Катынь: СС+НКВД – шляхта

– Текст – примерно такой, господин Сталин… Значит, так: «Вопрос, является ли для обеих сторон желательным сохранение независимого Польского государства, и каковы будут границы этого государства…»… Ну, а дальше – Ваш текст, господин Сталин.

Глаза Риббентропа застыли на лице Сталина в напряжённом ожидании «приговора». Сталин медленно вынул трубку изо рта.

– Значит, говорите: «небольшое дополнение»…

Сталин хмыкнул, и покачал головой. Основания и для того, и для другого имелись: «небольшое дополнение» в корне меняло предложение Сталина. Ведь, если в предложении советского вождя сохранение Польши, как независимого государства, подразумевалось во всяком случае, то в предложении Риббентропа будущее Польши оставлялось на усмотрение «Высоких Договаривающихся Сторон».

Конечно, можно было отклонить «небольшое дополнение». Можно – но нужно ли? Нужно ли было это делать, если судьба Варшавы, похоже, уже была решена – и принципиальная точка зрения Москвы принципиально ничего не меняла. В условиях такого выбора, к тому же отягощённого цейтнотом, приходилось думать о собственных интересах. Да и сама Польша в своё время изрядно поспособствовала торжеству приоритета «собственной рубахи», раз за разом отклоняя советские предложения о военной помощи. Не следовало забывать и о Бессарабии: Германия де-факто обязывалась надавить на Бухарест с тем, чтобы «мамалыжники» не кочевряжились, и «по-тихому» вернули России то, что оттяпали у неё двадцать лет назад.

– Принимается.

Сталин повторно рассёк воздух широко уже известным – в узких кругах – жестом с участием руки и трубки.

– Но тоже – с небольшой редакцией.

Риббентроп напрягся: он уже на личном опыте постиг то, что небольших редакций у Сталина не бывает.

– Вместо слов «для обеих сторон» мы предлагаем использовать слова «в обоюдных интересах».

– Не возражаю! – облегчённо выдохнул Риббентроп, даже «не испросив согласия» Гаусса.

– А пункт второй заключим третьим абзацем: «Во всяком случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия».

Сталин пыхнул трубкой – а Риббентроп задумался. Да, уж: «небольшая редакция»! «Небольшая редакция» оказалась типично сталинской. Не мытьём, так катаньем Сталин постарался оставить лазейку для возможных интерпретаций второго абзаца второго пункта. То есть, однозначного и недвусмысленного согласия с редакцией немецкой стороны в наличии не имелось. Риббентроп не был мыслителем, но одну вещь усвоил твёрдо: «политика – это искусство возможного». «Хоть что-то» всегда лучше, чем «ничего». И, обменявшись взглядами поочерёдно со всеми компаньонами, Риббентроп вздохнул.

– Немецкая делегация согласна.

– Будем считать это окончательным согласованием протокола, – немедленно заключил Сталин. – Сейчас протокол будет перепечатан – минутное дело – и мы приступим к заключительной части встречи: подписанию документов.

Улыбаясь из последних сил, Риббентроп украдкой – как ему хотелось думать – смахнул рукой пот со лба. То есть, как и подобает «истинному джентльмену», рейхсминистр вполне обошёлся без носового платка. Целых пять минут – в продолжение минутного дела – он мужественно воздерживался от подражания фюреру по части обгрызания собственных ногтей. Но вот документы были доставлены. Быстро пробежав глазами текст на немецком, Риббентроп в радостном изнеможении откинулся на спинку кресла. Дело было сделано. По причине этого дела теперь дело оставалось за фюрером. Дело возблагодарения рейхсминистра за титанический труд.

Следовало зафиксировать для истории этот момент – и Риббентроп хлопнул крышкой роскошного брегета. На часах уже было двадцать четвёртое августа.

– Господин Риббентроп не возражает попасть в историю? – усмехнулся Сталин.

Двусмысленность предложения была дружно оценена всеми участниками переговоров – одинаковым смехом.

– Мы предлагаем подписать договор в торжественной обстановке, с участием кинохроники и фотокорреспондентов.

Риббентроп просиял: сталинское предложение работало на подъём авторитета рейхсминистра в глазах фюрера. Одно дело – слова, и совсем другое – иллюстрации к ним. Ровно в два часа документы были подписаны. Очередная страница истории была перевёрнута: открывалась новая глава… под названием «Что день грядущий нам готовит»…

Глава третья

– Ну, что, Вече: обманули мы Гитлера?

Сталин был оживлён и благодушен. Даже по кабинету он перемещался энергичнее, чем обычно. Клубы дыма из «раскочегаренной» трубки» служили дополнительным свидетельством хорошего настроения вождя.

Молотов экономно улыбнулся, и пожал плечами.

– Во всяком случае, мы не дали обмануть себя, Коба – а это много. Особенно – когда имеешь дело с таким волком, как Гитлер.

Ответ Молотова застал Сталина в «географическом центре» кабинета. Вождь развернулся – и направился к собеседнику. Ещё «в пути следования» ироническая усмешка основательно поработала над его щекой. Подойдя к Молотову, Сталин не пожалел на друга ароматного дыма.

– Да ты – совсем дипломат, Вече! Научился уклончивости у господ иностранцев. Уклончивости и осторожности.

Улыбка, и без того скупая, тут же истёрлась с лица Молотова. И то: реакцию Сталина трудно было расшифровать однозначно. Что это: одобрения или осуждение? Но «при всех входящих и исходящих», Молотов не собирался праздновать труса. Всегда поддерживая Сталина в принципиальных, глобальных вопросах, Вячеслав Михайлович, единственный из всего окружения вождя, не боялся иметь собственную точку зрения. И не только иметь, но и выражать её.

– Нет, Коба. Я всего лишь считаю, что в дипломатии единственным доказательством победы одного и поражения другого является акт о полной и безоговорочной капитуляции. Только в этом случае одна сторона навязывает свою волю другой, не спрашивая её мнения и согласия.

Жёлтые рысьи глаза Сталина в упор уставились на оппонента.

– Я понял тебя, Вече. Ты хочешь сказать, что от заключения этого договора выиграли не только мы, но и Гитлер?

– Да, Коба. Фюрер теперь может не опасаться нашего «сговора с демократиями» против него. Спокоен он «и за нас»: знает ведь, что мы первыми договор нарушать не станем. А это значит, что в Европе у него развязаны руки. Разумеется, с известными ограничениями по Польше и Прибалтике, к которым вынудили его мы.

Сталин «демонтировал» тяжеленный взгляд с лица Молотова, и медленно тронулся в обратный путь по кабинету. Попыхивая трубкой, он не спешил с очередной репликой. Молчал и Председатель Совнаркома: свою точку зрения он уже огласил. У окна Сталин остановился, и заговорил, находясь спиной к Молотову – так, словно обращался к своему отражению в оконном стекле.

– Да, ты прав, Вече. Но, всё же, мы выигрываем больше от этого договора.

Вот теперь Сталин вернулся на лицо соратника. В собственной правоте он утвердился – оставалось «доработать» визави.

– Во-первых, мы не позволили «старой Европе» переадресовать аппетиты Гитлера на себя. Во-вторых, мы остаёмся в стороне от европейского пожара. Полагаю, ты не сомневаешься в том, что развития событий нужно ожидать в самые ближайшие дни. Гитлер, когда заявлял мне об этом в письме, не блефовал: так и будет. Неделя, максимум десять дней – и он пойдёт на Польшу. А там и Англия с Францией подключатся. Хотя бы формально – но подключатся. Вот и пусть они жрут друг друга… умники. Согласись, что это лучше, чем, если бы они совместными усилиями начали пожирать нас.

– Соглашусь, Коба.

– Вот так. В-третьих, мы получили редкую возможность бескровно вернуть себе то, что потеряли ценой большой крови. В-четвёртых…

– Но ты же не думаешь, что Гитлер отказался от своих планов насчёт нас?

Перебивая «докладчика», Молотов не иронизировал и не оппонировал. И не потому, что точка зрения о неизбежности войны с Германия была общепринятой: Молотов и сам так думал. Договор не мог породить иллюзий – и глава правительства всего лишь хотел знать, в какой мере его заключение, по мнению вождя, способно повлиять на эту неизбежность.

Сталин поднял вверх указательный палец.

– То, что «в-четвёртых» – как раз, об этом, Вече. Мы получили, какую-никакую – а передышку. Сколько она продлится, я не знаю. Разумеется, я, как и ты, не верю в миролюбие Гитлера. Одной Польши ему будет мало. Сегодня ему не с руки нападать на нас, а…

– Ты хочешь сказать, что мы ему – не по зубам?

Молотов – даром, что по должности дипломат – лез напролом. Сталин не любил фронды, но ещё больше он не любил уклончивых ответов и уклоняющихся людей. Уклоняющихся словами, глазами и манерами. Правду-матку, тем более, в глаза, ему резали столь редко, что он научился ценить «здоровую оппозицию». Конечно, Молотов не притязал на лавры Каллисфена, тем более что лавры были весьма сомнительными: древнегреческий правдолюбец плохо кончил. Но то, что Молотов говорил Сталину вслух, никто другой не посмел бы и подумать без оговорки.

– Нет, я этого не хочу сказать.

Сталин задумчиво покачал головой.

– Я не думаю, что вермахт сильнее Красной Армии. Но он и не слабее. И с каждым днём силы его растут. Так, что у нас нет оснований ни закидывать врага шапками, ни праздновать труса перед ним. Другой вопрос: нужна ли Гитлеру сейчас война с нами? Ответ, думаю, очевиден: не нужна. Что хорошего в драке двух равных по силе бойцов? Одна лишь трата сил и энергии! Сплошные расходы при минимуме доходов. Тем более, мы для него – не приоритетная задача. Вспомни прогноз Димитрова!

В ноябре прошлого, тридцать восьмого года, Георгий Димитров, один из руководителей Исполкома Коминтерна, в журнале «Большевик» дал свой прогноз развитию событий в Европе. Согласно этим прогнозам, нападения Гитлера на СССР нужно было ожидать осенью сорок первого года. Почему именно тогда? По мнению Димитрова, нападение на СССР являлось для Гитлера задачей номер восемь. А до осени сорок первого фюрер должен был «управиться с делами» в Западной и Центральной Европе.

– Я помню эту статью, Коба, – отметился лаконичным кивком Молотов. – Ты разделяешь взгляды Димитрова?