Увечные механизмы

– И как успехи?

Лютеция обиженно поджала губы, немного помолчала, не сводя с Висмута глаз и о чём-то размышляя.

– Знаешь что? Я не буду тебя спасать, Висмут, – сказала она, – потому что невозможно спасти того, кто спасения не желает, – Лютеция поднялась со стула, положила на стол перед Висмутом ключи от его квартиры, – как и невозможно погибнуть тому, кто жаждет спасения. Ты выбрался из того дерьма, о котором мне рассказывал, только для того, чтобы теперь сдаться? Не глупо ли? Прощай, Висмут. Дверь я закрою сама, – Лютеция, похлопав его по плечу, вышла из кухни, и Висмут знал, что больше она не вернётся.

– Ты переспал с моей женщиной! – проскрипел с ведущей на второй этаж лестницы Празеодим, едва захлопнулась входная дверь. – Ты переспал с моей женщиной, и она сбежала!

Висмут не ответил, даже не посмотрел в сторону голоса. Он и так знал, что старик в одной из своих пижам сидит сейчас на ступеньках, прижавшись плечом к перилам, подтянув тощие ноги к груди, и сверху вниз заглядывает в кухню с видом едким и желчным, словно старый попугай на люстре, приноравливающийся половчее нагадить хозяину на голову.

– Ты переспал с моей женщиной и был столь ужасен, что она сбежала! – ещё громче проскрежетал дед.

Висмут обречённо вздохнул. Знал же, что их ночь добром не кончится! Теперь придётся тащить отца с собой в командировку, потому что найти ему новую сиделку за оставшиеся дни невозможно.

– Вот проклятье! – пробормотал Висмут, сообразив, что с ними едет Сурьма, и ей, а не Литию, придётся теперь соседствовать с сумасшедшим бывшим мэром.

***

– Я отправляюсь в командировку в следующий вторник, – как ни в чём ни бывало обронила за ужином Сурьма, изящно насадив на рыбную вилку кусочек филе карпа.

– Что? В какую ещё командировку? – тут же насторожилась госпожа Кельсия.

– Очень важную, мами, – со всем достоинством и даже с почтительным придыханием, словно речь шла о визите к королю, ответила Сурьма, – без неё я не смогу числиться первоклассным специалистом и даже буду понижена в должности.

– Но у тебя золотой диплом, дорогая! – возмущённо воскликнула Кельсия.

– Да, мами, но его не достаточно, чтобы быть на высшем уровне в моей профессии. Нужна практика. Строго определённое количество часов практики. Иначе разжалуют в заурядные диагносты.

– В моей девочке не может быть ничего заурядного, – негодующе ответила матушка, – ведь моя девочка – личность незаурядная, вся в меня! Правда, господин Нильсборий?

– Безусловно, душа моя! – раздалось из-за развёрнутой газеты.

– Поэтому, разумеется, ехать нужно, – кивнула Кельсия, будто Сурьма в этом сомневалась. – Я помогу тебе собрать вещи. Сколько – день, два?

– Пару недель, мами.

– Пару недель? Недель?!

– Именно столько часов практики мне нужно. Я безнадёжно отстала, мами! – Сурьма выразительно уронила руки на колени. – Меня разжалуют!

– Даже и не думай, дорогая, даже и не думай! Никто не посмеет сомневаться в исключительных способностях моей девочки! Ты поедешь в эту свою командировку и с лёгкостью докажешь тем олухам, что одна стоишь их всех, милая! Правда?

– Да, мами, разумеется, – кивнула Сурьма, пряча в потупленном взгляде хитрую искринку.

– А с кем ты едешь, дитя моё? – раздалось из-за газеты, и верхний её уголок отогнулся, являя присутствующим серо-голубой глаз.

– Э-м-м-м… С напарником.

– Ну конечно, с ней пошлют ещё и помощницу, – вмешалась Кельсия, – ведь девушке не обойтись без горничной, особенно в дороге, и уж господин начальник это понимает! Верно, дорогая?

Сурьма неуверенно кивнула, бросила взгляд на отца, который смотрел на мать весьма скептично: не верил.

– Поездка долгая, мы всё время будем заняты работой. Нам дают вагон с отдельными комнатами и кухней, – начала Сурьма с того, что было чистой правдой, – и с нами поедет кухарка – пожилая матрона, на вид весьма строгая.

Просто так, глядя отцу в глаза, она бы солгать не решилась. Не смогла бы. Но удивительно, как легко оказалось вплести эту ложь в правду! Отец внимательно посмотрел на неё, а потом кивнул: в кухарку, которая будет кормить их в пути, он поверил больше, чем в горничную. Во всяком случае, была же в мастерских и столовая, и штатные кухарки!

– А что этот твой напарник? Достойный ли человек? – спросил отец.

– О! Да, он прекрасный специалист, очень опытный в своём деле! – охотно согласилась Сурьма и на миг задумалась: а как бы она охарактеризовала Висмута не как служащего, а как человека? – Он очень благородный, папи, – вымолвила она уже тише, а голос прозвучал несколько иначе, и господин Нильсборий задержал на дочери какой-то новый, незнакомый ей взгляд.

– Не знала, что в ваших мастерских есть ещё кто-то из благородных! Ах, какой приятный сюрприз, что среди тех людей присутствуют господа твоего круга! – всплеснула руками матушка. – Тогда я тем более спокойна за эту твою поездку! – довольно заключила она, и отец с неслышным вздохом возвёл глаза к потолку.

Сурьма задавила просящуюся на лицо улыбку. С родителями дело улажено. Осталось поговорить с Астатом.

Они встретились на прогулке в зелёном лабиринте, и Астату новость не понравилась. Он поджал губы, нахмурил изящные брови, но сказал лишь:

– Не помешает ли твоя отлучка свадебным приготовлениям?

– Я вернусь недели за три до свадьбы и всё успею! – заверила его Сурьма. – Здесь остаётся мами, и она уладит всё, что касается часовни, столов, цветов и прочей обстановки. Под моей ответственностью лишь примерки платья.

– Хорошо, – кивнул Астат, но по его скисшему виду было очевидно, что ничего не хорошо.

– Ты расстроен? – на свою голову спросила Сурьма.

– Я не одобряю этой затеи, – скупо отозвался Астат, сосредоточенно наблюдая, как влажный гравий чуть проседает под каждым его шагом, – как не одобряю и твоей работы. Но раз это важно для тебя…

– Ты даже не представляешь – насколько!

– Но я тешу себя надеждой, что после свадьбы ты поймёшь, что важно на самом деле, и оставишь эти глупости с паровозами.

Сурьма, уже набравшая в грудь побольше воздуха, чтобы в очередной раз рассказать Астату о чудовищно прекрасных не-зверях, осеклась.

– Что?!

– Ты же не станешь отрицать, душа моя, что для женщины нет ничего важнее, чем составить достойную партию и родить детей, верно? Другие девушки мечтают о замужестве, но не всем повезёт стать жёнами молодых, состоятельных и привлекательных мужчин. Кто-то будет обручён со стариком, кто-то – с простым работягой, не наделённым ни манерами, ни лицом, а кто-то так и останется старой девой. К тебе судьба настолько добра, что ты уже привыкла к её подаркам и перестала их ценить. Поэтому упускаешь важное, гоняясь за глупостями. Но это изменится, я уверен.

– Вот, значит, как ты думаешь? Значит, пределом моих мечтаний должна быть наша свадьба? На большее я, по-твоему, не гожусь?

– Годишься, безусловно, – сдержанно согласился Астат, – только вот это всё лишнее, оно тебе не нужно. Все эти не-звери…

– Да тебе-то почём знать?! – вспылила Сурьма, и гравий скрипнул под её ботинками, резко развернувшимися на месте. – Между прочим, только все эти не-звери дают мне то, чего я так отчаянно желаю! С ними я чувствую себя по-настоящему живой, чувствую, как кровь стремится по моим венам и заставляет сердце биться чаще, а в нём – ну наконец-то! – рождаются те самые пузырьки игристого, и лопаются, и щекочут, и наполняют меня счастьем! С тобой что-то не так, Астат, раз ты не хочешь понять меня, – она упрямо уставилась из-под полей своего цилиндра на склонившегося к ней Астата.

Тот смотрел уязвлённо.

– Всё то, что ты сейчас перечислила, душа моя, – тихо сказал Астат, – чувствуют девушки в отношении своих любимых, а не паровозов. Скажи, наполняют ли тебя счастьем мгновения, проведённые рядом со мной? Мои прикосновения? – он взял её ладонь в свои и погладил большим пальцем тонкое девичье запястье над перчаткой. – Мои поцелуи? – он склонился ниже, сухо, даже как-то церемонно, коснулся губами её губ и выпрямился в ожидании ответа.

– Они… Они… Они чересчур вежливы, чтобы, – пролепетала Сурьма, но Астат перебил её всё тем же тихим, сдавленным голосом.

– Это с тобой что-то не так, душа моя, раз ты неспособна чувствовать… чувствовать хоть что-то с любимым мужчиной. Надеюсь, после нашей свадьбы всё станет иначе, – он любезно поцеловал ей руку и пошёл прочь, хрустя гравием под подошвами до блеска начищенных ботинок.