Катынь: СС+НКВД – шляхта

– Иначе говоря, поляки побегут?

– Да, товарищ Сталин. Польская армия не готова оказать немцам организованное сопротивление. Отдельные части, конечно, будут сражаться: польский солдат – крепкий солдат. Но военное руководство у Польши – откровенно слабое, техника устаревшая, да и той не хватает. Но главное, чего не хватает: государственной воли для организации и ведения отечественной войны. Правительство сбежит сразу же, как только немцы выйдут на подступы к Варшаве. Так, что – три недели максимум, товарищ Сталин.

– «Три недели максимум»…

Сталин задумчиво провёл мундштуком трубки по кончикам усов.

– Ты слышал, Клим?

Ворошилов немедленно поднялся на ноги: дружба – дружбой…

– Наркомат готов к такому развитию событий, Коба. Генштаб уже разработал план действий на случай вторжения Германии.

Сталин вопросительно посмотрел на Шапошникова – и тот коротко кивнул головой.

– Генеральный штаб, товарищ Сталин, готов представить разработанный план в любое удобное для Вас время.

– Это хорошо.

Сталин двинул полусогнутой рукой с зажатой в ней трубкой: верный признак удовлетворения ответом.

– А, как, по-вашему, будут действовать немцы? А, Борис Михайлович?

Шапошников немедленно развернулся к карте.

– Генштаб полагает, товарищ Сталин, что это будут концентрические удары с использованием значительных масс танков с юга и юго-запада – из Моравии и Силезии, и с северо-запада и севера из Померании и Восточной Пруссии. Немцы постараются рассечь польскую армию на изолированные группы западнее Вислы и Нарева, что позволит окружить их и уничтожить одну за другой.

Сталин подошёл к карте. Некоторое время он изучал расстановку сил и стрелки с направлением ударов и контрударов.

– И Вы полагаете, что у поляков нет никаких шансов?

Шапошников, будто бы с сожалением, развёл руками.

– Ни малейших, товарищ Сталин. Максимум – лишняя неделя сопротивления. Да и то – лишь в том случае, если немцы будут действовать столь неуклюже, что позволят окружённым полякам выскользнуть из «мешка». Исходя из той информации, что нам известна, этот вариант исключается полностью. Поляки обречены, товарищ Сталин.

Сталин молча подошёл к окну, и некоторое время наблюдал живописное угасание лета и такое же художественное приближение осени. Тёплая погода, чистое синее небо и обилие зелени должны были настраивать на благодушную созерцательность и умиротворение – да «мирская суета» не давала. Сталин повернулся к Шапошникову. Трубка в его руке уже погасла.

– Спасибо, Борис Михайлович. Все свободны, кроме Молотова.

Шапошников свернул карту, и сопровождаемый Ворошиловым, покинул кабинет. Молотов застыл в напряжённом ожидании. Сталин проследовал мимо него, и сел в своё кресло.

– Ну, что скажешь, Вече?

Молотов холодно блеснул стекляшками пенсне.

– Если ты спрашиваешь меня о поляках, то я сожалеть не стану. Варшава всё ещё надеется на заключение соглашения с Гитлером. За наш счёт, разумеется. По сообщениям наших людей, двадцать восьмого Липский – польский посол в Берлине – должен встретиться с Риббентропом. Цель…

– Переключить внимание Гитлера на нас?

– Нет, Коба.

Молотов покачал головой.

– После заключения советско-германского договора о ненападении Варшава понимает, что это нереально. Она всего лишь хочет выторговать себе право на жизнь.

– Выторговать?

– Именно. Насколько мне известно, Липский имеет полномочия от Бека на то, чтобы согласиться с германскими претензиями на Данциг и «коридор». А ещё – на всякий случай – Липский должен продублировать все предыдущие заверения Бека о том, что Варшава не пойдёт ни на какое сотрудничество с СССР. Ну, ты же помнишь, Коба, как Бек просил министра иностранных дел Румынии Гафенку заверить Берлин в своей верности политике антисоветизма. В том же ключе – и встреча заместителя Бека Арцишевского с германским послом фон Мольтке двадцатого июня. Арцишевский тогда клятвенно заверял фон Мольтке в том, что Польша не заключит никакого соглашения с Советским Союзом. Так, что двадцать восьмого Липский будет клятвенно заверять Риббентропа в том, что Польша – больший католик, чем сам папа Римский.

– Вот, уж, действительно: «жертва агрессии»…

Сталин покачал головой.

– Этого горбатого и могила не исправит… Ну, что ж… Как сказал один товарищ: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Особенно – если они не хотят, чтобы их спасали. Поэтому будем защищать свои интересы. Напомни Шуленбургу о том, что пункт второй дополнительного протокола «обязывает».

– Будет исполнено, Коба…

…Первого сентября в одиннадцать десять мягкая трель телефонного звонка оторвала Сталина от бумаг. Он покосился на аппарат: звонил Молотов.

– Слушаю тебя, Вече.

– Товарищ Сталин, только что у меня был советник германского посольства Хильгер.

Сталин отодвинул трубку от уха.

– Коба, ты слышишь меня? – осторожно напомнил о себе Молотов.

– Жду тебя у себя.

Сталин мягко опустил трубку на рычаги.

Спустя десять минут Молотов входил в кабинет Сталина. Встретив Предсовнаркома у самого порога, Сталин молча пожал тому руку.

– Ну? – в упор «прострелил» Молотова Сталин. Требовательность в голосе дополнялась тем же во взгляде. По причине чрезвычайности визита ни о каком предложении стула и речи быть не могло. Но Молотов и не претендовал.

– Ровно в одиннадцать меня навестил советник германского посольства Густав Хильгер – и не один, а с уведомлением о начале войны.

Несколько секунд вождь стоял молча напротив Молотова, а затем неспешно вернулся к батарее телефонов, и поднял одну трубку.

– Клим, жду тебя у себя… Да, немедленно. И захвати с собой Шапошникова.

Положив трубку на рычаги, Сталин повернулся к Молотову, всё ещё застывающему у двери.

– Ну, чего стоишь: проходи, садись.

Молотов устало опустился на стул.

– Подробности есть?