Увечные механизмы

– Хм… А я и не напиваюсь. Но поздно ночью, когда возвращаешься в пустую квартиру с работы, для которой ты уже слишком стара и неуместна, согреть может разве что это, – она вновь тряхнула флягой и, сделав глоток, протянула её Висмуту, – потому что кроме этого да работы, которая совсем уже не по мне, и собственного возраста, у меня ничего нет.

Висмут долго молчал, глядя на Лютецию, которая сейчас была совсем иной, не похожей на властную воительницу древних времён. Под всей краской, пудрой, подводкой, помадой, под ворохом блестящих чёрных кудрей пряталась обычная женщина: уставшая, разочарованная, нелюбимая. Слишком сильная для того, чтобы нравиться многим, слишком экстравагантная, чтобы притворяться кем-то другим. Висмут смотрел на неё, а она смотрела в ответ глубокой бархатной чернотой своих глаз, не мигая, не шевелясь, словно статуя всеми забытой богини.

– Я пил два года, – тихо произнёс он. – Беспробудно. Оказался на той самой обочине жизни, бесполезный и ненужный. У меня была неработающая нога, дикие беспрестанные боли, пособие по ранению и бутылка.

– И как выбрался?

Висмут пожал плечами:

– Не сразу.

Лютеция отодвинулась от стола, полностью развернувшись к Висмуту. В молчании, всё так же глядя друг другу в глаза, словно продолжая беззвучный диалог, они отпили ещё по глотку из фляги. Рука Лютеции поднялась по плечу Висмута, пальцы взъерошили его волосы. Женщина придвинулась к нему совсем тесно, бедром к бедру, окутывая спелым ароматом красного винограда, но Висмут не отстранился. Ее ладони скользнули в полурасстёгнутый ворот его рубашки и сомкнулись сзади на шее под воротником, а черешневые губы уверенно, но очень нежно коснулись губ Висмута, и он ответил на этот долгий, неторопливый, чувственный поцелуй.

– Поднимемся в твою спальню? – прошептала Лютеция.

– Нет.

– Можно и здесь, – она принялась расстёгивать его рубаху, но он удержал её руку.

– Нет, Лютеция.

– Нет? – она чуть отстранилась, широкая бровь удивлённо выгнулась. – Я умею быть ласковой. И я не возьму с тебя денег.

– Тем более, – Висмут вздохнул. – Я пожалею о своём решении, как только ты уйдёшь. Но оно верное, – тихо ответил он, глядя в черноту её глаз, – для нас обоих.

– Ты ведь не пренебрегаешь услугами девушек моей профессии, – не вопрос – утверждение.

– Сейчас не те обстоятельства.

Лютеция разочарованно опустила ресницы.

– Что ж, ты и правда пожалеешь о своём решении, – кисло улыбнувшись, она поднялась со стула и легонько похлопала Висмута по плечу. – Оно огорчительное. Для нас обоих. Доброй ночи, Вис.

***

После того разговора с Висмутом в будке машиниста Сурьма много думала. Думала не только о его словах, но и о том, как они изменили её отношение к нему. Она увидела в нём человека чуткого, мудрого, готового поддержать. Такой не посмеётся над её мечтами. И ей, впервые после исчезновения Никеля, захотелось поговорить о них, с кем-то ими поделиться. Однажды она рассказала Висмуту и о коричневом блокноте, и своём восхищении мастером Полонием, и о стремлении работать на «Почтовых линиях», чтобы накопить денег и отправиться на поиски его экспедиции.

– Когда-нибудь я обязательно сделаю это: найду её и прославлюсь на всю страну, – улыбнулась Сурьма, защёлкивая замочек своего саквояжа.

За разговором они засиделись после работы в подсобке дольше обычного, и остальная бригада уже давно разошлась по домам, погасив все лампы, кроме единственной, тускло светившей над выходом.

– Громкая слава только мешает, – заметил Висмут. – Ты любишь живые паровозы и жаждешь приключений, свободы – разве нет? Известность будет тебя лишь сковывать и тормозить.

– Я жажду стать кем-то в обществе! – воскликнула Сурьма. – Я устала притворяться и вечно доказывать, что я чего-то стою! Хочу на самом деле быть тем, кем должна, кем заслуживаю! Чтобы можно было с честью смотреть в глаза людям, а не прислушиваться к шепоткам за собственной спиной.

– Общество требует притворства, Сурьма. Полного соответствия определённым правилам. Но ни один живой человек не может отвечать им всем – правил слишком много. Поэтому всегда найдётся кто-то, кто будет шептаться за твоей спиной, для кого ты окажешься в чём-то неправильной. Но чтобы быть счастливой, не нужно во всём быть правильной, – важнее быть настоящей. Поэтому рано или поздно тебе придётся выбирать: следовать за общественным мнением или за собственным сердцем.

– Это мы ещё посмотрим! – усмехнулась Сурьма. – Говорят, что победителей не судят. И если я действительно достигну таких высот, никто не осмелиться сплетничать обо мне.

Висмут улыбнулся устало и немного грустно:

– Счастье – странная птица, Сурьма. Не всегда его гнездо находится на самом высоком пике. Иногда оно и проще, и ближе, чем кажется.

***

В этот день ничего не предвещало каких-то особенных событий. Утро было самое обычное, какое случается в конце июня: с воздухом, до духоты прогретым с самого восхода, с запахами горячего камня мостовой и лошадиного пота, со звонким теньканьем воробьёв, прячущихся в тени жидких кустиков или купающихся в золотой пыли.

Сурьма, как обычно, пришла на службу, как обычно, на предсменное собрание в их подсобку спустился господин начальник с пачкой техлистов под мышкой, как обычно, раздал всем задания. У них вновь был живой паровоз, и это Сурьму несказанно обрадовало.

– И последнее, – сказал господин начальник, – у нас крупный заказ на три живых паровоза для «Почтовых линий».

У Сурьмы ухнуло сердце.

– Наши ресурсы закончились, придётся ехать в командировку на кладбище паровозов, – продолжал начальник, – отыскать подходящие, перегнать их сюда. А здесь уж отремонтируем, доделаем, что там потребуется. Господин Висмут? – начальник вопросительно глянул на машиниста.

– Сделаем, – кивнул тот.

– Я знаю, твои обстоятельства не предполагают таких долгих отлучек, но у машиниста из второй бригады слишком мало опыта для такого перегона, к тому же он не знает маршрут и не вполне представляет требования к локомотивам «Почтовых линий», а ты по этому маршруту на их поездах треть жизни проездил.

– Мои обстоятельства мне не помешают, господин начальник.

– Вот и славно. Отправление через неделю. Возьмёте наш живой локомотив и вагон, который с кухней и двумя комнатами. Путь долгий.

– Так мы едем на толуольское кладбище? – не сдержала восторга Сурьма.

Господин начальник строго на неё глянул, сделал выжидательную паузу.

– О вас, госпожа диагност, речи нет. Пробуждающим поедет Литий.

– Что?! Как же так?! Это шутка такая?

– Я похож на шутника? – бровь господина начальника, отвечающая за замечания, шевельнулась.

– Но я же в четыре раза сильнее Лития! Он не сможет гнать паровоз весь день, ему придётся чаще восстанавливаться, и времени уйдёт в четыре раза больше! И потом – это же заказ для «Почтовых линий», и он может стать для меня…

– Госпожа диагност! – чуть повысил голос начальник. – Я бы предпочёл не обсуждать это при всей бригаде, но раз вы настаиваете… Даже с вашими талантами путь займёт не меньше двух недель. Как вы себе это представляете: юная незамужняя девушка наедине с посторонним мужчиной столько времени, большую часть которого вы проведёте среди безлюдных степей? Простите, но у меня в штате нет престарелых компаньонок для подобных случаев!

– Здесь я в первую очередь – пробуждающая, а не «юная незамужняя девушка»! – захлебнулась возмущением Сурьма.

– А я здесь в первую очередь – руководитель, принимающий решения и отвечающий за своих служащих, и спорить со мной не входит в ваши должностные инструкции! – строго сказал начальник и пошёл к выходу.

– Значит, вы должны отвечать не только за меня, – дерзко донеслось ему в спину, – но и за Висмута. Если вы можете за него поручиться, о чём тогда беспокоиться? А если нет – то что же он тогда здесь делает? Да и вообще – он мне в отцы годится, просто смешно о чём-то тут переживать!

В подсобке повисла вибрирующая, словно пьезоэлектрический резонатор, тишина. Замерли все: господин начальник – вполоборота, уставившись на Сурьму, Висмут – опустив глаза, остальные технеции, которые спешили покинуть помещение, чтобы не стать невольными свидетелями скандала – в дверях, склонив головы и украдкой бросая взгляды то на пробуждающую, то на начальника.

– Я, госпожа диагност, – тихо просвистел начальник, и Сурьме почудилось, что из его ноздрей вырвалось облачко гневного пара, – головой готов поручиться за господина Висмута. Но есть такая вещь, как молва. И я не собираюсь ни плодить сплетни, ни ставить своих служащих в неловкое положение, пусть даже у некоторых из них недостаёт ума понять всю его щекотливость в глазах общества. Разговор окончен. Займитесь работой, вас ждёт живой локомотив.

Господин начальник вышел из подсобки, и за ним следом, не поднимая голов и стараясь не шуметь, потянулись технеции. Висмут остался стоять на месте, скрестив руки на груди и глядя себе под ноги. Сурьма видела его краем глаза, но посмотреть ему в лицо не решалась. Щёки её залились жгучим румянцем, горло сжало таким сильным спазмом, что даже дышать удавалось с трудом.