В голове

– Тащи лом, в старой комнате Кирьяченко валялся, – мрачно велел Беляев отчиму Михаила.

– Что вы будете делать, Андрей Макарович? – спросила мать, пока отчим побежал в комнаты.

– Сбивать петли, какие тут варианты.

Из ванной раздался пронзительный, жуткий вопль. Терентьева схватилась за сердце. Макарыч выхватил у державшего трясущимися руками лом Терентьева-старшего и несколькими точными ударами снес дверь. На полу валялась полупустая бутылка. От ванны валил пар и несло противным запахом. В кипятке и собственной крови лежала корчившаяся от боли Валя. С тяжелыми ожогами ее увезли в Склиф.

– Что же ты натворила, Валька, – непонятно кому сказал Терентьев, сидя днем на кухне. Мать не разрешила ему пока приезжать к сестре в больницу.

Михаил придумал, что добавить в середину книги. Он решил поселить на одну из планет, куда попадают герои, взбалмошную, но очень несчастную волшебницу, сделав ту очень похожей на свою сестру. Новая героиня хорошо вписывалась в общий сюжет книги, ему пришлось лишь немного подправить финал, добавив ее туда. Буквально за полторы недели книга наконец была готова.

Пришел март 1985го года. Десятого марта умер Черненко, одиннадцатого генеральным секретарем стал Михаил Горбачев. Михаил хорошо запомнил тот день. В тот же день вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР, согласно которому орденом Отечественной войны награждались все жившие на тот момент ветераны войны. Макарыч, обычно становившийся все более тихим и незаметным, выпил и бушевал. Валя и Терентьева безуспешно пытались его успокоить. Приехавший Михаил увлек старика в комнату. Макарыч налил.

– Не пойду я получать орден. Пошли все… – он зло пнул одну из пустых бутылок, стоявших под столом. Бутылка упала на бок, жалобно звякнув, и покатилась к стене.

– Почему нет? Орден – не пустая бутылка, чего разбрасываться.

– У меня уже есть орден Отечественной войны, за окопы Сталинграда полученный. А тут что? Всех наградили, даже штабных. И меня, получается, с ними под одну гребенку? Не бывать этому!

Терентьева-старшая в это время успела позвонить дочери Макарыча в Ленинград. Через день та приехала в Москву. Терентьев отметил, что несмотря на высокий рост, под стать любой манекенщице, и красивые медные волосы, она казалась непривлекательной. Одета Беляева была, как ему показалось, не пойми во что, и привыкший хорошо одеваться Михаил с удивлением для себя отметил, что собственный вид не смущал Беляеву. Она скрылась в комнате отца, просидела там около часа, после чего на следующий же день Макарыч пошел получать орден. Что именно сказала ему дочь, он не говорил, впрочем, Терентьев и не спрашивал. Правда, вернулся Макарыч какой-то необыкновенно понурый, заперся в своей комнате и к себе никого не подпускал еще месяц.

А у Терентьева рабочий процесс был в разгаре. В апреле его книга «Прогулки в космосе» была издана тиражом свыше полутора миллионов экземпляров, и уже в конце месяца ему прозрачно намекнули на то, что он может начинать готовиться к переезду на дачу. За суматохой с выписыванием Вали из больницы, записью Никиты в школу и встречами с пионерами незаметно подкрался май. С шестнадцатого мая в СССР началась антиалкогольная компания. В честь этого события Макарыч и его собутыльники отравились самогоном и попали в больницу, куда к Беляеву ездили Терентьевы.

Выписавшись, Макарыч сразу поехал в редакцию закрыть больничный. Вернулся он оттуда быстро и, заметив на себе недоуменный взгляд Вали, сидевшей дома и готовившейся к зачету, вздохнул:

– Все, Валек, теперь я обычный пенсионер. Не готов, понимаешь, наш завредакции мои запои больше терпеть. Прав, наверное. Только ведь никто в нашей редакции, из тех, кто остался, чешского нормально не знает. Жалко.

На исходе июля в опустевшей без уже уехавших на дачу Нади и Никиты раздался звонок.

– Алло, Михаил Сергеевич? Вы?

– Я. А кто, собственно, беспокоит?

– Это Георгий Саакидзе, режиссер. Может, знаете?..

Терентьев знал. Саакидзе успел снять множество фильмов, среди которых было несколько понравившихся Терентьеву комедий «Ботинки Зураба» и «Разрешите познакомиться, Гога». Относительно недавний же его фильм «Сон Анны Карениной» стал призером Московского кинофестиваля.

– Конечно знаю. Чем обязан?

– Знаете, я тут недавно вашу книгу читал, у дочки взял. Как вы смотрите на то, чтобы написать по «Прогулкам в космосе» сценарий?

Терентьев замялся. С одной стороны, возвращаться к завершенному материалу решительно не хотелось. С другой, закрепление его книги в пленке Михаилу льстило.

– Дайте мне хотя бы день подумать.

– День даю. Завтра буду ждать в «Арагви» в пять.

На совместную работу над сценарием Терентьев согласился.

***

Сменяли друг друга месяцы и годы. Распался СССР. Наступили девяностые, для кого-то время свободы и новых возможностей, для кого-то время потери работы и голода. Не будем уделять много времени вопросам политики – слишком мало времени прошло, слишком много трактовок и свидетелей этой неоднозначной эпохи.

К 1993ему году Михаил Терентьев успел обзавестись украшавшей его бородой с легкой проседью и статусом прижизненного классика детской и подростковой литературы. Надя продолжала преподавать в МГУ, и потеря работы ей не грозила, благо всем известно, что из сей организации уходят только посмертно, да и то не всегда. Никита вытянулся в долговязого обаятельного подростка в растянутом свитере и джинсах. Валя вышла замуж и уехала в Америку. Отчима не стало в 1989м. В квартире на Самотечной остались Терентьева-старшая и уже почти не покидавший свою комнату Макарыч.

Терентьев сидел за письменным столом, бездумно уставившись в раскрытую тетрадь. Ему всегда нравилось писать черновики в дешевых тетрадях. Однако сейчас на ум ничего не приходило. Вернее сказать, новых идей не было последние несколько лет, просто до этого он умудрялся перебиваться старыми, раскопанными по записным книжкам и блокнотам пятнадцати-двадцатилетней давности. Теперь же, когда все старое было использовано, нужно вновь было напрягать воображение. Но боже мой, как сложно призывать кого-либо вернуться спустя годы отсутствия, когда вы оба подурнели и постарели, тем более, когда этот кто-либо – фантазия. Можно, разумеется, еще на время отложить новую книгу и взяться за очередную киноадаптацию старой, благо спрос пока что есть, только ведь потом еще сложнее будет. От этих мыслей его отвлекли хлопнувшая в прихожей дверь и такой громкий, какой бывает только в компаниях еще совсем молодых ребят, хохот в прихожей – домой пришел Никита с компанией друзей.

– Здравствуйте, Михалсергеич, – нестройным хором поздоровались ребята, успевшие оккупировать кухню, куда Терентьев выполз через бесцельно проведенных полчаса, чтобы сварить себе кофе.

– Привет, пап.

– Здравствуйте, ребята. Как в школе дела?

– В гимназии, Михаил Петрович, в гимназии. Мы же теперь гимназисты, – максимально пренебрежительно отметил Коля.

«Кажется, это у него дедушка – генерал», – вспомнил Терентьев.

– И какая же у вас гимназия? Классическая или реальная? – полюбопытствовал он, ставя на газ турку.

– С этим пока еще, видимо, не определились. Наверное, ищут, кого бы попросить преподавать древнегреческий – физика или химичку, пока и эти не убежали.

Михаил усмехнулся и загремел посудой, в поисках чистой чашки.

– Михаил Сергеевич, – снова подал голос Коля, – скажите, а вы читали «Египетский крокодил под потолком коммуналки» Кривомазова?

Терентьев поморщился, словно наступил во что-то вонючее и плохо отмывающееся.

– Читал, к сожалению.

– Почему к сожалению?

– Потому что это, простите меня, не литература, а текст ради текста. Лексика нецензурная постоянно, все эти аллюзии на половые органы – это все что, повышает художественную ценность произведения? А это насмешливое отношение к космонавтам? Мы привыкли с почтением к этой теме относится, они герои для нас. Я уже молчу о том, что Кривомазова, судя по всему, очень задевает то, что в Советском Союзе он не печатался – по понятным, на мой взгляд, причинам – и теперь он вовсю изгаляется над некогда советскими писателями.

– Так это же хорошо, что пишут сейчас не так как раньше. А вы писали не так, как в начале века. А они не так, как в девятнадцатом веке. Вопрос же не в том, хорошая литература или плохая – это дело вкуса, ее прелесть в том, что она другая.

– Может все-таки, – он налил кофе, – не стоит читать современную модную литературу только потому, что она современная, модная и «не такая как раньше»? Может лучше прочитать что-то хорошее и старое? Вкус себе не портить и язык заодно.

– Мы сейчас принципиально не будем читать то, что есть, потому что оно неоднозначное, а через двадцать лет следующее поколение вообще не будет знать ничего о существовании современной русской литературе. Если она, конечно, останется.

– Зачем же такие крайности, Коля. Хотите читать что-то современное – читайте. Вот недавно вышла прекрасная книга «Ужас тридцатых» Михаила Полякова. И пишет о том, о чем раньше особо не писали, и делает это хорошим языком.

– Поляков, конечно, хороший писатель, но пишет он тем же языком, что писал раньше, да и темы эти, уж простите, только ленивый не обсудил уже. А Кривомазов – это как глоток свежего воздуха, понимаете?

– Нет, Коля, не понимаю. Не нужно нам такого воздуха. Ладно, ребята, вы тут сидите, развлекайтесь, я у себя работаю, если вдруг понадоблюсь.

Уже поздним вечером, когда школьники разошлись, в его кабинет заглянул Никита. Он выглядел смущенным.

– Я тебя слушаю, – Терентьев посмотрел на сына поверх очков, отчего тот еще сильнее смутился.