Сказка про Ливень

И от Этого стало страшно.

***

Это чувство возвращалось к ней вновь и вновь с настойчивостью дежавю. И вот сегодня опять.

Она закрыла за собой дверь, включила свет в прихожей и замерла – ей снова казалось, что дома кто-то есть, кто-то, кто смотрит на нее из темноты комнаты. Но никого не было. В кухне тихо гудел холодильник, у соседей бежала вода, и больше ни звука, кроме ее дыхания, но ей опять казалось, что кто-то все-таки есть.

Она вышла из туфель, включила свет в комнате, кухне и даже ванной, включила телевизор, компьютер и чайник, распахнула шкаф, разложила диван и смогла вздохнуть свободнее – в ее однокомнатном мире негде было прятаться.

Ей снова вспомнился голос, повторяющий ей с завидной настойчивостью одно и то же: «Оля, Он тебе нужен». «Нет, – отвечала она упрямо. – Мне нужен кто-нибудь, кто-нибудь другой, но не он, он мне не нужен». И голос замолкал, он бы мог продолжить, но дальнейшие аргументы были бы слишком убийственны, чтобы произносить их вслух. И больше всего Оля боялась, что этот голос прав.

Она смотрела на окна дома напротив. На одно окно, в котором появлялся и исчезал женский силуэт. У него опять был кто-то. Кто-то. У нее все еще не было никого. Никого, кроме его голоса в телефоне.

Он звонил ей пару раз в неделю или отправлял голосовое сообщение, как сегодня:

«Привет. Не спрашиваю, как у тебя дела – надеюсь, что все хорошо, надеюсь, что если будет плохо, ты все же перезвонишь. А пока я вижу, что ты включаешь свет на кухне и в спальне каждый вечер и выключаешь чуть после одиннадцати, и я надеюсь, что у тебя все хорошо. Люблю. Целую».

Она усмехнулась: люблю, целую – в его окне отчетливо виднелся женский силуэт. Ольга ненавидела этот силуэт еще сильнее, чем голос в телефоне: «Люблю, целую» – речевой штамп или прозрачный намек? Или не прозрачный? Тонкий мостик с надеждой на то, что он еще ждет ее на той стороне улицы. Но она не придет.

«Я не приду, – повторяла она. – Я не приду». И все же ненавидела женский силуэт в окне напротив.

«Жадина», – усмехалась она, но продолжала ненавидеть.

Она наполняла себя ненавистью и ревностью, как ядом, и только когда ее начинало тошнить от собственной желчи, она отходила от окна, удаляла его сообщение, выключала все лампы и люстры и оставалась один на один с глазами, которые снова смотрели на нее из темноты.

***

Ольга, что с тобой?

– Ничего, – она улыбалась, – Все хорошо.

Но я знал, что это ложь. Ну не Ложь, конечно, с большой буквы, а скорее такая неприятная недосказанность – я знал, что она что-то от меня скрывает, и не просто «Что-то»: она прячет от меня часть своей жизни, важную, по-видимому, часть.

Я оправдывал ее, убеждал себя, что за это и полюбил ее – за поволоку тайны в ее глазах. Но на деле, если разобраться, в ее жизни было слишком много мест, куда она меня не пускала: ее квартира, ее кофейня, ее мысли. Она не знакомила меня с друзьями, не говорила о том, что ее печалит. И все бы ничего, если бы она оставалась моей Ливень, девушкой из дождя и тумана, но, увы. Я очень скоро перестал о ней думать так, я очень скоро стал называть ее «своей женщиной», и главным словом в данном случае было именно слово «женщина». И все же я любил ее.

Я хотел сказать Л., что она была права и неправа одновременно: я нашел свою Ливень, но она оказалась Реальной женщиной. Вот только Л. не хотела говорить со мной. Я стучал в ее двери, я звонил по ее телефонам, но тщетно. Я был зол и растерян, я метался как зверь в клетке, пока не понял: я предал ее. Я выбрал Ольгу. Я любил Ольгу, а должен был ненавидеть. Я должен был ненавидеть ее изо всех сил из-за Л., ради Л., я должен был ненавидеть ее сильнее, чем это делала Л., но я ее любил. Она не могла меня поддержать, а становиться между нами не хотела. И я ее понял. Я понял, что она была лучшим другом, чем я, она была моим лучшим другом.

Ольга накрыла мою руку своей и спросила:

– Что с тобой?

– Все хорошо, – я улыбнулся. Наверно, она тоже знала, что это ложь.

***

Я знаю, в чем твоя проблема. И не закатывай глаза, – Вера была настойчива и напориста, как никогда, ну, не то, чтобы совсем никогда, но такой ее можно увидеть довольно редко. – Дима.

– Ну, пожалуйста!

– Он тебе нужен.

– Ну, хватит.

– Оля.

– Вера. Ты же знаешь, что я с этим справляюсь. И у меня есть …

– Оля, я тебя умоляю! Ты же знаешь, что мне плевать на этого твоего нового ухажера.

– Ну, почему?! Он очень хороший.

– О, вот теперь мне окончательно на него глубоко и искренне плевать.

– Ну, вот где логика, где?!

– В учебнике по логике. Очень хорошим, Оленька, бывает коньяк, табак и шоколад, а не любимый мужчина. И вообще, хватит со мной препираться!

Оля откинулась на подушки и приготовилась слушать.

– Я тебя не понимаю. Вы же всегда прекрасно с этим справлялись: у него есть его девицы, у тебя – твои воздыхатели, но это же вам не мешало! Я не предлагаю тебе выходить за него – вы для таких мероприятий друг другу совершенно не подходите, но как друг он в твоей жизни не заменим. Тьфу ты.

– У меня есть ты.

– Чушь. Я у тебя была всегда и всегда буду, но я, в конце концов, гожусь тебе, ну не в матери, но в тети так уж точно! А Дима…

– А Дима все испортил, Вера, хватит!

– Оля! Ну что за детский сад! Ты его никогда не любила, он тебя тоже – забудьте вы этот бред, как страшный сон.

– Верочка, милая, я знаю это, ты знаешь это, но он-то не знает! Ему вдруг показалось, что мы можем быть отличной парой.

– Ну, так никто и не спорил – можете. Я тоже могу в окно без парашюта прыгнуть. А смысл? Я живу на первом этаже.

– Фу на тебя, Вера. Просто у Димы все иначе. Он живет в каком-то другом мире, верит во что-то совершенно дикое, но то, во что он верит…

– Становится реальностью?

– Как минимум, для него.

– Чертов волшебник.

И никто из них не улыбался.

***

Моя любимая женщина спала в моей постели рядом со мной на соседней подушке. Спала тревожным, неспокойным сном, вздрагивая ежеминутно, вскрикивая во сне. Я гладил ее волосы, целовал лицо и руки, и время от времени она успокаивалась, но ненадолго.

Я смотрел на нее и думал, как странно все обернулось, какой необычной стала наша встреча. Я думал о Ливень. О том, действительно ли, что девушка, чей хрупкий сон я сейчас берегу, гуляла на рассвете под моими окнами? Я никогда ее не спрашивал. А впрочем, ерунда, конечно. Моя Ливень была знаком, была посланием Вселенной, хотя нет, не так: Моя Ливень спит рядом со мной. Она снова всхлипывала под грудой пуховых одеял – ей все время казалось, что у меня дома ужасно холодно.