Рассказы от первого лица

– Ты, Маринка, обратно к нам не собираешься? – спросил Паша, жадно жуя колбасу.

– А что тут у вас? Кур пасти?

– У нас тут природа! – Паша указал рукой в сторону озера.

Я уже была готова унизить родную деревню, но Таня сделала это за меня:

– Ну, да! Что толку от вашей природы? Здесь чтобы нормально жить нужно большое хозяйство, а это пахать не разгибаясь, спать в обнимку с коровой!

Антон приобнял жену за плечи, и подмигнул ребятам:

– По городской жизни скучает. А там-то все, то же самое! Я там и не разгибался, и даже на малюсенькую жилплощадь так и не заработал. Здесь хоть дом свой!

Таня пожала плечами. Видно, эта тема не раз обсуждалась наедине, и они наизусть знали доводы друг друга. Но на Танином лице не было ни злости, ни раздражения. Думаю, как женщина и хозяйка, она все-таки была рада наличию собственного дома. У них своя жизнь, своя история, свои отношения. И меня давно нет для Антона. Я осталась где-то в его детстве. И сейчас, я волную его сердце не больше, чем скажем, присутствующие здесь Ваня или Паша. Почему мне от этого горько? Почему я так раздражена?

Я с тяжелым сердцем дождалась окончания пикника. Путь до дома казался мне невыносимо долгим. А дома меня уже ждали Вася с Анжелой. Дочка выбежала мне на встречу. Я была готова расплакаться. Дура! Какая же я дура! Что мне до чужой семьи, что мне до чужого мужчины? Анжела обхватила меня тонкими ручками, а Вася подошел и поцеловал в щеку.

– Привет, любимый – сказала я.

Думаю, у меня в глазах блеснула слезинка. Он ей искренне обрадовался.

– Соскучилась? – спросил он.

– Безумно – улыбнулась я.

Через час мы уже собирались ехать домой. Соня с Анжелой сидели на скамейке под тополем и гладили кота. Мама с Васей укладывали в багажник машины деревенские гостинцы – овощи, фрукты, домашние яички. Я сидела на переднем сиденье автомобиля, открыв дверь и свесив ноги на улицу.

Я думала о нашей с Васей любви. С Васей мы были знакомы уже очень давно. Познакомились в компании каких-то давно забытых нами людей, на каком-то празднике, в честь чего-то или кого-то. Улыбались друг другу. Пофлиртовали. Обменялись телефонными номерами. Созвонились пару раз и Вася пропал. Я решила его забыть навсегда, и это довольно просто у меня получилось. Он объявился примерно через год. Позвонил и ничего не объясняя, спросил мой адрес. Вася не хотел никаких свиданий, сказал – давай поживем вместе, вдруг понравиться? Мы сняли квартиру – и нам понравилось. Через годик моя тетя переехала к своему сыну на другую часть планеты и оставила нам квартиру.

Вася не рассказывал о прошлом. Где-то осталась его прежняя жизнь, и я совсем не знала, чем она была наполнена. Но его не пытала. Мы прожили с ним год, и я попросилась замуж. Вася долго объяснял, что брак – это предрассудки, пережитки прошлого и т.д. А мне все равно хотелось. Тогда он отвез меня на гору, откуда был виден весь город, как на ладони, подарил кольцо и цветы и сделал предложение. Но до Загса мы так и не дошли. Сначала он потерял паспорт, и долго его восстанавливал, потом мы поругались и он ушел от меня ненадолго. Потом помирились и зажили как прежде. Когда родилась Анжела, он дал ей свою фамилию, и мы еще какое-то время продолжали ругаться на тему законного брака. Меня жутко обижало его нежелание на мне жениться, хотя в его любви и преданности я не сомневалась. А однажды, когда мы втроем гуляли в парке, одна молодая женщина долго смотрела на моего Васю и плакала. Когда и Вася ее увидел, он повернул коляску в противоположную от плачущей женщины сторону, и мы ушли из парка. После того случая, замуж я больше не просилась. Я испугалась. Для себя я тогда решила – пусть Васино прошлое остается на его совести, а сам он со мной, а я с ним, хоть и на своей фамилии.

Мы уже ехали в машине, а я все продолжала вспоминать. Анжела сидела в детском кресле на заднем сидении, вертя в руках любимого мишку. Вася медленно ехал по разбитой деревенской дороге.

За окном, чуть впереди нашей машины по обочине шел мужчина, ведя за руку мальчика. Знакомая фигура. Это был Антон. Я не сдержалась – высунула голову в открытое окно машины и крикнула ему, когда мы поравнялись:

– Пусть твои оболтусы ни на шаг не приближаются к моей Соне, ты понял?

Я не увидела его лица. Мы уже проехали вперед, а он остался в клубе пыли позади.

Я подарила Васе право на тайну. И я дарю ее себе. Я не знаю, где географически располагается Васина, но она, точно, осталась в прошлом. А моя – здесь, в родной деревне. И она тоже в прошлом. Не будем тайны ворошить.

Самолечение

«Молчун» – говорила обо мне моя жена, и добавляла: «в свет тебя не выведешь». Про свет шутила, конечно. А говорить я все-таки могу, даже умею. И делаю это иногда охотно. Особенно если тихо, почти на ушко, что-то личное, наболевшее, только ей. А если громко, много, безудержно, то это только если подопью. А пью я последнее время часто. С того момента как Света ушла, пью каждый день. В будние дни пью осторожно, чтобы мог работать – зарабатывать, чтобы подчиненные не переставали уважать. Но, признаюсь, с нетерпением жду выходных. Потому что на выходных пью безудержно.

Нет, я по-прежнему функционирую, принимаю решения, но как будто вектор потерян, потеряно что-то важное, неуловимое, что-то чему нет названия, что-то, что мотивирует и воодушевляет. Смысл, что ли. Не то чтобы со Светкой моя жизнь была переполнена смыслом, но почему-то до ее ухода я этим вопросом не задавался. А теперь задаюсь, и одиночество просто съедает.

Лизка – секретарь, бухгалтер и администратор в одном лице, незаменимый человек в моей маленькой типографии. Ее-то я и решил спросить об этом, как-то вечером в пятницу, когда все уже расходились по домам. А Даши, нашего дезайнера, чей стол стоял рядом с Лизкиным, сегодня не было вообще. Но прежде я спросил у коньячка за своей ширмочкой, можно ли поговорить о личном с Лизкой. Кабинета у меня отдельного не было, поэтому чтобы не смущать подчиненных своим начальственным видом, я отгородил себе угол, поставил стол с компьютером и мог незаметно от всех разговаривать со своим коньячком. Он сначала не соглашался, потом сомневался, а потом, когда его осталось совсем на донышке, дал добро. И я пошел. Встал у ее стола.

– Лиза, у тебя было в жизни, так как будто, и жить уже незачем?

Лиза сначала сделала удивленные глаза, потом красиво подперла рукой лицо и немного наклонилась в мою сторону:

– И не раз – картинно вздохнула она.

– И как ты с этим справилась?

Она улыбнулась, кивнула на прощание сотруднику, что проходил мимо и ответила:

– Влюблялась заново – понизила она голос.

Я скривился, не этого я искал.

– Клин клином, значит.

– А как по-другому? – развела она руками. Взяла с рядом стоящей тумбы свою большую сумку и начала складывать в нее вещи со стола – ежедневник, помада, телефон, – одной ведь не справиться. Нужен кто-то рядом, а то с ума сойти можно. Ну, хотя бы собаку завести можно – подумав, добавила она.

– Собаку?

– Ну да, как Герасим, – она поставила укомплектованную сумку себе на колени и серьезно посмотрела на меня – с дочкой вчера «Муму» читали, задали ей. Ей главное задали, а я читаю и ей рассказываю. Вот так и учимся! Вообще одно мучение с ней, вообще учиться не хочет. Я, как только с ней не говорила! Говорю – ну пятерок-то я не требую, просто прошу, ходи ты в эту школу, не пропускай, а она два урока и домой, и за компьютер. А я-то проконтролировать не могу, весь день на работе. А мне потом со школы звонят, ругаются, говорят: «примите меры». А я что могу сделать?

Лиза, распаленная своей тирадой, уставилась на меня.

– Понятно.

Я собрался вернуться за свою ширмочку, но Лизка меня остановила словами:

– А вообще, – она снова достала из своей бездонной сумки помаду, достала зеркальце и начала медленно менять цвет своих губ. Я ждал, и она, наконец, продолжила – а вообще, – снова повторила она, рассматривая себя в маленькое зеркальце – когда я родила Дианку, все депрессии как рукой сняло, не до того стало, понимаете? Она конечно нервы мотает, все соки из меня выжала, но она, как смысл, понимаете?

И снова уставилась на меня поверх зеркальца.

– Ну, собаку, так собаку – пожал я плечами, – до завтра, Лиза.

– Завтра суббота.

– Тебе лучше знать – и я вернулся за ширмочку.

Там меня ждал коньячок. Я допил его одним глотком, взял куртку, телефон со стола и вышел на улицу. Собака значит. Но не в сказке живем, блин. Не споткнусь я по дороге домой об несчастную собачку с большими печальными глазами. А печальные они должны быть непременно. Иначе как же я стану для нее спасителем, героем? А героем-спасителем быть необходимо, иначе, за что же ей меня любить?

Не сказка, поэтому моя судьба в моих руках. И в рамках этого убеждения утром следующего дня я проснулся не раньше, чем обычно в выходной день, но выпил меньше, а значит, уже есть чем гордиться, взял такси и отправился на птичий рынок.

Как я уже и решил для себя, мне нужен был крайне жалостливый вариант. Я долго бродил между рядами. Было громко, неприятно пахло. Потрепал две-три мохнатые головы, погладил несколько шелковистых кошачьих спинок, шепнул пару неприличных слов попугаю в клетке, и наконец, набрел на клетку с маленькими тойтерьерами. Я сразу приметил среди них единственного слабого и неактивного. Он мирно лежал, положив мордочку на скрещенные лапки, когда другие его сородичи играли, кусались, визжали.

– Девочка? – спросил я у продавца.

– Сучка – ответил он.

Светкой назову, решил я.