– Да пёс с ним, зеркалом, Федь, – Кощей пощелкал пальцами и Михалыч снова набулькал ему в бокал. – У меня этих зеркал еще пять штук в кладовке пылятся.
– Царевна?
– Она, – кивнул Кощей и вдруг взревел: – Дура!!!
Но тут же, спохватившись, захлопнул рот костлявой ладонью, а потом, оглядевшись по сторонам, продолжил полушепотом:
– Как есть дура, Федь. И я – дурак. Вот за каким мне потребовалось её сюда тащить, а?
– Не знаю, Ваше Величество, – пожал я плечами. – Наверное, какие-то грандиозные злодейские планы у вас были.
– Она, Федь, совсем чокнутая, – продолжал жаловаться Кощей. – Я, говорит, чувствую в тебе душу светлую, нежную и ранимую. Просто мол, оболочка у тебя тёмная не даёт душе проявить себя, доброту показать. Прикинь, Федь!
– Да уж…
– Я, говорит, всё для нашего счастья сделаю, суженный ты мой, – Кощей судорожно глотнул из бокала. – Окружу, говорит, тебя заботой и лаской, а дворец мы, мол перекрасим в светлые тона, всю обстановку поменяем и она, обстановка эта, будет очень благотворно влиять на тебя, рыцарь ты мой.
Кощея передернуло.
– И до конюшни даже моей добралась, Федь. Всех твоих жеребцов вороных, говорит, выгоним, а заместо их беленькую лошадку заведем. И должен я буду на этой лошадке, каждый день на подвиги выезжать, а к ужину домой возвращаться в её нежные объятия и непременно с головой дракона подмышкой.
– Ужас, – посочувствовал я.
А вот такой у нас Кощей. Я же говорил, зря из него злодея делают. Ему царевну эту удавить, что муху с короны смахнуть, а он вот, сидит у меня от царевны прячется да коньяком с горя наливается.
– Ты как хочешь, Федор Васильевич, – заявил вдруг Кощей подымаясь и допивая коньяк, – А Марьянку эту из дворца мне напрочь убери. До завтра тебе срок.
И Кощей покинул нас, предварительно повторив свои действия, только в обратном порядке: отодвинул стул, осторожно оттянул засов, без скрипа приоткрыл дверь, высунул в коридор голову, покрутил ею во все стороны и исчез.
– Вот же шаромыжник старый! – хихикнул вдруг дед. – И бутылку с собой упёр!
* * *
Я до вечера просидел у себя в Канцелярии, не рискуя выходить и совершенно не желая видеть того кошмара, что устроила во дворце эта Марьяна.
Калымдай же, ускользнул сразу за Кощеем, но вскоре вернулся, улыбаясь и мотая головой:
– Я лучше с вами побуду, Федор Васильевич. Ох и с размахом же действует царевна! Упаси боги такую жену себе получить.
– Что еще она там натворила?
– Я далеко не стал ходить, но бухгалтерия, к примеру, сидит счета составляет, расходы на балы и приёмы подсчитывает. Агриппина Падловна злая до изнеможения, зубами скрипит, но ослушаться будущую царицу не решается.
– Да ну, не будет у нас царицы, Калымдай. По крайней мере, уж точно не Марьяна.
– Я знаю, Федор Васильевич, – улыбнулся Калымдай. – А вот Агриппина Падловна не знает.
Вскоре и дед решился на вылазку. Дело шло к ужину, а морить же голодом Феденьку никак нельзя, вот и рванул Михалыч перебежками на кухню, прикрываемый с боков своими бесенятами.
– Иван Палыч расстроены до невозможности, – делал доклад дед, расставляя с помощью бесенят тарелки и подносы с едой по столу. – Марьянка ента и до кухни добралась. Велела всё сало изничтожить, мясо – волкам в лесу скормить, да собственноручно меню всем расписала. Бесов, говорит, капустой кормить квашенной, а Кощея для просветления духа – морковкой. Кощея – морковкой! Представь только, внучек!
Я только покачал головой, разламывая ложкой вторую котлету.
– А сама, между прочим, – дед подвинул мне под руку, толсто нарезанную копченую грудинку, – Иван Палыч сказали, что уходя, стащила с кухни круг колбасы да каравай хлеба.
– Да ну её, дед… А что там в миске закрытой? Бульон с сухариками? А чего ты его от меня отодвигаешь? После пирога с ливером? Вместе с пирогом? Ну ладно, давай.
– Ну что, Федька, – вдруг ехидно хмыкнул дед. – Не передумал ишо ремонт свой в Канцелярии устраивать?
– Передумал, деда, – засмеялся и я. – Как я посмотрел сегодня, что во дворце творится, как представил, что такое и тут будет…
– Вот и молодец-огурец! Вот, кстати и огурчики-то соленые к ветчине твоей ох и хороши будут!
А после ужина оказалось, что исчез Кощей. Хорошо не до ужина, а то бы аппетит точно испортил. Ну да, вот так просто взял и удрал и от царевны и от проблем. Хорошо царям, а мне теперь за него отдуваться.
Уселись мы чинно за столом и стали втроём думать, как наказ Кощеев выполнить, царевну из дворца прогнать. Уселись, задумались и точно бы нашли решение, если бы наши раздумья не перебила Маша, вызвав меня через булавку:
– Мсье Теодор, как у вас дела? Как монсеньор Кощей? Мы волнуемся…
– Да всё в порядке, Маш. Царевна лютует, свои порядки наводит, а царь-батюшка, в глубокой депрессии свалил на нас весь дворец, да и сам куда-то свалил.
– И у нас веселье, мсье Теодор.
– Ну а как же без этого? И что теперь в Лукошкино творится?
– Меч нашелся, мсье Теодор.
– Да ты что! И где же он был?
– У дьяка Филимона Груздева. Помните такой мерзкий, сухой, как ваша рыбка вобла, совершенно отвратительный тип с писклявым таким…
– Я помню его, Маш, помню. И где же он его обнаружил, интересно знать?
– Неизвестно, мсье Теодор, но участковый уже забрал и меч и дьяка к себе в отделение…
– Как так? Участковый же мертвым считается?
– Вы долго меня перебивать будете, Теодор? Я вам так ничего и до утра рассказать не успею.
– Молчу, Маш, извини. Рассказывай.
– Участковый, мсье Теодор, представился…
– Ишь, ты… Помер всё-таки? – влез дед, подключившись к нашему разговору.
– Теперь вы, дедушка Михалыч? – возмутилась Маша. – Вот ничего вам больше не скажу!
– Всё-всё, Машуль, мы больше не будем.