Увечные механизмы

– Я так не думаю, – ответил Висмут.

Чуть отстранив от себя девушку, он достал из внутреннего кармана жилета сложенный в несколько раз листок и вложил в её ладонь.

– Ты ведь по документам числишься не диагностом, а диагностом-пробуждающей, верно?

Глава 12

Под конец дня вновь травмированное колено разболелось просто немыслимо. О том, чтобы возвращаться домой пешком, не могло быть и речи, – Висмут даже в кеб-то с трудом взобрался – опереться на больную ногу было невозможно.

Ввалившись в прихожую, он, кивнув в знак приветствия Лютеции, прохромал мимо кухни к лестнице на второй этаж и, вцепившись в перила, остановился, собирая остатки сил перед восхождением.

То, что ужинать он сегодня не будет, Лютеция поняла сразу. Как и то, насколько ему сейчас больно. Гибкая и сильная, словно чёрная мурена, она обвилась вокруг его спины и поднырнула под руку.

– Давай потихонечку.

Висмут хотел возразить: ещё чего не хватало – опираться на хрупкие женские плечи, но потом подумал, что эти плечи и руки хрупкими назвать язык не повернётся.

– Ну же, смелей! – подбодрила Лютеция. – Я вчера тащила Оди в кровать, закинув его на плечо. Он слишком крепко уснул за ужином. Во всяком случае, так выглядело со стороны, а спал ли на деле – не знаю. Уж под тобой-то не переломлюсь, ты одной ногой на полу стоишь всё-таки, – усмехнулась она.

Они доковыляли до спальни, Висмут рухнул на кровать как был, не раздеваясь.

– У тебя же есть что-то от боли? – спросила Лютеция.

– Да, в верхнем ящике комода…

Не дожидаясь окончания фразы, женщина нашла среди стопок аккуратно сложенных рубашек пузырёк с эфиром.

– Я спущусь за водой, – предупредила она. – Дозировка на флаконе верная?

Висмут кивнул.

Через пару минут Лютеция вернулась в комнату со стаканом растворённого в воде эфира, протянула его Висмуту, и тот, залпом его выпив, вновь откинулся на подушки. Отставив пустой стакан, Лютеция принялась расшнуровывать ботинки Висмута.

– Оставь, не надо, – вяло возмутился он.

– Так и будешь лежать – в обуви? – хмыкнула та.

– Так и буду. Спасибо. Оставь меня, пажлс… пжалу… Пркляте! Сколько ты намешала? – тяжело дыша, заплетающимся, словно распухшим и вмиг отяжелевшим языком, пробормотал Висмут.

– Двойную дозу, – невозмутимо ответила Лютеция.

– Смсшла…

– Не сошла. Та дозировка не для такой боли. Я же вижу, что сейчас она в разы сильнее обычной.

– Завтра… насжбу…

– Не убежит твоя служба. А если боль не пригасить, ты до своей службы всё равно не доползёшь. Сейчас поможет, потерпи, – она присела на краешек кровати и нежно погладила Висмута по щеке. – А к утру протрезвеешь.

Но последние её слова он уже не услышал.

Висмут вынырнул из густого дурмана за полночь. Колено постанывало отголосками прежней боли, в голове кружили вязкие клочья эфирного опьянения, липли к мыслям, склеивая их друг с другом в путаный, неразборчивый ком. Он приподнялся на локте. Перед глазами плыло, по телу разливалось приятное хмельное тепло. Его ботинки и жилет валялись у кровати – Висмут не помнил, когда и как Лютеция их сняла, но брюки с рубашкой были на нём.

– Тебе лучше? – прошептали так близко, что виноградное дыхание коснулось его щеки.

Висмут обернулся и встретился с чернотой глаз полулежащей на краю кровати Лютеции.

– А ты думал, я брошу тебя одного в таком состоянии? – улыбнулась она на его вопросительный взгляд. – Всё равно мне завтра утром сюда возвращаться. И я решила не уходить. Выглядишь уже не так ужасно, – сказала, придвигаясь ещё ближе.

– Но я чертовски пьян, – хрипло ответил Висмут, с трудом разлепив губы.

– Ну, не настолько, – улыбнулась она, легонько касаясь губами уголка его губ.

– Лютеция…

– Аха, – выдохнула, не переставая ласкать его невесомыми поцелуями.

– Это непра… – пробормотал Висмут, но пленительно медленный, завораживающий поцелуй прервал его.

Мягко толкнув Висмута обратно на подушки, Лютеция принялась расстёгивать его рубашку. Её прохладные пальцы пробегали по его разгорячённому эфиром телу, разгоняя волны возбуждения, и нет-нет да впивались ноготками – не больно, но так, что волоски на его коже вставали дыбом. Поцелуй длился и длился, погружая в блаженное беспамятство ту часть сознания, которая сохраняла ещё какую-то трезвость, и нивелируя все всплывающие в голове возражения. Расшнурованный кожаный корсет шумно упал на пол, следом полетели платье Лютеции и брюки Висмута.

Пульс бился в ушах, будто большой ритуальный барабан, и толчками разносился по всему телу. Ладони Висмута скользили по обнажённой спине Лютеции, томно выгибающейся от его прикосновений. Туго затянутый корсет оставил на её нежной коже рисунок швов и шнуровки – тонкие пересекающиеся линии, словно железнодорожные пути на карте; Висмут чувствовал их под своими пальцами и прикасался ещё нежнее.

В полутьме комнаты, освещённой лишь газовым фонарём с улицы, сквозь зыбкий эфирный туман, он видел её нечётко: лишь ослепительный, голубовато-белый силуэт под россыпью чёрных кудрей, в которых, словно звёзды в ночном небе, запутались отблески рыжего света.

Эти блестящие кудри тяжёлым шёлком падали Висмуту на грудь, когда Лютеция склонялась к нему, а потом взметались вверх, словно крылья чёрного аиста, откинутые за спину движением белоснежной руки.

Сейчас Лютеция была и изящной, и грациозной, страстной, но в то же время удивительно нежной, чувственной. Близость и будоражила, и обволакивала мягким теплом, словно густой, приятно терпкий напиток, который хотелось пить неспешно и долго, наслаждаясь каждой каплей.

Они заснули под утро, переплетясь телами среди вороха сбитых покрывал, словно киты, дрейфующие средь белых айсбергов.

***

Сурьма развернула сложенный в несколько раз лист только поздно вечером, перед сном, уже забравшись под одеяло. Почему-то для неё было необходимо увидеть его содержимое – что бы там ни было – в уединении. В уверенности, что никто не подглядит и не отвлечёт, не вовремя постучав в комнату.

Это была выписка из приложения к «Техническому регламенту об организации ремонтных мастерских»: «§34, п.73. Господину, состоящему в должности диагноста-пробуждающего от двух до четырёх лет, до?лжно иметь производственного опыта прогона живых локомотивов не менее полутора тысяч километров, подтверждённого записями в формуляр пробуждающего, заверенными печатями дежурных по станциям на маршруте следования. В случае выявления несоблюдения данного норматива на ответственного за подготовку служащих накладывается взыскание в размере трёх месячных жалований».

Почерк был быстрый, уверенный, чуть угловатый, с острыми хвостиками-«единичками» на верхушке «р» и косым нижним росчерком под «ш». Сурьма не знала почерк Висмута, но этот определённо очень ему подходил, а от листа пахло керосином, нагретой фонарной жестью и креозотом – как и от платка, что дал ей Висмут сегодня утром и который до сих пор был у неё. Она поднесла расправленный листок к лицу, закрыла глаза и словно вновь уткнулась в плечо напарника. Кажется, даже почувствовала его руку у себя на затылке.

– Спасибо, – сердечно прошептала она, и листок шевельнулся от её дыхания. – Спасибо, Висмут!

***

На следующий день Сурьма ни свет ни зря постучалась в кабинет господина начальника.

– А, госпожа диагност! – вздохнул он и спрятал в усах теплоту отеческой улыбки, серьёзно насупив брови. – Вы пришли ругаться? Или извиняться?

– Я пришла позаботиться о вашей деловой репутации, – невинно улыбнулась Сурьма.