Фырка. 58- ая грань

– Русская земля – загадка. Уникальна. Пуп Земли. Беловодье и костры из староверов одновременно. Суеверие сильнее веры. Так может это и не суеверие вовсе? – Ястреб поймал разноцветный взгляд Фырки и продолжил: – Я читал о Конраде Лоренце, знаменитом нобелиате. Он, задолго до своей знаменитости, до своих книг о природе, о животных, воевал в Великую Отечественную. Ну, не особо и воевал – был военным врачом… И впоследствии рассказывал, как он начал понимать, что такое природа и цивилизация. Наблюдая за русскими мальчишками, Лоренц заметил, что вместе с ними всё время бегают собаки. Лоренц был немец, хотя и верхний, то есть, австрияк, и знал – немецкие овчарки будут стремглав лететь от группки немецких пареньков, как бы не убили. Это-то наблюдение за русскими пацанами и легло в основу его миропонимания: «Все цивилизации разрушают свою среду обитания, и исключением является только цивилизация, сложившаяся в Северо-Восточной Европе». Это ведь о Руси сказано, в том числе и о Сибири. Возможно природа нашей земли и есть сплошной параллельный мир.

– М-да… – сказала тётка Лиза.

– Мы с ними одной крови! – в дверь просунула голову Шарлиз.

– Какая хорошая девочка, – шевельнула косичками Фырка.

– Но поговорить я хотела не об этом, – Лиза согласилась на общение Шарлиз с Фыркой, увела племянника на балкон, который смотрел прямо на ажурный оранжевый мост, и нарисовала мелком кресты и изогнутые знаки по периметру балкона и у двери.

– Так надёжней. Расскажи мне, в каком деле и кого ты сейчас консультируешь.

Ястреб дохнул земляничного запаха кремового цвета чубушника, сел в соломенное кресло, вытянул ноги и подождав, когда тётушка закурит, заговорил. Под конец рассказа в тополях на проезжей улице разорались вороны, необычно громко и обыкновенно противно.

– Сигнализируют, – поставил точку Ястреб. – А теперь объясни, зачем тебе надо было это узнать?

– Плохой сон я видела, – в отличие от суеверий, к снам Елизавета всегда относилась серьёзно и вдумчиво. – Вздыбившийся вагон метро, выставив колеса тараном, крушит тоннель, потом врывается на мраморную станцию, переламывается пополам и какая-то плоская железяка врезается в грудь мужчине. Тот падает, и я вижу, что это ты! – Тётушка словно задохнулась и не сдержала слёз.

– Вспомни, что за железяка была, – попросил после долгого молчания Ястреб. – Не табличка ли?

– Очень может быть, – Елизавета закрыла глаза. Через пару минут она их открыла. – Похоже на табличку. На ней что-то написано.

– Постарайся прочесть, – попросил Ястреб. Тётка опять зажмурилась.

– Это цифры, – сказала она. У Апричина замерло сердце, а цифры уже звучали: – Пять, семь, пять, восемь…

– Хорошо, что вспомнила, – Ястреб поднялся на ноги, лицо его обернулось лицом предков – стало жёстким и непроницаемым. – Извини тётушка, мне надо ехать.

Апричин, прошёл к Шарлизке и предложил Фырке: «Я – в дом писательницы. Поедешь со мной?»

Через три минуты машина мчала консула и чертовку вон из Белокаменной.

Бессмертие. Не совсем так, но обновление один раз в сотню лет – почти бессмертие. Бедавер уж было подумал, когда вваливался в сад Медовой, что обновление случится вот-вот, но поведение деревниша, всегда собиравшего угли от предыдущего самосожжения Феникса, убедило витязя, что пока не время. Финист – так русские называют богатыря, человеческий облик Жар-птицы, иначе зовумой птицей Феникс. Ну, раз ещё не время, можно навестить и волхва, ныне живущего безвылазно в академическом дачном посёлке, так как ныне волхв – академик. Естественные науки, само собой. Физика, понятное дело о непонятном. А за час, что везёт автомобиль Сарраса Бедавера к волхву, можно и вспомнить витязю, каким не случилось их знакомство в том походе.

Алмазный поход

(личный вариант)

– А как же ты послужишь, коли ты лазутчик? – спросил коршуна Бедавер.

– Соглядатай, – уточнил конь.

– Он самый, – кивнул витязь.

– Честно послужу! – лживо ответил коршун.

– Служи, – усмехнулся Бедавер.

– В ловушку заманит, – усомнился Кряжец.

– Это меньше опасно, чем коли скрадывать будет, – Бедавер усмехнулся теперь недобро.

– Ловушка, что… Нож обоюдоострый.

– А отчего ты не вспомнишь, витязь, старую мудрость? – коршун распустил одно крыло: – Вовремя предать – это не предать, а предвидеть.

Бедавер ничего не ответил, а пошёл по едва заметной прямой дороге, разрезавшей васильковое поле. Конь зашагал за ним, отгоняя хвостом возбудившихся мух и слепней. Коршун обгонял их на четверть версты, садился на дорогу и ждал, только раз отвлекшись на суслика. Сколько раз садился, он уже и не считал, а и сил становилось мало. А день всё длился, будто месяц и, наконец концов, перед Бедавером и Кряжецем вырос багровый камень, на котором синим мхом выделялись письмена. Написано вязью, но не по-русски. И не по-татарски.

– Древний, колокольный язык, – сказал Саррас.

– Набат? – спросил конь.

– Не звук, а письмо, так писали надписи на скифских колоколах.

– А что написано-то? – озаботился коршун.

– «Прямо пойдёшь – бурю пожнёшь. Направо пойдёшь – стужу найдёшь. Налево пойдёшь – ветер зажжёшь. Лучше возвращайся назад, путник» – Перевёл витязь.

– Лихо…, – тихо звякнул удилами Кряжец.

– Ловко, – клекотнул коршун.

– Может подскажешь чего, а камень? – громким голосом спросил Бедавер. – Мы к волхву идём. – Знаки зашевелились, заметались, образовали круг-колесо и замерли.

– К чему это? – спросил конь.

– Чего ж тут непонятного…, – выгнул бровь Саррас Бедавер. – Все пути – к Солнцу, к Ра.

– И что делать? – спросил коршун.

– Итти самым быстрым, – ответил витязь и шагнул влево. Кряжец и птица – за ним.

Камень глухо, утробно заворчал, затем слабо затрещал, потом стряхнул с себя мох, словно мохнатый зверь капли воды. И остался стоять красивым и гордым. Одиноким.

«Прибыли», – доложил шофёр. За невысоким забором высился тёмного дерева сруб. Дом академика – физика. Волхва.

5

И как-то сама образовалась ночь. Не та, тёплая и звёздная, под звуки цикад и далёкой скрипки, но та, что мы называем мраком, которая дышит льдом и сердце сжимается, начиная биться тихо-тихо, боясь выдать обладателя, а потом – всё громче и громче, в унисон с цоканьем железных копыт великого и великолепного коня, несущего в высоком седле серебряного всадника, и меч его – булат, весь в расплавленных разводах, словно огранённый пятьдесят семью гранями, он-то и рубит, и рубит мрак, вырывая любого из ледяного дыхания, даря ему жизнь. И тёплую, звёздную ночь, где звучат цикады и далёкая скрипка.

В такую ночь, в свете фар – тёплую, без света, мрачную, везёт автомобиль, конечно – это современный скакун, Ястреба и Фырку. Лик консула суров и безтревожен, а чертовке так беспокойно, что она перебралась на переднее сидение и тревожно смотрела на пространство над дорогой, в котором свет фар рассеивал те образы, что не мог видеть Ястреб, и, слава Богу, что не мог, а Фыркина тревога всё возрастала и в итоге маленькая чертовка прижалась к Апричину. А вот и посёлок, и знакомые ворота со следами сажи. Ястреб остановил машину, и Фырка выскочила наружу, ей не терпелось увидеть златоокого.

Апричин не сразу понял, что случилось, какие-то густые тени окружили чертовку, над ней замелькали красные полоски и Фырка громко закричала. Ястреб толкнул дверцу, но она не открывалась, толкнул другую, – результат тот же! Он был блокирован! Если кто-то это смог сделать, то стёкла выбивать бесполезно, и Ястреб принялся внимательно наблюдать. Он понял, что красные полоски – это сеть, а густые тени – некие существа. Настоящий захват! Ястреб напряг зрение насколько мог и в отсвете фар увидел знакомую фигуру. Слуги колдуньи.

За несколько часов до этого, в роскошном кабинете Калерии Берест, которая быстро избавилась от рыжих и прочих блондинок, жгучих и прочих брюнетов, скачав из их невеликих мозгов какую-никакую информацию, удобно устроилась аккуратным задом на столе и попросила Джильса: «Достань шпиона». Новоявленный фельдшер, сам себя называвший фершалом, приподнял с низкого малайского столика фарфоровый колпак, такой же, какие бывают у столовых приборов, в которых подают жаркое и со словами «Давай, проявляйся!», ткнул кулаком в пустоту. «Перестань, Джильс! – поморщилась Береста. – Ты же не милиционер». И посмотрела в ту самую пустоту. Перед колдуньей и бывшим коршуном предстал трясущийся от нервов Перец.

– Ты кто? – участливо спросила Калерия.

– Перец! – пропищал недоросток, больше похожий на морковку.