В голове

– Понимаешь, никому не интересно уже смотреть про хороших наших и плохих немцев. Никто не снимает о том, что не везде поставляли оружие вовремя, что не все наши был ангелами, а они – монстрами. Пора бы уже за столько лет хоть в одном фильме это все показать.

Терентьев не спорил, а то, что ему не нравилось, считал художественным преувеличением. Сценарий был дописан, начались съемки, Михаил Петрович продолжал писать свою книгу. В марте 2013его состоялся предпоказ фильма, на который Терентьев был приглашен со всей семьей, кроме маленькой Симы, которую оставили дома с няней.

Во время показа по залу пробегала волна ропота. Гомон усиливался, когда дело доходило до сцен эротически-порнографического характера. Кто-то не выдержал и покинул зал. После показа, уже на выходе, Терентьев услышал разговор между приглашенными ветеранами: «Это не фильм, а плевок нам в лицо».

Он вернулся домой, и через два часа скорая увезла его с инфарктом.

***

– Пусть лучше не пишет, и запомнится достойно, чем впадет в графоманию как Терентьев, – хмыкнула Гусарова. Стоило ей договорить, как лифт пискнул, створки его разъехались, и, громко шаркая, из него вышел опирающийся на толстую черную трость старик.

– Здравствуйте Михаил Сергеевич, – улыбнулась Инга Тимофеевна.

– Здравствуй, Миша, – благосклонно поздоровалась Гусарова.

– Добрый день, девушки. Прекрасно выглядите.

– Скажете тоже, – хохотнула Инга.

– Какая грубая лесть, – покачала головой Нина Алексеевна.

– Тут уж вам решать, грубая или нет. Я говорил искренне, от чистого сердца.

– Где же Надежда Петровна? – полюбопытствовала консьержка.

– На даче с внуками и моей сестрой. Я вот тоже на днях к ним поеду. Надо только сегодня вечером на эфир съездить.

– Все в передачах снимаетесь? – ехидно спросила Гусарова. Терентьев ехидства в интонации не услышал и, разведя руками, искренне ответил:

– А как же. Людям интересно, значит надо с ними говорить, на вопросы их отвечать. Ладно, пойду я. Хорошего дня.

– Люди интересуются, конечно, – стоило ему выйти на улицу, вздохнула Гусарова. – Люди сверху интересуются. Он для них эдакая путевка в детство и юность. Можно подумать, что молодежь…

Терентьев не мог слышать ее слов, которые, хоть и были сказаны с предвзятой точки зрения, были во многом правдивы. У него оставалось еще масса времени до эфира, и он вызвал такси до Донского кладбища. Сюда он поехал, когда выписался в 2013м из больницы, и ездил с тех пор минимум раз в сезон. Он платил смотрителям кладбища, чтобы те убирали могилу.

Краска на кованой ограде все же облупилась.

«Надо будет сказать Никитке, чтобы в следующий раз со мной поехал и покрасил», – подумал Терентьев. Он опустился на скамеечку и, прищурившись, долго смотрел на имя «Андрей Макарович Беляев».

Где-то каркали вороны, гудели машины и кричали люди. Мимо прошли сгорбившаяся старушка под руку с молодым внуком, а может сыном или вообще любовником. В конце концов, ее личное дело. Погода была до невозможного хорошая.

Колбаса

Владимиру Олеговичу захотелось бутербродов с колбасой. Идиллия для него выглядела так: утро, выходной, до следующего дежурства еще далеко, дома никого, на столе чашка чая, а на тарелке бутерброд из белого хлеба, сыра, помидора и колбасы. Все необходимые составляющие присутствовали, кроме колбасы. Пришлось Владимиру Олеговичу собраться с духом и пойти в магазин.

За колбасой, как, впрочем, и за другими продуктами, Владимир Олегович всегда ходил в магазин на соседней улице. Всегда – это последние два года. Магазин находился на первом этаже панельного дома. Прямо перед ним был газон, неизменно заполоненный шелухой от семечек и слетевшимися на нее голубями. У магазина была ярко-оранжевая вывеска, запах поликлиники и слегка побитый кафель.

Сейчас Владимир Олегович был в ужасе. Вывеска магазина сменилась на красную. Как всякий порядочный консерватор, он не любил какие-либо изменения, начиная от цвета занавесок на кухне и заканчивая государственным строем. Все это страшно утомляло и выбивало из колеи.

Внутри изменения были не столь радикальными. Прилавки остались на тех же местах, кафель все еще выглядел печально-побитым, на батарее дремала полосатая кошка, а старушки ругались с теми же продавщицами. Одна из кассирш, Лейла, приветливо улыбнулась Владимиру Олеговичу. Это несколько успокоило его. Он всегда вставал на кассу именно к Лейле, и даже знал график ее смен, чтобы не пришлось идти к другому кассиру.

Все еще смакуя свое душевное потрясение, Владимир Олегович направился к прилавку с колбасой. Его любимая и единственная колбаса по-прежнему лежала там же, где и раньше, и, сопровождаемый неодобрительным взглядом кошки, он вместе с колбасой отправился на кассу. Лейла снова улыбнулась ему, что опять же было приятно:

– Желаете приобрести шоколадки по акции?

– Да, спасибо, – ответил он, потому что любил товары по акции. – У вас, смотрю, вывеску поменяли?

– Да, вывеску поменяли, название поменяли, а больше ничего не поменяли, – с неизменной улыбкой отвечала она. – С вас N рублей.

Дома Владимир Олегович заварил чай из свежего пакетика, включил запись любимой программы в интернете (потому что по телевизору на дежурстве смотреть не мог), нарезал хлеб, положил на каждый по куску колбасы, накрыл сыром и положил сверху по кружку помидора. За окном было солнечно и даже почти безоблачно. И все же идиллия длилась недолго. Стоило Владимиру Олеговичу надкусить бутерброд, как он понял – у колбасы изменился вкус. Даже хуже – вкус пропал.

Встревоженный этим обстоятельством, он откусил еще несколько кусков от бутерброда, и так пока не съел. Потом он отрезал кусок колбасы от батона и съел. Потом попробовал обжарить колбасу на сковородке. И уже после этого он впал в отчаяние. С тем же успехом можно было есть, класть на хлеб и обжаривать картон.

Выпив валерьянки и придя в себя, Владимир Олегович решительным шагом направился в магазин. Там, все еще пребывая в смятении, он скинул в корзину остававшиеся на прилавке шесть батонов колбасы, а заодно пачку сыра и макароны. Он настолько растревожился, что сам не заметил, как пошел на кассу не к Лейле, а к ее напарнице Инге, к полному недоумению обеих. Дома Владимир Олегович сделал бутерброды, отрезав по кружочку от каждого вида колбасы. Бесполезно. Впав в полное отчаяние, он сварил макароны и засыпал сыром, чтобы обнаружить, что вкус этих продуктов остался прежним. Это немного успокоило его, но не могло сильно улучшить его настроения. Владимир Олегович лег спать с твердым желанием на следующее утро разобраться в происходящем.

***

На следующий день Владимир Олегович собрал в рюкзак всю купленную им колбасу в качестве вещдока. Правда, один батон тут же был скормлен дворовой кошке Картошке и псу Джеку. Те, прикормленные пенсионным составом двора и от того привередливые, съели колбасу с явным аппетитом.

«Может, – подумал Владимир Олегович, – они сегодня еще не ели».

Подумал, и решил не придавать этому особого значения. Тем более, что он уже дошел до магазина. Лейлы на работе не было, поэтому ему пришлось разговаривать с малознакомой ему грузной Тамарой. У Тамары была короткая желтоватая стрижка и рябовато-красный окрас лица. Выслушав Владимира Олеговича, Тамара недобродушно, но доходчиво объяснила, что она лично никакого отношения к колбасе не имеет кроме потребительского, так как колбаса в магазин поступает с завода.

Владимир Олегович к такому повороту событий был не готов. Завод скорее всего очень далеко, если туда поехать разбираться – никто его туда не пустит. Воображение нарисовало ему химеру – замок-завод, холодный и неприступный. С химозной, безвкусной колбасой.

– Здесь же есть менеджер? – пробормотал Владимир Олегович, все еще витая в мыслях о замке, и не заметил Тамариного удивления.

– Есть. Я менеджер. И чего?

– Вы? – задал совершенно ненужный уточняющий вопрос Владимир Олегович.

– Я.

– Я хотел бы спросить насчет колбасы.

– Где-то я это уже слышала.

– Видите ли, ее вкус исчез.

– А я тут при чем?

– А кто тут при чем?

– Завод.

– Так, – разговор явно заходил в тупик, – а кто решил колбасу с этого завода закупать?

– Наверное, директор. Только вам к нему нельзя.