Усталые люди

VI

Существует-ли на свете что-либо, более устаревшее и противоречащее рассудку, чем напр. любовь? А между тем она – действительность, и действительность в такой степени, что я, взрослый, современный мужчина, только и делаю, что терзаюсь… тоскою по молодой девушке, от которой, в конце концов, сам-же я и отказался…

* * *

Февраль 1881 г.

Современные исследования гипнотических, магнетических и других нервных явлений, пожалуй, в конце концов, единственное, на что можно еще надеяться. Если-же и этим путем все-таки не удастся проникнуть до «души», – этой удивительной неведомой силы, приводящей в движение безжизненное тело, то, следовательно, туда и нет никакого пути.

Между небом и землею существует нечто большее, чем предполагают доктора. До тех пор, пока не выяснено, каким образом колебания воздуха превращаются в мозгу нашем в звуки, пока не устранен еще этот страшный дуализм «материи» и «духа», до тех лор и наша нервная система является не более, как телеграфным канатом, поддерживающим сношения между этими двумя мирами. Таким образом, первым шагом вперед и должно явиться разъяснение того, каким образом действует этот телеграфный аппарат.

Я беру читать гипнотические и даже спиритические книги у доктора Кволе, который только «по дружбе просит меня не терять рассудка». Ну, до этого-то еще не дойдет; для этого в них чересчур много очевидной ерунды. Но как много удивительного и загадочного в том, что все мы переживаем, не обращая на то никакого внимания, и я не понимаю, почему заочное внушение – не только воображаемое, но реальное, между нею и мною должно быть «невозможно»?

* * *

Как охотно говорят мужчины о женщине и любви, когда они не влюблены.

Георг Ионатан, который когда-то был столь благороден и наивен, женился на своей любовнице только потому, что боялся, как-бы девушка не погибла окончательно! Господи Боже! Если такая девушка погибает, то очевидно она ничего лучшего и не стоит, а если она стоит чего-нибудь лучшего, то она очевидно и не погибнет… И разве не то же самое суждено и всем нам? Неужели лучше сначала погибать от благоприличной скуки, а под конец в качестве жены филистера переваливаться на ходу, как какая-нибудь разжиревшая гусыня, или-же в течение нескольких лет жить на всех парах, утопая в шампанском, а затем без хлопот отдаться на жертву смерти в какой-нибудь больнице?

Однако же, в тот раз он был влюблен. А тот, кто влюблен, хочет чтобы девушка принадлежала лишь ему. Моя ненависть к старику, уехавшему вместе с Фанни, при всей своей затаенности, до того полна яду, что иногда я представляю себе, какое это было-бы наслаждение наступить каблуком ему на затылок и растоитать его, как какого-нибудь червя. Таким образом теперь уж я не терплю шуток в этом деле.

– Так, значит, и на этот раз дело кончилось ничем? спросил Ионатан, многозначительно улыбаясь.

– Какое это дело? загорячился я.

– Я вижу, вы понимаете, что хочу я сказать, кивнул он головой. Впрочем поздравляю!

– Вот как? Разве вы знаете эту особу?

– Нет, но я знаю вас. Вы не годитесь для единобрачия.

– Вот как?

– У вас для этого не хватает юмору. Понимаете? Надо быть юмористом для того, чтобы пройти целым и невредимым через испытание супружеской жизни.

– Впрочем, вы совершенно заблуждаетесь, предполагая, что я намеревался жениться на этой особе, заговорил я вызывающим тоном; – каждая ложь есть на половину правда. Это была умная молодая девушка, и мне доставляло удовольствие гулять с нею. В наших отношениях положительно не было ничего такого, что вы, вероятно… предполагаете.

– Это была платоническая любовь, да; я это знаю.

– Знаете? Ну, знать-то это, положим, вы не можете…

– Вы были все это время чересчур элегично настроены, друг мой. Сразу видно по самому человеку, обладает-ли он предметом своей любви, или нет.

– Ну, предмет любви… это выражение тоже не верно. В ней было слишком много такого, что… у меня это не заходило дальше известной степени интереса к ней.

Вдруг, сам устыдившись своего малодушие, я прибавил:

– То-есть в конце концов она порядком-таки овладела моим воображением… Знаете, эта своеобразная головная любовь… любовь издалека… конечно, с обязательной меланхолией, когда предмет любви отсутствует.

– Я это-то и заметил, – сказал он тоном понимания, которого я никак от него не ожидал, и который сразу-же заставил меня смягчиться. – Вам надо-бы постараться отделаться от этого, добавил он.

– Ну, это легче сказать, чем сделать.

– Легче сделать, чем сказать, – когда она выйдет замуж, предполагаю я.

– Пустяки! – с энергией отрицательно поводя плечами, сказал я.

– Разве она до такой степени добродетельна?

– Добродетельна? Это не то. Разумеется, каждую женщину можно совратить с истинного пути; вся разница тут лишь в том, что… в том, какою ценою придется расплачиваться… Эта, видите-ли, одна из тех, что относятся к подобным вещам крайне торжественно, а этого-то, обыкновенно, и избегаешь, как можно дольше. Я слишком нервен для подобных историй.

– После свадьбы, понимаете, она будет относиться к этому гораздо проще. Замужество – тонкая штука. Оно разочаровывает молодых девушек и вместе с тем делает их беззастенчивее, вследствие чего они без труда становятся добычей Дон-Жуана. Еще сильнее, чем замужество, действует на них безопасность по отношению к ребенку. А потому постарайтесь только явиться во время. Она сейчас-же отдастся вам и со страстью, которая испугает вас, – уж эти благонравные невинные девы.

Сидя тут, он, казалось, становился мне ненавистен.

– Что это за французский роман читаете вы мне теперь? Спросил я свысока.

Он пожал плечами и отвечал еще более высокомерным тоном: – Роман из действительной жизни, – сказал он. – Вы также его знаете. Сильно-же должны быть вы влюблены, если подобного рода откровения способны сердить вас. Мы не можем прибегать к свободному супружескому союзу, и в таком случае нам приходится довольствоваться нарушенным.

В сущности, я как-то не схожусь с этим человеком. В будущем моем романе он явится, как типичный представитель этого холодного, скучного, прозаического, деловитого matters-of-fact времени, которое называем мы современностью, – вообще, представителем этого прямолинейного оптимизма и позитивизма, лишенного воображения и религиозного чувства. В таком случае я предпочитаю уж доктора Кволев нем я провижу глубины; он, даже при всем его докторском материализме, человек с душой; он страдал и страдает; он далеко заглядывал в бездну вечной ночи и познал примирение.

* * *

Вот она… от этого можно просто сойти с ума.

Она начинает преследовать меня даже днем. Едва выхожу я на улицу, она как раз уж тут, в каких-нибудь десяти или двадцати шагах за мною, и смотрит на меня своими притягивающими, грустными глазами. Я невольно оборачиваюсь: разумеется, нет и следа её присутствия. Но, тем не менее, она тут.

Много-ли реального элемента может лежать в основании подобного впечатления?.. Нет сомнения, я обладаю медиумическими свойствами; подобные-же вещи переживал я и прежде, разумеется не приписывая им никакого значения. Для подобных вещей у нас до настоящего времени существовал только один общий, грубый термин – «нервность», подобно тому, как в старые годы врачи объединяли все внезапно поражающие болезненные припадки под одним общим понятием – «удар»; область эта давно уже требует исследования.

Всего хуже ночами. Стоит только лечь мне в постель и погасить свечу, как я начинаю совершенно осязательно ощущать её присутствие тут, в том или другом месте комнаты; она здесь; я слышу её дыхание. Сегодня, ночью, ощущение это стало до того явственно, что я утратил самообладание, зажег свечу и принялся искать ее… Сумасшедший в полной форме! Но как только улегся я снова и погасил свечу, все опять началось сызнова, и я слышал её дыхание так же ясно, как и биение своего сердца.

Сопутствующая этому бессонница опасна. Я засыпаю лишь при помощи хлорала… То!.. Вот она…

* * *

Позднее ночью.

Я начинаю пугаться привидений. Все это как-то не вяжется между собою. Она умерла в отчаянии, бросилась за борт, чтобы избавиться от отвратительных ласк старика; это дух её является здесь…

Дорогая, любимая Фанни, если это ты явилась сюда, то скажи мне желаешь-ли ты чего-нибудь от меня? Хочешь-ли что-нибудь сообщить мне? Если не можешь ты говорить со мною, то подай мне хоть какой-нибудь знак…

VII

Сегодня я серьезно побеседовал с доктором Кволе. Он дал мне бромистого кали и хинин и потребовал обратно свои спиритические книги.

Весьма возможно; пожалуй, что я в эту минуту действительно слишком нервен для такого чтения: оно чересчур сильно напрягает нервы. Человеку довольно и бромистого кали в соединении с разочарованием в жизни. Нет нужды прибегать еще к другим разрушительным силам.

Это постоянное нервное ощущение давления на мозг начинает пугать меня. Мой сумасшедший дядя, как привидение, стоит передо мною во всякое время дня и ночи. Не в состоянии более сидеть дома и читать; усиленно гуляю, чтобы разогнать эти тревожные мысли… и все привидения…