Тяга к свершениям: книга четвертая

Некоторое время Майский и Алина шли не разговаривая. Он погрузился в раздумья, а она бодро вышагивала рядом.

Майского всецело поглотил вопрос, над которым он в последнее время размышлял все чаще и чаще – вопрос о смысле жизни. Никогда прежде за сорок семь лет этот вопрос не занимал его с такой силой, не стоял перед ним так остро, как в последние два месяца. Раньше, он даже не задавался им напрямую, потому что всегда подсознательно находил ответ на него или в своей текущей работе или в том, что планировал сделать в будущем. Когда Майский был занят спором в суде Я-ска, именно это и наполняло его жизнь, все его существование смыслом. Он видел результаты своих трудов, и это давало ему то самое воодушевление, которое приносят победы и достижения, пусть даже самые мелкие. Когда же тяжба закончилась, он всем своим сознанием повернулся к идее открыть какое-нибудь предприятие, которое по его замыслам непременно должно было перерасти в крупный бизнес и сделать его успешным, обеспеченным человеком. Он жил только этой мечтой, ежедневно в мельчайших деталях представляя, как все у него будет организовано, а открыв вместе с Павлом Федоровичем магазин, эта мечта стала почти реальной, осязаемой как никогда прежде. Но два месяца назад выяснилось, что начатое ими дело не приносит ожидаемых результатов и на Майского напала сильнейшая ипохондрия. Его мечта, на которую он уповал, и которая воплощала в себе цель, заставлявшую идти вперед, оказалась на грани краха и, чувствуя это, Майский погрузился в омут постоянной тревоги и страха. Подсознательно он понимал, что если сейчас это их предприятие рухнет, то у него уже не останется ничего, совершенно ничего, что смогло бы придать смысл его существованию. С одной стороны это заставляло его всеми силами держаться за начатый проект, порою обманывая самого себя в оценке его эффективности и целесообразности. С другой – у Майского возникла насущная необходимость в альтернативе той мечте, которой он был поглощен все последние годы, которая единственная наполняла его существование смыслом, и которая вот-вот должна была рухнуть. Он осознанно начал задаваться вопросом о смысле своего существования, потому что ответ на этот вопрос становился для него жизненно важной необходимостью.

Идя сейчас по улице, Майский весь был погружен в размышления о смысле жизни, безуспешно плутая в лабиринте собственных философских рассуждений, пока вдруг ему не пришла в голову идея, показавшаяся на первый взгляд вполне забавной: он решил спросить ответ на мучавший его вопрос у своей маленькой племянницы.

– Алина, что бы ты хотела сделать до того, как умрешь? – поинтересовался у нее Майский, впервые от самого рынка прервав длительное молчание.

– Я не умлу, – беззаботно ответила Алина, но, поняв, что сказала глупость, тут же поправилась: – Но, велнее, умлу – в девяносто лет.

Она произнесла последнюю свою мысль все тем же беспечным голоском, и стало очевидно, что для нее фраза «умру в девяносто лет» совершенно равносильна по смыслу заявлению «я не умру вообще». Отметив это про себя, Майский улыбнулся тому, насколько невероятно долгой представляется жизнь в сознании детей – она кажется им бесконечной.

– Но ты же все равно умрешь? – уточнил он.

– Умлу, – спокойно согласилась она.

– Вот и подумай, что ты хочешь сделать.

– Ничего не хочу делать.

– А для чего тогда живешь?

– Чтобы жить, – со всей возможной очевидностью ответила Алина.

– Ну да, чтобы продолжать род…, – задумался Майский. – В этом смысл любого отдельно взятого биологического вида. Но что ты хочешь сделать за свою жизнь?

– Чтобы лодители не лугались и жили длужно.

– Ты не поняла. Что ты хочешь сделать за свою жизнь?

– Ну-у-у…, – впервые за все время их разговора Алина задумалась над заданным вопросом. – Хочу выучиться… купить жилище… жениться на человеке, котолый будет меня любить и мне помогать… сделать детей…

Эти желания, произнесенные девочкой еще даже толком не выговаривающей все буквы вызвали в Майском ядовитую насмешку. «Человек живет на свете шесть лет, из них более-менее сознательно года два от силы, а у нее уже четко сформированы понятия о смысле жизни в лучших традициях современного кинематографа и любого из романов Даниэлы Стил, – со злой иронией рассуждал он про себя, переполняясь желчью и предельно раздражаясь. – До чего же это примитивные мотивы, стремления и идеалы, если ребенок дошкольного возраста, не умеющий даже читать, уже полностью проникается ими, всецело принимает и разделяет. Выйти замуж и родить детей – вот и все. Так просто!».

К этому времени они уже подходили к дому Леонида Федоровича и Юлии Романовны. Майский давненько не заходил к родителям и сейчас ему сразу бросился в глаза бардак, творившийся во дворе. Всюду вокруг валялось большое количество сигаретных окурков, бутылок, этикеток и прочего мусора – особенно много этого добра было под окнами и возле подъездной двери. Они зашли в подъезд и позвонили в квартиру; дверь им открыла Марина. Оказавшись дома, Алина быстро разделась и убежала в зал смотреть телевизор, а Майский прошел на кухню и сел за стол, положив пакет с фруктами на стол.

Марина вовсю готовила еду. Она сама пришла с работы только пятнадцать минут назад и сразу принялась за варку, чтобы успеть сделать ужин к приезду Юлии Романовны, рабочий день которой заканчивался на час позже – в шесть. Марина крутилась от стола, где были уже нарезаны овощи и мясо, к плите, на которой стояло две кастрюли и сковородка. И кастрюли и сковорода интенсивно парили, отчего на кухне было очень жарко, влажно и душно, а в воздухе распространялись запахи наполовину приготовленной пищи.

Марина была уже одета в домашнее: в легкую футболку, коротенькие джинсовые шорты и теплые шерстяные носки. Ноги ее были оголены, но это не смотрелось вульгарно или вызывающе. Она уже успела смыть косметику, чтобы дать лицу отдохнуть, волосы ее были заколоты по-простому, одной заколкой, да и вообще своей миниатюрной комплекцией она походила, скорее на девочку-подростка, которая одела шорты просто потому, что ей так удобно, а не на молодую женщину, желающую подчеркнуть таким нарядом свои прелести.

– Максим, будешь чай пить? – поинтересовалась она у Майского.

– Нет, Марина, я не хочу.

– Есть вкусные булочки. Давай?

– Нет-нет. Я точно не буду. Спасибо… Дворник у вас так и не объявился, как я погляжу.

– Не говори. С весны как все оттаяло – так и лежит. Ничего не убирали.

– Я бы на вашем месте вообще за квартиру не платил, пока бы они и двор, и подъезд в порядок не привели.

– Надо сходить в домоуправление, все выяснить, да времени никак не найду, – согласилась с ним Марина, продолжая крутиться при этом у плиты.

– У Алины новый воспитатель?

«Уже больше года. С прошлого лета, как в старшую группу перешли», – хотела было сказать Марина, но остановилась.

– Да, – только и произнесла она вслух.

– Когда я сейчас Алину забирал, она на меня так подозрительно посмотрела, – с желчной обидой усмехнулся Майский. – Будто я похититель какой-то.

– Серьезно? – улыбнулась Марина. – Ты же видел – она еще совсем молодая. У самой дочка не так давно в садик пошла, поэтому и относится еще ответственно к работе.

– А отец где? – сменил Майский тему разговора.

– На даче.

– Давно уехал?

– Три дня назад.

– Съезжу, наверное, к нему на днях. Отдохну.

– Он завтра уже должен вернуться.

– А что так? – удивился Майский, зная, как подолгу отец любил жить летом на даче.

– Юлия Романовна его теперь дольше, чем на неделю не отпускает.

– Я-я-ясно, – протянул Майский.

Закончив обжаривать овощи, Марина сбросила все в кастрюлю, и, уменьшив огонь, смогла, наконец, прерваться и сесть за стол. Только сейчас, оказавшись с ней рядом, почти вплотную, Майский заметил, какой у нее был изможденный вид. Он виделся с Мариной последний раз всего месяц назад, но за это время в ее облике произошли разительные изменения. В движениях ее отсутствовала сейчас прежняя легкость и живость, столь свойственная ей раньше; с заметным облегчением переведя дух, она уселась на стул и, ссутулившись, облокотилась на стол обеими руками, подперев при этом ладошками голову снизу; кожа на ее лице имела болезненный неприятный землистый оттенок; она улыбалась, но ее открытая улыбка не могла уже полностью скрыть собою все те муки, которые ей постоянно приходилось претерпевать в последнее время, а в неизменно приветливом и добром взгляде ясно просматривалась терзавшая ее тревога.

Отметив про себя сейчас все эти метаморфозы, Майский, однако, решил, что для него же будет проще и даже, наверное, удобнее до поры до времени не подавать виду о сделанных им наблюдениях и вести себя, как ни в чем не бывало.

– Что у тебя новенького? Как бизнес? – поинтересовалась Марина.

– Нормально, – ответил Майский совершенно бессодержательным тоном, обобщая в этом единственном слове ответы сразу на оба вопроса.

– Как там дядя Паша?

– Да-а-а!.. Дядя Паша этот…, – слегка отвернув голову и махнув рукой, раздраженно произнес Майский, как бы делая вид, что не расположен сейчас разговаривать о дяде, но в то же самое время своей чрезмерно эмоциональной реакцией ясно давая понять Марине, что ему очень многим хочется поделиться.

По всему было видно – он ждет только, когда та проявит дальнейшую заинтересованность, чтобы с чистой совестью излить то, что накопилось у него внутри, не выглядя при этом болтуном, который рассказывает все при первом же упоминании о человеке. И Марина уловила это его желание выговориться.

– Что такое у вас случилось? – вопросительно приподняв брови, поинтересовалась она очень чутко и деликатно.

– Да-а… Видимо правду про него говорят, что он совершенно бестолковый предприниматель, – будто бы нехотя, нахмурившись, но при этом довольно оживлено продолжил Майский. – Это же надо так не чувствовать спрос. Ему что не предложат под реализацию – все берет. Когда он первую партию книг в магазин заказывал, ему такой ерунды насовали: самоучители работы на компьютере, самоучители английского, религиозных книг всяких разных, стихи… Нет, ну ты мне скажи, кто сейчас стихи читает?! Короче, все, что не продавалось – все ему сплавили. В итоге мы за первые полмесяца вообще ни одной книги не продали, пока я сам не поехал и почти весь товар не обменял. Только тогда торговля и пошла.