Живой мертвец

Брыков тяжело перевел дух.

– Да, да, понятно, – заговорил он, – но как тяжело мне, Маша, оставлять здесь тебя одну!.. Пиши мне! У меня здесь лучшие друзья. Вот хоть Ермолин. Я скажу ему, и через него у нас будет связь. Все ему пиши, а он перешлет. И еще вот что: если тебе станет очень плохо, беги к нему. Он тебя ко мне переправит. Не бойся его!..

Маша кивала головою на его слова и не могла сдержать слезы, неудержимо катившиеся из глаз. Ах, то ли она ожидала от судьбы! И вот чем заменила действительность ее светлые грезы!

Семен Павлович тихо обнял ее и нежно заговорил:

– Маша! Сердце мое, не плачь! Не надрывай души! Мне так тяжко, так тяжко!

– Прости, милый, но я… но мне… – И она неудержимо разрыдалась.

Брыков торопливо подал ей воды и стал нежно утешать ее.

Эх, перемелется и мука будет! Они еще молоды! Счастье все впереди, перед ними. Не может быть, чтобы долго могла удержаться такая нелепость, какая случилась с ним. Царь и умен, и добр, и справедлив; правда выйдет наружу, и они еще посмеются.

– Не плачь, Маша! Не плачь, мое сердце! Смотри, пройдет два – три года, и мы сами посмеемся над этой историей.

Девушка немного успокоилась и улыбнулась жениху. Он снова обнял ее, она прижалась щекою к его щеке и они начали опять говорить о своих чувствах. Время летело, и они не замечали его. Свечка оплыла и едва мерцала под огромным нагаром, за дверями нетерпеливо ворчала Марфа; но молодые люди ничего не замечали и говорили без умолку, пока, наконец, Марфа сердито не окликнула своей питомицы. Тогда они очнулись, как от сна.

Наступило расставание. Они обнимались, клялись друг другу и обнимались снова.

– Я провожу тебя! – сказал Семен Павлович.

– Проводи!

Он прошел с нею по всем пустынным улицам и, наконец, расстался.

Маша заплакала, и Марфа не могла утешить ее, а Семен Павлович шел назад, не замечая дороги, и думал: что ждет его, ее? Ему всюду грозит опасность, и его брат, его враг, дремать не станет! Увидеть царя! Но пока доберешься до царя – всего натерпишься… А с Машей? Брыкову представлялись картины той нравственной пытки, которая ожидала ее. Постоянные попреки отца. О, он знает, что это за старик! Ему бы только деньги и деньги. Про него весь приход рассказывает ужасные вещи. Разве у него есть сердце, разве он – отец для дочери? Она для него – ценность, и он не постесняется продать ее. И потом ухаживанья этого негодяя!..

Несчастный Брыков схватился за голову.

Когда он вернулся, Ермолин был уже дома.

– Что это ты какой? – сказал он. – Стыдно тебе. Крепись!

– Какой я?

– Да краше в гроб кладут.

– Я уже и похоронен, – усмехнулся Брыков.

– На бумаге. Но на зло всем живи! Виделся?

– Да! Машу хотят увезти в усадьбу и уже там мучить. Вот что, брат: я сказал, чтобы она через тебя писала.

– Ну, понятно!

– И потом вот еще: если ей станет очень тяжко, она прибежит к тебе. Ты укроешь ее, а потом ко мне, в Петербург, если я там буду.

– Ладно! Ну, а теперь я говорить буду! – сказал Ермолин. – Вот, во – первых, тебе тысяча рублей! – И он поставил на стол шкатулку. – Брось, не благодари. Это – дело товарищеское. Надо будет, еще дадим! Это раз. А потом: ведь ты – мертвец по бумагам и тебе, пожалуй, и подорожной не дадут. Так вот, – и он положил на стол бумагу, – ты – мой дворовый. Не сердись, братец! У меня один музыкант есть, так это – его подорожная.

– Не думал я в крепостных числиться, ну да ничего не поделаешь тут! Спасибо тебе! – И Семен Павлович крепко поцеловался с Ермолиным.

На другое утро он выехал на почтовых вместе в неразлучным Сидором.

– Пусть меня в беглых считают, – решительно сказал Сидор, – авось Митрий Власьевич не погонится!

Их провожала целая кавалькада офицеров.

– Стой! – крикнул Ермолин, когда выехали за заставу. – Здесь отвальную устроим!

Семен Павлович вышел из коляски, офицеры спешились, и на лужайке, у дороги, появились вина и закуски.

– Пей, Сеня! – говорили бывшие его товарищи, чокаясь с ним. – Дай Бог тебе удачи!.. Возвращайся, да за свадьбу!.. Насоли своему братцу!

Брыков был растроган этим общим сочувствием.

– Спасибо, друзья! – отвечал он со слезами в голосе и обнимался с каждым.

Уже солнце поднялось на полдень, когда друзья допили последнее вино и Брыков снова сел в коляску.

– Ну, давай Бог удачи! Пиши! Кланяйся Башилову! – раздавались возгласы.

– Эй, вы, соколы! – закричал подвыпивший ямщик, и кони рванулись с места.

Офицеры еще постояли на дороге, махая шапками вслед уносившейся коляске, а потом сели на коней и медленно вернулись в Москву, говоря о Брыкове и о риске его предприятия.

XIII

В пути

Быстро промчался Семен Павлович до первой станции, но уже тут начались его мытарства. Увидев быстро несущуюся тройку, и ямщики, и смотритель вышли взглянуть на седока. Смотритель почтительно помог выйти Брыкову из его коляски.

– Лошадей! – сказал тот, идя в станционную комнату.

– Мигом! – ответил смотритель, юркий человек с длинным носом и хитрым, пронырливым взглядом. – Не прикажете ли чайку, пока запрягают? – спросил он вкрадчиво. – Может, и скушать что? У меня – с кухня!

– Чая дайте! – сказал Брыков.

– А пока позвольте подорожную, сударь…

Брыков подал. Смотритель бегло прочел ее и сразу переменил свой тон. Он даже обозлился на себя. Думал – барин и вдруг: дворовый дворянина Ермолина, музыкант Петр Степанов! Он презрительно оглядел Брыкова и скрылся.

Прошло полчаса, час ожидания, и Семен Павлович наконец потерял терпение.

– Эй! – закричал он, выходя из комнаты. – Где смотритель? Что же чай? Где же лошади?

– Ты очень не шуми тут, – спокойно ответил ему смотритель, вдруг появляясь из соседней каморки, – самовара нет и чая не будет, а что до лошадей, так еще обождать надо. Вот обратный вернется и поедешь!