Тяга к свершениям: книга четвертая

– У вас же продавца нет? Постоянно он торгует?

– Да…, – тихо и недовольно ответил Майский. На секунду он замолчал, задумавшись над чем-то, после чего продолжил: – Тоже вот еще: кто не попросит – всем в рассрочку товар дает. А я разгребаю потом эту кашу. Деньги и месяц и два могут не нести, а платить то за аренду, за пополнение ассортимента надо вовремя!.. В людях при этом совершенно не разбирается – еще повезет, если возвратят долг. Ведь он просто так товар дает, даже и паспорта не спрашивает!

– Бывало, что не возвращают?

– Вот именно! Два раза такое уже было. Один мужик вообще энциклопедию, подарочную, за восемьсот рублей взял и все – пропал! Уж и не знаю, что он такого дяде Паше наговорил, что тот ему дорогущую энциклопедию просто так дал… Да ему что не говори – всему поверит! Доверяется любым словам, любым мыслям, совершенно не фильтруя их. На любую идею падок. Я его вообще теперь не слушаю. Сегодня может придерживаться одной точки зрения – завтра уже совсем другой, зачастую прямо противоположной… Один раз говорит мне: «Надо срочно квартиры покупать! Скоро будет кризис, рубль рухнет и только недвижимость стоимость свою не потеряет». Через два дня встречаю его, а он мне с выпученными глазами заявляет: «Продавай квартиру!». «Почему?!» – спрашиваю я. «Продавай – цена на недвижимость сейчас рухнет! Через три месяца за эти деньги две квартиры возьмешь!». Ты представляешь?! Всего два дня прошло с того, как он уверял меня, что сейчас лучшее время для покупки квартиры. Услышит какую-нибудь идею – и тут же ее принимает, не утруждая даже поразмыслит над услышанным!.. При этом так нравиться ему разглагольствовать и поучать, так он уверенно говорит, что кто не знает его – не усомнится в словах ни на секунду. Трепло! А как любит, когда ему почтение выказывают, когда по имени-отчеству называют – «Павел Федорович». Хэх, – презрительно, но в то же время как-то горько, ухмыльнулся в сторону Майский. – Что-то я заговорился совсем, – произнес он, как бы опомнившись и развернувшись к Марине. – Как у тебя-то дела?

– Хорошо. На работе все по-прежнему… Завтра в больницу пойду, на обследование.

– Что случилось?

– Ничего страшного; старая болячка…, – махнула рукой Марина. – Ты поговорить о чем-то хотел? – спросила она, посмотрев ему прямо в глаза своим участливым взглядом.

– Да… Ты не могла бы мне занять немного денег? – сходу перешел к делу Майский, посчитав, что не имело никакого смысла ходить сейчас вокруг да около или начинать издалека. – На месяц, – тут же, не дожидаясь ее ответа, добавил он, боясь услышать незамедлительный отказ и пытаясь этим дополнительным аргументом наклонить ее к нужному решению.

– Деньги?.., – озадаченно повторила Марина, будто спрашивая саму себя, убрав при этом голову с рук и сложив их на столе. – А сколько тебе надо?

– Тридцать тысяч.

– Тридцать тысяч? – снова переспросила она.

– Мне нужно за аренду магазина заплатить, – принялся разъяснять цель займа Майский, хотя Марина и не спрашивала его об этом. – Обязательно нужно до завтрашнего дня… Сейчас, к сентябрю, к началу учебного года как раз самая торговля пойдет. В течение месяца я тебе все верну.

Марина колебалась не больше минуты.

– Хорошо. Но я тебя попрошу никому не рассказывать про заем. Пусть это останется между нами.

– Конечно. Ни слова.

– Тебе деньги сейчас нужны будут?

– Желательно.

Этот ответ явно озадачил Марину. Она напряженно выдохнула, после чего, встала и вышла из кухни. Майский слышал, что она прошла мимо зала в одну из дальних комнат. Вскоре в глубине квартиры послышался шум и возня, а еще через некоторое время раздались неразборчивые, но довольно четкие отголоски разговора, который, судя по всему, проходил на повышенных тонах. Майскому сделалось не по себе: он понял, что косвенно стал причиной разыгравшегося конфликта.

Вскоре на кухню вернулась Марина. Она была одета уже в легкое летнее платье нежно-желтого цвета длиною чуть выше колен, а в руках держала свою сумочку.

– Максим пойдем, – обратилась она к Майскому, выключив варившийся суп.

Вместе они проследовали в коридор, обулись и вышли из квартиры.

– У меня дома таких денег нет, – сразу начала Марина, как только они оказались на улице. – Надо дойти до банка, и я сниму с карточки.

– А банк далеко?

– Нет. В пяти минутах ходьбы отсюда.

Они вышли из двора дома, и направились по тротуару вдоль одной из улиц. Прохожих было немного и Майский с Мариной почти все время шли вдвоем, изредка встречая только кого-нибудь по пути. Между улицей и тротуаром тянулась длинная клумба, на которой росли высокие деревья с крупными, аккуратно выстриженными кронами. Эти деревья создавали приятную тень и отгораживали пешеходов от проезжающих машин сплошным зеленым навесом, усиливая ощущение уединенности и спокойствия.

Майский посмотрел на Марину: она шла, не обращая внимания ни на него, ни на что-либо вокруг, занятая своими размышлениями.

– Вы сейчас из-за меня поругались? – пройдя немного, поинтересовался он.

Услышав эти слова, Марина опомнилась, подняла голову и взглянула на него.

– Не-ет. Не из-за тебя.

– Он так ничего тебе и не рассказывал? – спросил следом Майский, всеми силами стараясь произнести это как можно нейтральнее, чтобы не выдать свою совершенно неуместную живую заинтересованность.

– Вообще ничего, – ответила Марина.

Циничное любопытство, распирающее Майского, проглядывалось в интонации его голоса и возбужденном взгляде столь очевидно, что, конечно же, не осталось незамеченным ею. Марина поняла, что эта его участливость вызвана не состраданием ее беде, а в большей степени эгоистическими, даже какими-то злорадными побуждениями; но она, до крайности измученная терзавшими ее внутренними переживаниями, решила несмотря ни на что использовать эту возможность и, наконец, сейчас, хоть даже с Майским, поделиться всем, что наболело у нее за эти последние недели.

– Поначалу я приставала к нему с расспросами, – удрученно продолжила Марина, сцепив кисти рук и с силой сжимая себе пальцы, – но он совсем ничего не говорил, а только злился и кричал при малейшей попытке с моей стороны выяснить хоть что-то… Он же приехал совершенно больной! Первые дни у него жар был за сорок. Бредил постоянно – и ночью и днем. Прощение у меня просил, за что-то извинялся… Как сейчас помню: он в бреду лежит, все тело лихорадит, а из глаз слезы прямо ручьями льются и беспрестанно повторяет: «Марина прости меня! Прости!». Как он мучился! Я думала, с ума сойду! Сидела с ним рядом и просто ревела, не замолкая. Хорошо хоть Леонид Федорович Алину на дачу увез, чтобы она всего этого не видела… Когда же его осмотрели врачи, то сказали, что это сильное воспаление горла, ангина, а на ее фоне наступило глубокое психическое и эмоциональное истощение. Выписали лекарства, ставили капельницы. Только через три дня ему легче стало. А как он в себя пришел, так мы его и не узнали – будто помешался… Он же ни с кем теперь не разговаривает: ни со мной, ни с отцом, ни с матерью. В комнату к нему не зайти – всех прочь от себя гонит и только лежит на кровати, уткнувшись лицом в стену, по несколько дней вообще не поднимаясь. Почти ничего не ест; совсем перестал за собой следить. Я его никогда таким не знала: не бреется, зубы не чистит, не моется. А когда все-таки решит в ванну пойти помыться, так меня сразу страх такой посещает! Все думаю: не сделал бы чего. И откуда у меня этот страх-то? С чего он мог взяться-то? – вопросительно посмотрела она на Майского и вдруг улыбнулась, в несознательном стремлении сбить жуткие мысли, усмехаясь над их нелепостью и глупостью. Но улыбка не получилась. – Хожу как дура вокруг двери в ванную, прислушиваюсь, спрашиваю его о чем-нибудь, чтобы только голос его услышать, убедиться что он там в порядке… А сколько в нем яда, сколько злости. Я боюсь ему лишний раз еду приносить – обругать может совершенно без причины, просто так. С родителями еще мало-мальски сдерживается, а на меня кричит постоянно, будто я больше всех его бешу. Самыми последними словами меня обзывает, такими, что и вслух произнести стыдно. Ему же даже видеть меня невыносимо; простое мое присутствие рядом раздражает его до невозможности, – голос Марины дрогнул, и она с силой сжала губы, пытаясь скрепиться и остановить наворачивающиеся слезы. Лицо ее пылало горечью и сердечной обидой. – А что я ему сделала?.. Я же за все это время ни разу не обмолвилась ни про деньги, ни про то, как дальше жить… как вообще теперь быть… Вот уже второй месяц я за его кредит плачу. Вся моя зарплата уходит. А ведь существовать-то тоже на что-то надо? Приходиться по любому поводу к Юлии Романовне обращаться. На еду, на вещи какие-нибудь, на то, чтобы Алине за садик заплатить – все к ней, сама я ничего купить не могу. Чтобы просто до работы доехать мне у нее деньги просить приходиться; и я вижу, что каждый раз при очередном моем обращении она все больше нервничает и раздражается. Надо что-то решать, я чувствую, что скоро уже не выдержу… А Юлия Романовна, конечно, молодец. Она к нему вообще не заходит и даже не пытается с ним заговорить. Отстранилась и все. Если же он начинает кричать на меня, гнать меня из комнаты, она ни слова не скажет. Да и пусть бы даже ему ничего не говорила – не надо за меня заступаться, просто хотя бы посочувствовала, поддержала бы. Мне даже подчас кажется, что она виновной во всем меня считает… В квартире уже никто ни с кем не разговаривает. Все нервные, злые, по разным комнатам стараются скорее разойтись… И как теперь дальше жить?..

Марина замолчала. Слезы душили ее, беззвучно скатываясь с глаз. Все лицо ее раскраснелось, а мышцы на нем напряженно подрагивали. Майский взглянул на нее и вся ее боль тут же, как в зеркале, отразилась в нем. Он весь проникся сейчас состраданием к этому хрупкому и такому несчастному созданию.

– Периодически ему какие-то повестки приходят, – продолжила Марина, тяжело всхлипнув и утерев рукой лицо. – В суд вызывают. Я совсем ничего не понимаю, не знаю даже, что и думать. Раз в две недели он бреется, одевается и куда-то уходит. Приходит через несколько часов очень нервный, ничего не говорит; да я и не решаюсь спросить… Я волнуюсь за него, – она посмотрела на Майского тревожным взглядом. – Каждый вечер успокоительные пью, и все-равно раньше трех не засыпаю. А по ночам слышу, как он в своей комнате разговаривает во сне, как кричит в кошмарах. Мне очень тяжело… Долго я так не выдержу…

– А Дульцова ты не видела?

– Нет. Ни разу, с тех пор, как они поехали в Китай.

Марина и Майский подошли к банку. Она зашла внутрь, а спустя некоторое время вышла и протянула ему небольшую пачку денег.

– На месяц да?

– Да, через месяц точно отдам.

– Только не позже – это деньги на следующий платеж по кредиту. И Максим – пожалуйста, не говори никому, что я тебе заняла.

– Конечно нет.

– Ты куда сейчас? Пойдем к нам, поужинаешь. Суп почти готов, – произнесла Марина, и горькая улыбка изобразилась на ее заплаканном, переполненном внутренней болью лице.

– Нет, спасибо Марина. Я сразу к дяде Паше.

– Ну, тогда пока? – как бы спросила она.

– Пока, – попрощался в ответ Майский, и они разошлись в разные стороны.

IV

Свернув с тротуара, Майский направился через дворы домов напрямую к общежитию, где жил Павел Федорович. Обдумывая рассказ Марины, он силился понять, что же на самом деле приключилось с братом, однако вместо ответов у него появлялись только все новые вопросы. Но несмотря на общую неясность ситуации, в одном он утвердился окончательно и бесповоротно – затеянное Романом и Дульцовым дело провалилось.

Психологически для Майского было очень важно убедиться в том, что брат потерпел неудачу, и именно эта сильнейшая внутренняя потребность и разжигала его любопытство в беседе с Мариной. Еще до того как Роман вернулся с Китая, Майскому стало ясно, что предприятие созданное им на пару с Павлом Федоровичем не оправдает их ожиданий и, скорее всего, окажется убыточным и нежизнеспособным. В глубине души понимая это, он невероятно сильно тяготился тем обстоятельством, что потерпел неудачу в бизнесе, тогда как у его брата напротив все пошло как нельзя лучше.

Майский возлагал на созданное им предприятие огромные надежды: его достижения на этом поприще должны были доказать всем, что он ничуть не хуже Романа, который был почти в два раза младше и который, в отличие от него, всегда воплощал собой успех и удачу. Провал же их с Павлом Федоровичем предпринимательских начинаний привел к тому, что его как никогда прежде стало терзать сознание собственной никчемности и бестолковости. В глубине души Майский ощущал себя ни на что не способным ничтожеством, и боль от этих мыслей многократно усиливалась на фоне предпринимательских успехов Романа, которые только подтверждали справедливость его ощущений, за что он проникся к брату такого рода злобой и раздражением, смесь которых принято называть завистью. Если бы еще и поездка Романа в Китай завершилась успешно, для сознания Майского, для его веры в собственные силы это могло бы стать непереносимым ударом, который наверняка окончательно раздавил бы его как личность. Но когда спустя некоторое время брат вернулся домой, то оказалось, что у них с Дульцовым тоже что-то пошло не так и это несколько успокоило Майского. Сейчас же, выяснив наверняка, что Роман потерпел неудачу, Майский почувствовал себя намного лучше. С огромным облегчением воспринял он известие о том, что затея брата провалилась: это развеяло большинство тяготивших его мыслей о собственной несостоятельности и в противовес им к нему вернулось уже почти утраченная вера в себя, в свои силы. С упоением проникся Майский этими забытыми, приятными и столь необходимыми ему ощущениями.