Усталые люди

– Я хочу сказать, что она уж не в состоянии привести меня в веселое настроение. И таким образом я часто бываю не в духе. Тогда я сам привожу ее в дурное расположение духа. Но когда я вижу, что она не в духе, я начинаю сердиться. Тут у неё расстраиваются нервы, и она начинает плакать. Это раздражает меня. Она сердится. Конечно, это только смешно; не имеет серьезного значения; но… я в состоянии дойти до бешенства, стоит ей только забыть пришить пуговицу к моей жилетке…

Одна только мысль об этом привела его в ярость: «черт возьми! В течение целых столетий у женщин только и было дела, что пришивать пуговицы, но они и до сих лор не годятся даже на это!»

Тут мне стало ясно, что сегодня он опять должен был выдержать сцену и, вероятно, одну из самых худших.

– Но ведь вообще она безукоризненна, – продолжал он более прочувствованным тоном, – не может быть и речи о том, чтобы жить без неё; с подобными невзгодами приходится мириться, она во всяком случае лучший мой друг; не думай, пожалуйста, что я раскаиваюсь в том, что женился!

Мне было ясно, что он раскаивался в своей откровенности. Я успокоил его на этот счет, но в душе думал: «А все-же хорошо, что я был благоразумен».

…Да, Бог знает.

* * *

Нас хотят заставить верить, будто между землей и небом нет ничего посредствующего. Но раз я этими, своими собственными, до сих пор безукоризненными ушами ясно слышу, как стучится она по ночам в мое окно… хотя я живу в третьем этаже…

Или, когда я просыпаюсь от сна и руки мои сохраняют отчетливое ощущение прикосновения к её телу, которое только что в эту минуту покоилось тут, – ощущение прикосновения, теплоты, все, с такою несомненною, ясною отчетливостью, точно после действительного прикосновения к мягкому женскому телу…

Тогда я поневоле спрашиваю себя, что-же должен я думать. Кажется, я мог-бы жизнью своей поручиться в том, что она была здесь сего дня ночью сама, своей особой, в своем телесном образе. Проснувшись, я еще лежал несколько времени с закрытыми глазами, бесконечно счастливый, все еще крепко, крепко держа ее в своих объятиях… Я ведь не спал! Только потом заметил я, как руки мои опустели, как прекратилось прикосновение, как она исчезала медленно и безмолвно… Я протянул руку, чтобы удержать ее; её уже не было. Но простыни рядом со мною были еще теплы, именно там, где она только-что лежала.

Допустимо-ли тут какое-нибудь иное объяснение, кроме того, что она спала и видела сон, во сне видела себя в моих объятиях и так живо, с такою магнетическою интенсивностью, что её тело – её духовное «астральное» тело в течение некоторого времени действительно покоилось в моих объятиях?

От этого можно просто одуреть.

IX

Сегодня был день раздачи жалованья, а в такие дни я охотно позволяю себе скромный завтрак в обществе Марка Оливия.

– Ну, промычал он вдруг и взъерошил свою гриву, – был ты на свадьбе?

– На какой свадьбе?

– Не был ты разве? Замечательно!

Я вдруг понял, что хотел он сказать, и острый электрический ток раза два пронесся в области сердца. Потом я вдруг стал хладнокровен.

– Гы, гы, это производит-таки впечатление! – кивнув головой, проговорил Марк Оливий: – неужели ты и теперь еще вздумаешь отрицать это?

– Что мне отрицать? – Ну, это-то пустяки. Господи Боже! Во всяком случае, ведь никто-же не любит долее полугода… Но, впрочем, не произошло-ли чего-нибудь особенного на свадьбе?

– Ничего, кроме того, что это оказалась какая-то потайная свадьба; а! ха! ха! ха! он разразился хохотом; лакей от испугу выронил из рук поднос с тарелками.

– Уф, да не хохочи-же так, братец! «Потайная», говоришь ты? Что это за выражение?

– Никаких свадебных приглашений или карточек, ни единому человеку, во всяком случае, ни к кому из её знакомых. Моя жена, например, которая действительно была одною из самых искренних её приятельниц (ну-ну! подумал я), даже она совсем и не подозревала об этом. Так значит и ты был тоже один из забытых. Да, да; вот, какая награда ждет нас в этом мире! Но я рад, что ты принял это так спокойно.

– Мне кажется, всегда хорошо, если подобная особа пристраивается. Как раз пора. А эта умела-таки устраивать свои дела, – такой богатый старик… Вдовья пенсия и все прочее; ну! Поистине она-таки знала откуда дует ветер, как говорим мы в Бергене.

– Теперь ей живется не дурно. Своя вилла в Нордстранде, шесть комнат, кухня, ванна, прислуга, лошади, экипажи и целый штат ухаживателей… а! ха! ха! и муж под башмаком!

– Вот как!

– Когда он сидит в своей комнате и вдруг почувствует охоту чихнуть, он должен сперва послать слугу к госпоже, попросить позволения её милости… а ха! ха! ха!

Еще полдюжины тарелок на полу. В зале все посетители хохочут.

Я перевожу разговор на другой предмет: вдруг вспоминаю, что мне надо еще до часу отдать на почту письмо, и мы выходим. Марк Оливий искренно счастлив, видя, что я – принимаю это так спокойно.

– Прежде я серьезно боялся, что ты порядком таки затронут! говорит он с удивлением.

– В таком случае, я разумеется женился-бы на ней, – отвечаю я, – ну, а пока – до свиданья!

Ни слова. Ни звука. Ни малейшего намека, который дал-бы мне возможность… просто-напросто выходит себе замуж; даже и не оглядывается на того, другого, с которым она проводила время, осторожно стараясь уловить его:

Чисто по-женски.

Ха ха! А я-то еще думал одно время, что она влюбилась! Даже упрекал еще себя в этом! Как ужасно было-бы сделать несчастной такую молодую беззащитную девушку… ха-ха! Теленок! Осел!

И всю эту зиму только и делал, что… эх! Слава Богу! Давно лора мне выздороветь.

* * *

Она стояла перед моей дверью и рыдала; с такою энергией переносилась сюда мыслью, что я слышал ее и физически ощущал её присутствие, – ха, ха, ха, ха! О, холостяк! Существует одно только средство против этого романтического отношения к женщинам: это жениться. Господа мужья хорошо знают женщин, и они далеко не отличаются сентиментальностью.

Итак, весь ход событий состоял в сущности в следующем: материнский инстинкт возмущался в ней против брака с этим старым барином, а потому она в последний раз забрасывает сеть, надеясь поймать человека помоложе. Во всяком случае, стоило попытаться! Конечно, я не более, как канцелярский чиновник, но канцелярский чиновник может подвигаться вперед, особенно, если… ну, молодая, красивая жена конечно тоже может много помочь ему в этом особым способом! – Кто знает?.. А к тому-же я был лет на двадцать моложе.

Но наконец она поняла, что я был не настолько прост. В таком случае, que faire? Просто-напросто предоставляют малому идти своей дорогой. Старый барин тоже годится. Только живее за дело! Ведь необходимая молодость может быть приобретена… так сказать, со стороны. Вот бедная беззащитная и честная молодая девушка!

И она выходит замуж за своего старика; в течение какой-нибудь недели так забирает его под башмак, что он не смеет и пикнут… а потом пальчиком подзывает к себе ухаживателей.

Может быть хоть это научит меня? Наконец-то?

* * *

Я счастлив; я так свободен, свеж, энергичен. Это подействовало на меня, как ведро холодной воды на голову, и это-то и было мне нужно.

А если как-нибудь в полночь опять кто-то станет подкрадываться и рыдать в прихожей… мне стоит только представить ее себе в объятиях старика, запятнанную поцелуями его противного беззубого рта…

…Очень вам благодарен, сударыня! Я не буду иметь чести делить блаженство ваших юных поклонников.

* * *

Вероятно-ли, чтобы она могла поддерживать со мною какие-либо «дружеские отношения» после всего того, что между нами произошло? Неужели это было-бы прилично?

Нет. Ни допустимо, ни прилично. Но именно потому-то она и сделала-бы это, если-бы только любовь её оказалась чем-нибудь иным, а не простою комедией.

Но она казалась влюбленной. Чем больше думаю я об этом, тем несомненнее кажется оно мне. Уж один тот факт, что она превратилась в товарища незнакомого мужчины, – никогда и никоим образом не выдавая и не намекая даже на возможность каких-либо иных целей, – мог иметь одно лишь только объяснение. А потом целые тысячи этих мелочей, все эти мимолетные проблески, которые невозможно уловить и еще того менее возможно выразить словами: оттенки голоса и взгляда; ласковое, теплое, влекущее пожатие руки, свойственное лишь влюбленной женщине; невольные проблески чувства, против желания вырвавшиеся слова; эта магнетическая потребность в телесной близости… не говоря уже обо всех цветах, которые рвала она для меня в лесу и в поде, все эти столь выразительные васильки и незабудки… А потом тот последний раз… Когда она покорно отдаваясь, замирая в блаженстве, повисла на моей руке, с закрытыми глазами, содрогаясь всем своим горячим телом… и дала мне поцеловать себя! В этой комедии была во всяком случае значительная примесь правды. Но она во время вспомнила об обеспеченном положении г-жи Рюен… и вырвалась на свободу. Через день она успела уже отделаться от последних следов чувства, посмеялась надо всей этой историей, отбросила меня в сторону, обняла своего старика и сказала: – Да, да, нам все-таки надо соединиться, тебе и мне, мой милый.

И с той поры она действовала хладнокровно, определенно и согласно с приличиями. Никакой внезапный порыв подавленного чувства не вырвал у неё какой-нибудь записки, поклона, или какого-либо иного проявления женской необдуманности… потому что тут и не было никакого чувства. Может быть она поступала, как я: писала письма и жгла их? Но так поступает только влюбленный мужчина; влюбленная женщина напишет, запечатает, опустит письмо в почтовый ящик…. и одумается только после. Но ни одной такой необдуманности, ни малейшего следа её! – А заключение всего: не дать мне даже случая исправить то, что было мною сделано, оправдаться, объясниться, понять друг друга; влюбленная женщина не так-то легко отказывается от надежды! О, нет. Она поняла, что это «ни к чему не вело»; ни к чему «существенному»…. в ближайшем времени; она нашла, что в этом направлении она приложила уже достаточно стараний, бросила все дело и согласилась признать пять за пару.