Тяга к свершениям: книга четвертая

Майский давным-давно привык к тому, что его не уважили на дороге. Он ездил на старом советском автомобиле, модифицированном специально для людей с ограниченными возможностями. Машине было уже больше сорока лет и выглядела она вполне соответствующе своему возрасту: по всему кузову имелись очень сильные вмятины, а краска в этих местах вспучилась и, отшелушиваясь, оголяла насквозь ржавый металл. При езде же машина ужасно гремела и гудела, распространяя за собой облако густого насыщенного серого выхлопа, который периодически, в моменты разгона, становился черным, как дым из трубы угольного паровоза. Отчасти поэтому Майский полностью затонировал свой автомобиль и всегда старался во время движения держаться правее, ближе к обочине, но все равно с регулярной периодичностью ему попадались водители, которые при первом же его неловком движении или ошибке начинали сигналить и прямо на ходу, открыв окно, обдавали его ругательствами. Все эти унижения Майский уже научился переносить более-менее спокойно, но до сих пор он не мог привыкнуть к ситуациям, когда его вот так, как сейчас подрезал другой автомобиль – это просто выбивало его из колеи.

Еще с минуту Майский стоял у обочины, пытаясь прийти в себя и одновременно ожидая пока внедорожник скроется из виду. Наконец он собрался мыслями, завел машину и тронулся, но сразу почувствовал, что не в состоянии был управлять сейчас автомобилем. Его движения были скованными и напряженными: он с силой вцепился в руль, с трудом переключал скорости, и колебался в неуверенности перед тем, как произвести любое, даже самое элементарное действие, так что если бы на пути у него появилась стена, он, скорее всего, въехал бы прямо в нее, так и не решившись ни затормозить, ни отвернуть в какую-нибудь сторону. К счастью, улица, по которой он сейчас двигался, была широкой, свободной, ровной и прямой и через некоторое время оцепенение, охватившее Майского, несколько отошло. Но только он чуть-чуть опомнился как, сам не зная для чего, тут же поспешил вернуть себе то состояние души, когда его подрезал внедорожник. Прежние эмоции вдруг возродились в нем, и он снова испытал, хотя уже и не так ярко, перенесенное чувство сильнейшего испуга. В этот момент все внутри Майского вскипело от возмущения; какая-то нервическая озлобленность на водителя внедорожника охватила его. В негодовании подумал он о том, что совсем не хотел выезжать за свою полосу, что дорога была пустая, а ехал он медленно и опасности-то почти никакой и не представлял. Думал он и о том, что было совершенным идиотизмом нарочно подрезать другую машину, что вряд ли водитель этого внедорожника повел бы себя так же, окажись у него на пути автомобиль побольше и посолиднее и что, скорее всего, он не осмелился бы в таком случае даже и посигналить, а просто пропустил бы его, сбросив скорость.

Раздраженный сейчас всеми этими мыслями, Майский чуть не проехал мимо здания пенсионного фонда, однако вовремя опомнился и даже умудрился очень удачно припарковаться прямо напротив самого входа. Остановившись, он отстегнул ремень безопасности и взял с переднего пассажирского сидения небольшую, но туго набитую бумагами папку. Он досконально знал предмет о котором пойдет речь и хорошо подготовился к возможным вопросам, прихватив с собой целую кипу различных документов.

Выйдя, Майский сразу опустил глаза и, закрыв машину, так и пошел, не поднимая взгляда, а только исподлобья посматривая по сторонам. Он стеснялся поднять голову, боясь наткнуться на любопытные и насмешливые взоры прохожих, обращенные в его сторону. Майский ужасно стыдился своей машины. Каких-нибудь пятнадцать лет назад он ездил на ней с чувством глубокого достоинства и гордости за себя; сейчас же на улицах не так часто попадалось что-то похожее, да вдобавок ко всему, его автомобиль был выкрашен еще и в броский, ярко-оранжевый цвет, так что почти никогда не оставался незамеченным. Майскому было неловко и стыдно каждый раз, когда он садился или выходил из него, и только отойдя сейчас от машины на приличное расстояние, он, наконец, приподнял голову и все еще вжав ее в плечи, как бы страшась получить удар сверху, робко оглянулся.

Он шел по широкой, выложенной плиткой дорожке, протянувшейся через небольшой озелененный участок земли, засаженный совсем еще молодыми деревцами и отгороженный от тротуара изящным металлическим забором. Эта территория относилась к зданию пенсионного фонда; само же здание было многоэтажное, большое, красивое, с оригинальной и сложной архитектурой. Построенное недавно, уже в годы невероятно высоких цен на безостановочно выкачиваемые из страны природные ресурсы, оно было отделано светло-бежевыми панелями и сияющими голубыми зеркальным стеклами, выглядя как пришелец на фоне окружавших его серых однотипных панельных пятиэтажек, возведенных никак не меньше сорока лет назад. При виде этой внушительной, массивной красоты Майский невольно и неосознанно проникся вдруг какой-то почтительной кротостью.

Открыв массивную дверь и зайдя внутрь, он очутился в небольшом коротком коридорчике, который выходил в просторный квадратный холл с высокими, в пять метров, потолками, где также как и снаружи все было отделано самым наилучшим образом. У входа на стенах коридорчика висели стенды с различной информацией, дальше в стороне, метрах в десяти, стояла небольшая квадратная будка для охранников с прозрачной верхней частью и проделанным в ней отверстием для обмена документами, а еще дальше, в самом холле вдоль стены напротив располагалось несколько окон для справок. Из холла расходилось четыре коридора со сплошь натыканными в них кабинетами, а все его внутреннее пространство заполняли длинные параллельные ряды металлических сидений, большая часть которых была сейчас занята людьми. Вообще люди были повсюду: они непрестанно ходили из коридора в коридор, на улицу или, наоборот, с улицы; многие толпились возле стендов с информацией, многие сидели на стульях, многие ждали очереди в справочные окна. В холле стоял гул и сумятица.

Майский хотел попасть к начальнику отдела социального страхования, но он был здесь впервые и даже не представлял, где находился нужный ему кабинет. Это можно было выяснить, обратившись в одно из расположенных здесь справочных окон, но тогда надо было бы отстоять в очереди минут двадцать ради совершенно пустякового вопроса, что нисколько его не привлекало; залезать же в окно напрямую, не в свой черед, рискуя вызвать на себя гнев подолгу простоявших и наверняка уже сильно раздраженных людей Майский тоже не хотел. Он быстро оценил ситуацию и, сходу придумав иной способ узнать расположение нужного кабинета, направился прямиком к будке охранников.

– Ну и народу здесь у вас. Всегда столько? – нагнувшись к окошку, чтобы его было лучше слышно в царившем вокруг гаме, громко обратился Майский к сидящему в будке и читающему журнал охраннику.

Охранник – мужчина лет под пятьдесят с жирным, похожим на грушу лицом, выстриженными под ежик волосами и невероятно детским наивным взглядом оторвался от журнала и растерянно посмотрел на Майского. Не предполагая, что эти слова адресованы в его сторону, он поднял голову больше по инерции, и неожиданно для себя поняв, что обращаются к нему, совершенно опешил, напрочь позабыв прозвучавший вопрос.

– Народу очень много. Шумно, – повторил свои соображения Майский.

– Полно народу, – неуверенно согласился с ним охранник.

– И что, каждый день так?

– Ка-аждый. И даже в субботу. В какой стране живем-то?

– Тяжелое, наверное, дежурство?

– Это да-а! – охотно подхватил мужчина. – Покою вообще нет. У меня уже к обеду голова раскалывается. А это еще не самый народ. Самый народ где-то с пяти начинается. Вот там-то уж совсем труба.

– Но все-таки лучше, чем целый день здесь в очередях торчать, – странно и как-то вызывающе улыбнулся Майский. – А не подскажите, где находится кабинет начальника отдела социального страхования?

– Конечно подскажу, – ответил мужчина, достав откуда-то из под стола небольшую книжечку в мягком переплете.

Открывая ее по очереди в нескольких разных местах он, наконец, ткнул в один из листов пальцем и прочитал вслух:

– Начальник отдела социального страхования… Литовская, е, лэ… кабинет шестьсот пять.

– И как мне лучше туда попасть? – оглянулся по сторонам Майский.

– Лифт ездит. Вам шестой этаж нужен, – показал охранник куда-то слева от себя.

– Спасибо, – сказал Майский, направляясь в указанную сторону.

Охранник же убрал книжку назад под стол и вернулся к своему журналу, но еще с минуту сидел, уткнувшись в него недвижимым взглядом, прокручивая в голове только что состоявшийся разговор. Так редко случалось ему во время дежурства перемолвиться хотя бы и несколькими фразами, что каждая даже самая короткая беседа всегда надолго запечатлялась в его памяти.

Пройдя дальше, Майский увидел, что действительно в стене слева в небольшом углублении находились двери двух лифтов, одна из которых была сейчас открыта, и туда уже набирался народ. Прибавив шагу, он успел заскочить внутрь в битком набитый людьми лифт и только когда тот закрылся, понял, что вплотную прижат к дверям спиной и не может ни развернуться, ни даже толком изменить положение своих рук или ног. Хорошо пропотевшая в машине рубашка Майского не успела еще обсохнуть и во всей этой тесноте прилипла к телу, пробуждая в нем самые отвратные ощущения. Ему вдруг показалось, что все в лифте тоже чувствуют, как сильно он вспотел, что, может быть, от него даже неприятно пахло в этот момент. Майский устыдился самого себя: все тело его сковало, он смущенно опустил глаза, не в силах взглянуть на сбившихся в лифте людей, и в нетерпении ждал только, когда же будет нужный ему этаж.

Выбравшись, наконец, из лифта, Майский оказался на просторной полукруглой площадке, со всех сторон от пола и до самого потолка окруженной вместо стен тонированными стеклами, через которые открывался замечательный панорамный вид на зеленеющий город. На площадке не было совершенно ничего, кроме нескольких мусорных урн и цветов в больших узорных керамических горшках, так что, выйдя из лифта, Майский даже на секунду решил, что он по ошибки приехал в какой-то тупик, но оглянувшись, увидел сразу за собой, слева, проход. Свернув в этот проход, он попал в невероятно длинный коридор, тянувшийся через все здание и заканчивающийся где-то вдалеке. Коридор этот был похож скорее на тоннель: солнечный свет сюда не проникал вовсе, а искусственное освещение показалось Майскому таким слабым, что он даже засомневался, имеется ли оно вообще. Впрочем, это первое впечатление, возникшее в большей степени от того, что он прошел сюда из ярко освещенной стеклянной площадки перед лифтом, через пару секунд начало проходить: глаза Майского привыкли к тусклому свету, и он смог уже ясно рассмотреть все вокруг.

С правой стороны коридора в ряд друг за другом шли двери кабинетов, коих здесь было никак не меньше полусотни, а слева непрерывающейся вереницей висели стенды с образцами всевозможных заявлений, бланков, форм и прошений, разъясняющие нерадивым гражданам строгий порядок оформления документов для каждого департамента, отдела или чиновника. Представленные здесь образцы регламентировали всевозможные аспекты, вплоть до самой последней буквы и запятой, как будто подаваемые бумаги рассматривались потом не наделенными способностью логически мыслить людьми, а какими-нибудь бездумными роботами, так что стоило чуть-чуть ошибиться в должности человека, на имя которого пишется обращение, или, например, озаглавить бумагу вместо слова «заявление» словом «ходатайство», как глупая бюрократическая машина уже не в силах была понять суть написанного, и бумагу требовалось подавать заново. Под стендами вдоль всего коридора стояли стулья для ожидающих приема граждан и изредка, где-то через каждые пятнадцать метров – столы, на случай, если кому-нибудь понадобится что-то записать. Коридор, также как и холл внизу, был переполнен людьми и здесь стояла невыносимая духота. Почти все стулья были заняты; при этом многим посетителям не нашлось места и они, ссутулившись, стояли возле кабинетов, подпирая плечами стены, или с недовольными минами ходили в нетерпении взад-вперед.

Пройдя по коридору почти в самый его конец, Майский нашел нужный ему кабинет. Здесь, к счастью, находилось сравнительно немного людей, так что никто не стоял и, более того, имелся даже один свободный стул. Установив очередность (перед ним было всего три человека), он расположился на пустующем стуле, оказавшись рядом с молоденькой пухлой девушкой в розовой ажурной блузке. Пока Майский устраивался, она внимательно наблюдала за ним, а когда он сел, отчего-то приветливо, легко и широко ему улыбнулась. Но в ответ на столь располагающую улыбку он нахмурился, отпрянул от девушки и, с нескрываемым раздражением поворотившись в другую сторону, выставил ей почти всю свою тыльную часть. Девушка растерялась, покраснела и вконец смутилась, а Майский, устроившись таким образом – полу боком, стал дожидаться своей очереди.

II

Очередь продвигалась довольно быстро и уже через полчаса в кабинет зашла девушка, следом за которой должен был идти Майский. Это несколько приободрило его: он выпрямил спину и поерзал на стуле, произведя при этом затяжной и громкий вдох, как бы набираясь решимости и подготавливаясь к тому, чтобы, не мешкая войти в кабинет, когда дверь снова откроется. Но просидел он в таком расправленном положении не больше минуты, как незаметно для себя самого вновь ссутулил спину, опустил плечи, будто под непосильным гнетом, и опять уткнулся взглядом в папку, которую держал на коленях и за время ожидания успел изучить насколько, что закрытыми глазами мог указать на каждую ее особенность, каждое пятнышко или трещинку.

Одет Майский был в темный костюм с синим отливом поверх белой рубашки без галстука, а на ногах у него были черные туфли, по виду настолько миниатюрные, что и не каждая девушка смогла бы примерить их на свою ногу. Он продолжал обливаться потом, сидя в душном, наполненном людьми коридоре в своем пиджаке, но даже и не думал снимать его. Пиджак был единственной одеждой, в которой его левая рука, или вернее частичное ее отсутствие, не так сильно бросалось в глаза окружающим и поэтому он всегда носил костюм, невзирая ни на время года, ни на жару, стоявшую на улице, а кофту или футболку надевал исключительно в том случае, если находился в компании хорошо знакомых ему людей.

Внешность Майский имел совершенно непривлекательную и невзрачную. Несмотря на солидный возраст, у него была фигура незрелого юноши: низкий рост сочетался в нем с сильной худобой, очень тонкими руками и ногами. Голова Майского также была небольшой, с миниатюрными чертами лица: маленьким носом и детскими губами. Из-под его бледной истонченной кожи фиолетово-синими выпуклыми дорожками выдавались вены на висках, лбу, шеи и кисте руки, и по той же причине вокруг больших голубых и как-то по-детски округленных глаз расходились темные воспаленные круги. Все это придавало Майскому очень нездоровый вид. Вдобавок, он был коротко обрит, так что волос на его голове можно сказать не было вовсе; но даже если бы он и не стригся какое-то время, то их не на много бы и прибавилось. Еще в юности Майский с невероятной быстротой начал лысеть и к тридцати годам что-то более-менее приличное наличествовало у него на голове только в небольшой области по бокам над ушами и сзади над самой шеей. Как ни любил он свои волосы и как ни старался оттянуть момент расставания с ними, в конце концов, у него не осталось выбора и ему пришлось обриться почти что наголо, отчего лицо его стало повторять своим контуром совершенно правильную окружность, с торчащими только чуть больше чем надо кончиками ушей, которые, впрочем, на общем фоне почти не бросались в глаза. Однако, как и большинство мужчин, у которых в силу обстоятельств отсутствуют волосы на голове, Майский несознательно начал компенсировать этот недостаток разведением разнообразной растительности на своем лице. Он отпустил маленькую рыжую бородку, закольцевав ее с такими же рыжеватыми усами и, невзирая на то, что и здесь волосы у него были довольно жидкими, никогда больше полностью их не сбривал. В целом, внешне он походил на шестнадцатилетнего юношу, который вдруг, неожиданно состарился (состарилась кожа на лице, руке и шее, выпали волосы, отросла борода), но по своему физическому развитию так и остался на уровне десятиклассника.

На первый взгляд Майский казался вполне обыденной и даже жалкой личностью. Но присмотревшись чуть внимательнее можно было отметить две незначительные особенности в его лице, которые сразу заставляли любого, хоть чуточку проницательного человека, усомниться в соответствии его внутреннего мира удрученному и несколько забитому внешнему виду. Этими особенностями являлись выражение его глаз и губ. Губы у Майского почти всегда были плотно и напряженно сжаты, а уголки рта опущены несколько вниз. Глаза же, при всей своей детской, наивной округлости, имели сосредоточенный, направленный и строгий взгляд: они зацеплялись за объект какой-то непоколебимой хваткой, так что если пересекались со взглядом другого человека, то неизменно вызывали в собеседники странные тревожные ощущения. Эти, почти незаметные со стороны нюансы, никак не сочетались с его внешним видом и поначалу могли сбить с толку, но стоило только Майскому завести разговор, как его образ менялся поразительным образом и все сразу сходилось воедино. Обычно немногословный и сдержанный, он включался в разговор, только если тот касался интересующей его темы, но делал это с невероятной энергией. Правда, голос у него вполне соответствовал комплекции, был неприятным, тонким и гнусавым, но Майский излагал свои мысли с таким оживлением, держался настолько твердо и уверенно, что сразу становилось понятно – внутри этого человека горел огонь, что-то необычайно сильное распаляло его душу. От неудержимого напора его слов, мыслей и эмоций не мог устоять никто и каждый по-своему, но непременно попадал под влияние его ауры. И Майский прекрасно чувствовал это, снова и снова укрепляясь в сознании своей необыкновенности.

Очень скоро, спустя каких-то пять минут, дверь кабинета отворилась вновь и из него вышла девушка, за которой занимал очередь Майский. Не раздумывая ни секунды, он вскочил со стула и решительно вошел внутрь.

– Евгения Львовна, здравствуйте, – обратился он к сидевшей за столом женщине.

Ожидая в коридоре, Майский внимательно изучил висевшую у двери табличку и, прекрасно зная какое невероятное воздействие на человека производит произнесенное вслух его полное имя, заранее запечатлел в памяти имя и отчество хозяйки кабинета.

– Здравствуйте. Садитесь, – сухо ответила ему Литовская, указав на стоявшие напротив ее стола стулья, один из которых тут же и поспешил занять Майский.

Кабинет Литовской был небольшого размера, но в то же самое время с очень достойной внутренней отделкой. Он хорошо освещался сквозь широкое на всю стену окно и после темного коридора, казалось, утопал в солнечном свете. Находящуюся здесь мебель, настольную технику, да вообще весь интерьер отличала явно недешевая стоимость и сдержанная эстетика, с которой все это было подобрано. В самом центре стоял широкий стол, за которым величественно восседала хозяйка кабинета.

Литовская являлась очень крупной женщиной и, насколько можно было судить по тому, как прилично она возвышалась над столом, имела еще и внушительный рост. Она была одета в белую блузу с короткими рукавами, заправленную в черную юбку. В качестве украшений на ней присутствовало ожерелье, несколько наручных браслетов и сережки – все массивное, блестящее, золотое и, по-видимому, очень дорогое. Колец же не было, если не считать одного, обручального, которое так безнадежно утонуло в складках ожиревшего пальца, что, казалось, без распиливания снять его теперь было совершенно невозможно. Вообще Литовская в свои пятьдесят лет отличалась чрезвычайно объемной фигурой: ее довольно широкая блузка была плотно натянута на талии и выдавалась наружу неимоверного размера боками, а руки, оголенные по самые плечи, имели безобразно толстый вид. При всем при этом у нее было довольно симпатичное лицо, на удивление, еще сохранявшее относительную стройность; короткие до плеч волосы, безупречно уложенные и выкрашенные в естественный русый цвет, красивые наращенные ногти и ровный загар.

– Евгения Львовна, у меня к вам в принципе один только вопрос, – деловито начал Майский. – Меня зовут Максим Леонидович Майский. Двадцать лет назад на производстве со мной случился несчастный случай, в результате которого я приобрел инвалидность второй группы и с того времени получаю положенные мне соответствующие пособия. Больше десяти последних лет я прожил в Я-ске, но год назад переехал в N-ск, и как только выплаты моей пенсии перевели из Я-ска в ваше отделение пенсионного фонда, ее сократили в три раза!.. Это совершеннейшая нелепость. У меня есть заключение суда, – принялся обосновывать правомерность своих претензий Майский, и с этими словами спешно начал искать что-то в своей папке. – Согласно нему моя пенсия не подлежит сокращению ниже установленного!..

Начав более-менее сдержанно, к концу своей речи Майский говорил уже в сильном возбуждении. В его голосе отчетливо раздавались нотки возмущения, а на некоторых словах он особенно акцентировал внимание, усиливая и без того их явно обвинительное, укоряющее звучание. Чем больше он излагал свое виденье ситуации, тем больше она казалось ему несправедливой; чем больше она казалась ему несправедливой, тем громче звучал его голос; чем громче звучал его голос, тем сильнее искривлялось в недовольной гримасе лицо Литовской; а чем сильнее искривлялось ее лицо, тем очевиднее было для Майского, что она несогласно с его доводами, тем больше, яростнее и громче излагал он свое видение ситуации. Одно следовало за другим по спирали, и Майский готов был уже разразиться сейчас гневной тирадой по поводу безобразия, которое творится в отделении пенсионного фонда, и безразличия всех сидящих здесь бюрократов; но эта информация для Литовской была совершенно лишней и она, по своему опыту чувствуя, что именно к этому и идет дело, решила сыграть на опережение, прервав речь Майского своим вопросом.

– Вас не устраивает установленный размер пенсии? – деловито спросила Литовская, тоже достаточно громко и резко.

– Да, – только и смог ответить Майский, застигнутый этим вопросом врасплох и от неожиданности перестав даже рыться в папке.

– Для начала вам следует поговорить об этом с нашим главным юристом. Мне кажется, вместе вы сможете быстро разобраться в ситуации и выяснить, чем обусловлен ваш текущий уровень пенсионных выплат.

– А вы мне что – не поможете?

– Обратитесь к юристу. Он лучше ориентируется в этом вопросе, – ответила Литовская раздраженно. Все это время лицо ее имело недоброжелательный вид: она как будто была утомлена чем-то, нисколько не стараясь скрыть свое недовольство.

– И что мне теперь еще в одной очереди стоять?! – возмутился Майский.

– К нему почти не бывает очереди. В любом случае я вам сейчас помочь не смогу, – нервически бросила она. – Это нужно поднимать по вам всю информацию, которой я сейчас просто физически не располагаю.

В кабинете установилась пауза. Майский рассчитывал, что здесь он сможет разом выяснить все вопросы, но дело вдруг приобрело неожиданный оборот и он, несколько обескураженный, пытался сейчас решить, как же следует поступить в этой ситуации.

– И где находится ваш юрист? – наконец спросил Майский, все-таки придя к выводу, что здесь ему уже точно ничего не добиться, и в любом случае придется идти за разъяснениями к юристу.

– Кабинет шестьсот сорок два. Как выйдите – налево по коридору.