Рассказы от первого лица

Стыдно. Получилось хуже, чем с той собачонкой. Но уже через несколько дней мне начало казаться, что страшного-то ничего не произошло, ну встретились, ну выпили, с кем не бывает? И я снова в засаду. Снова удачно.

Извиняться не стал. Маша молодец, тоже не припомнила мне. Снова напросился в гости, снова через магазин. Снова взяли хлеба и коньяка. И снова напился. На этот раз я выдерживал приличную паузу между рюмками, больше говорил, рассказывал о себе, шутил, попытался починить телевизор. Но в итоге я снова начал долго и красиво говорить, и вот что на этот раз:

– Маш, я ведь готов любить тебя, нет, обожать! Только спаси меня, я тебя умоляю. Я ведь сопьюсь. Точно сопьюсь. Но меня не это пугает. Это даже где-то приятно, особенно уже когда никого не боишься и ничего не чувствуешь, как будто в вату тебя закатали. Боюсь того, что сейчас происходит, пока еще есть надежда не скатиться. Вот так жить без смысла, жить не зачем. Светка меня любила и перестала, и после нее как будто любить больше некому. Никто не станет. Вот это страшно.

И снова куртка, такси, на этот раз в нем уснул, растормошили, с трудом вспомнил адрес.

Стыдно. С неделю ждал пока мысль «с кем не бывает?» укоренится во мне совершенно искренне. Недели оказалось мало. И я начал мыслить такую: «а зачем мне она?» Вокруг столько женщин на каблуках, а мне Маша. Они строят глазки, хихикают, некоторые даже краснеют, а она камень. Наверное, это все голос. Он у нее тихий, низковатый, загадочный. Все-таки нужна.

И выпив немного для храбрости, я пошел к ней. Сам зашел в магазин, купил фруктов, конфет, еще чего-то. Постучал в ее дверь. Она открыла в халате, в шерстяных носках.

– Маш, – сказал я, не переступая порог ее квартиры – оставь меня на ночь. У нас все получиться.

– Оставлю – своим завораживающим голосом сказала она – только трезвым приходи.

Я секунду размышлял, потом отдал ей пакет с едой и ушел.

На следующий день к ней не пошел. Потому что на столе у компьютера оказалась недопитая бутылка, и я не сдержался. Одни день, в конце концов, ничего не решит. Не пошел и на следующий. Все никак не получалось – эти злосчастные пузатые бутылки все время меня подстерегали, то дома, то на работе, в магазине подмигивали мне из-за стеллажей с колбасой.

Но наступило, наконец, утро, в котором выпить было нечего. По дороге на работу я не заглянул в магазин. На работе тоже было пусто, на обед специально не вышел из офиса, попросил Лизку купить мне пирожок. С гордостью и нетерпением ждал я вечера. Но к концу рабочего дня Даша заглянула ко мне за ширмочку.

– Николай, у меня сегодня день рождение, пойдемте, попразднуем.

Девчонки накрыли в цехе стол. Мясная нарезочка, фрукты, торт и, конечно же, шампанское. Еще закрытая бутылка уже манила. Что же будет, когда печатник Толик ее откупорит? Пенистое и шипящее разольет по пластиковым стаканчикам, чуть пролив на стол. Мне подадут стакан, со спешащими ко мне со дна пузырьками, янтарное, я почувствую его запах…

– Толик, открывай! – скомандовала Лиза, а сама принялась резать торт.

– Я сейчас – сказал я всем и никому, сглотнув слюну.

Взял со своего кресла куртку, надел, вышел из офиса. Надо к Маше. Это может показаться циничным, и мне в том числе, но после того как она оставит меня на ночь, у нас точно все получится. Независимо от того хорошо нам будет или нет в эту ночь, но говорить станет легче, мы станем ближе, все пойдет как надо. И Маша меня спасет. Я чувствую, что только она на это способна, ни одна другая женщина, даже Света бы меня уже не спасла.

Я остановился у дверей магазина. Нужен шоколад, убедил я себя, чтобы войти туда. Взял шоколад. К нему коньяк. Еще сладкого вина.

Вышел из магазина и пошел туда, откуда пришел. Вошел в цех, уже ели торт. Я поставил пакет на стол.

– Вы куда пропали, Николай? Мы вас ждали, ждали, и уже торт начали…

– Да я дрянь вашу не пью, – сладострастно улыбнулся я и достал из пакета коньяк. Вино вручил Лизе, она увлеклась этикеткой, шоколадку дал Даше.

Мы с Толиком пили коньяк, девчонки вино, резчик Ваня не пил вообще. В офисе включили на компьютере музыку. Шутили, пританцовывали. Ваня ушел первым, ему было скучно. Потом засобирался Толик, предложил развести по домам девчонок, ушел ждать их в машину. Девчонки наспех прибрали со стола. Я допивал коньяк.

– Даш, задержись немного, надо лифлет один сделать – сказал я, лаская взглядом гладь коньяка в стакане.

Лиза шаловливо глянула на Дашу пьяными, завистливыми глазами. Даша и раньше бывало задерживалась для выполнения моих сверхурочных поручений.

Лизка накрасила губы, помахала нам рукой и поспешно удалилась. Даша села ко мне на колени, я допил коньяк, смял стаканчик.

Мой зверь меня, а я ее

Ксюша никогда не просила ее нарисовать. Меня это, признаться, интриговало. Она приходила по вечерам, после школы, садилась на диван, который служил мне кроватью, подбирала под себя ноги и листала мои книги по живописи. Иногда, молча, иногда, спрашивала что-то, показывая мне картинку кверху ногами. Я, как обычно, в этот час сидел за мольбертом, писал, и часто забывал, что кто-то теплый есть в комнате кроме меня. Я вздрагивал от ее вопроса, лениво отвечал. Обнаружив ее существование, думал о ней. Размышлял: а есть ли в ней сила? Сила, которая часто скрывается в тонком теле, за невыразительным лицом, за дрожащей душой.

– Расскажи что-нибудь о себе – просила она, желая завести разговор.

– С чего начать? – спросил я, не отрываясь от работы.

– С начала – пожала она плечами.

– Ну, началу я свидетелем не был, только с маминых слов могу. Например, в первый свой день я первый из прочих малышей в палате роддома обделался черными липкими какашками, что обозначило начало жизнедеятельности моей пищеварительной системы.

Ксюша обиделась.

– Опять ты гадости говоришь.

– Зря ты так, – успокаивал я ее – мама очень мной гордилась в тот момент.

Помолчали.

– Да и что тут гадкого? Ты хотела обо мне – оно и есть. Или ты о душе? Не думаю, что она у меня важнее.

Сжалился и решил немного ей уступить:

– Спрашивай еще. Я постараюсь.

– Откуда у тебя квартира? – и, не выдержав, добавила – тебе же всего двадцать два!

Конечно, она завидовала. Да и кто бы на ее месте не позавидовал?

– Заслужил – честно ответил я, и чтобы ей было понятнее, немного пояснил – здесь жила тетя моей мамы. Она жила со своей невесткой, после того как ее сын без вести пропал. Потом, невестке надоело ухаживать за старушкой, и она ушла устраивать личную жизнь. Моя мама ухаживала за теткой до ее смерти. И квартира досталась нам.

– И чем ты заслужил ее? – неожиданно, подловила меня Ксюша.

– Собой – грубо сказал я, и Ксюша отстала.

Ксюша, в миллионный раз огорченная моей грубостью, снова уткнулась в книгу. Но не она ей была нужна. Она приходила в мою атмосферу. Летела на мой свет, который ярко горел над мольбертом, оставляя остальную часть комнаты жить в тихом полумраке. В нем Ксюша и нашла свой приют. Она шла на мою тишину, на мой низкий голос, и очень бы хотела слушать умные, спокойные речи старшего товарища. А я, как всегда – гадости.

Но не мог же я, в конце концов, рассказать ей, как на самом деле я заслуживал эту квартиру! Уходя к новому мужику, старушкина невестка обзвонила родственников и сказала, что та нуждается в уходе. И моя мама, как и многие другие, кинулась ублажать старушку. И как водится, вся родня переругалась меж собой, в стремлении заполучить квартиру за свои старания. И уж не знаю как, но моя мама победила. Может, оказалась умнее, и прежде остальных сунула старушке бумагу на подпись.

Ухаживала она за ней около года. И в конец устав жить на два дома, мама объявила мне, что я стану ей помогать. Мне было тринадцать. Она сказала, что деньги не пахнут, а уж жилплощадь в тихом микрорайоне тем более. Пахнут – решил я, впервые переступив порог квартиры умирающей родственницы. Но делать было нечего – маму я побаивался. Теперь она приходила сюда по утрам, перед работой, кормила старушку, переодевала, меняла ей подгузник. А я должен был приходить к полудню, кормить обедом, прибирать. Последним я, честно говоря, пренебрегал. Вечером снова мама.

Старушка же была тихой от болезни, но несговорчивой по сути. Она увядала с каждым днем, но видимо решила, что единственное нажитое за жизнь имущество, не должно достаться мне просто. Я приносил ей из дома еду, садил ее в кровати, и кормил с ложки. То ли от лежачего образа жизни, то ли от своих болячек, а может, так было и раньше, но старушка была тучной и соответственно тяжелой. Я чувствовал в ней силы помочь мне привести ее тело в сидячее положение, но она висела балластом на моих руках, не желая сдаваться. Нет, скоро она не помрет, думал я, подбирая ложкой еду, стекавшую по ее подбородку. Она ни разу не заговорила со мной, а с мамой – не знаю. Я был этому рад. Я просто приходил и делал свое дело, я шел к цели. Я у мамы один, а значит, и затеяли это все ради меня.

Как оказалось, невестка тоже, иногда, навещала старушку. Я это не сразу понял, потому что она приходила днем, когда ни меня, ни мамы не было. Приносила лекарства, кормила. Однажды мы встретились с ней в дверях – она выходила, а я наоборот. Я постеснялся с ней заговорить, только нахмурился. Она тоже промолчала. Еще одна претендентка! Но я уже чувствовал себя достаточно в праве на жилплощадь, и твердо решил в следующий раз прогнать эту женщину.

Однажды, я пришел к старушке пораньше, сразу после школы забежал домой за банкой с супом, и сразу туда. Затошнило меня с порога. Старушка лежала в своих какашках, а рядом с кроватью валялся огромных размеров подгузник. Борется – понял я. Значит, конец не близок. Стараясь вообще не дышать, я вышел на кухню и позвонил маме. Мама кричала в трубку, а значит, она не приедет. Злой и растерянный, я налил в таз теплой воды, нашел в шифоньере старое полотенце. Аккуратно, двумя пальцами задрал старушки подол ночной рубашки. Смочил полотенце в тазу водой и замер над лежащим человеком. Старушка лежала молча, не спуская с меня безразличных глаз. Мне было невыносимо стыдно видеть ее женщиной. И я впервые, за все это время, осознал ее человеком. Она – мое испытание, мой мучитель, и она временна. Вот чем она была для меня. Я не находил в себе жалости для нее, как и она благодарности для меня, потому что мы оба знали зачем я здесь. Наверное, я ужасен – заплакал я о себе, опять же не о ней. Наверное, она все специально, а сейчас лежит и насмехается – дальше плакал я с тряпкой в руках. Хотя, скорее всего, я плакал просто от стыда и отвращения.

А со спины на меня смотрели. Это была та самая невестка. Я замер словно преступник. Мне казалось, что в ее глазах я делал что-то бесчестное со старушкой. Я был готов провалиться сквозь землю или бросить все – тряпку, старуху, квартиру и бежать, бежать…

Маша, так звали эту злосчастную невестку, медленно подошла ко мне, взяла из моих рук тряпку.