Дочь полка

Командир всех предупредил о том, что фрицы готовят атаку и даже время им назвал. На вопрос «откуда эта информация?» он ответил, почти не соврав. По его словам, Фокин и Катя подслушали в лесу разговор фрицев, где они как раз обсуждали грядущую атаку. Про всё остальное, а также про машину, он не сказал. Солдаты поверили командиру. Но к сожалению, ни один из них даже глазом не моргнул, чтобы Александр мог понять кто приблизительно может оказаться предателем. Напасть наши должны были первыми, даже почти на целый час раньше. По задумке, они должны были тем самым застать врага врасплох. Никто из лагеря после сообщения новостей выйти не смог: Александр приказал дежурным бойцам никого не выпускать с целью предосторожности. Но на всякий случай на стороже на месте передачи той записки сидел Егор. Больше, к сожалению, некого было послать. Резанцев не мог, да и Сорокин тоже должен был быть у всех на виду, чтобы не возникло никаких подозрений. А вот Фокина никто не хватился. Это, наверное, из?за поднятой суеты, да и солдатам надо было отоспаться хоть немного перед схваткой. Они и так были уставшими. Так что неудивительно то, что отсутствия Егора никто не заметил. Иван задрал рукав и посмотрел на, немного заржавевшие по краям, наручные часы. Три сорок один. Пора.

* * *

Пошла череда выстрелов, а за ней два взрыва. Катя обернулась на шум и замерла: «Началось», – прошептала она. Девочка сидела возле таза и отстирывала бинты от крови. Рядом тем?же самым занималась Мамонтова. Руки каменели от ледяной воды, которая с каждым бинтом становилась всё коричневее.

– Да, – вздохнула Зоя, – началось. Я так поняла, вы с Фокиным вчера разговор фрицев подслушали?

– Угу, – кивнула та и отжала дрожащими красными руками бинт. Она взяла следующий и развернула его: на нём, помимо крови прилипли какие?то чёрные и засохшие комки. – Что это за гадость?

– Да кто его знает? – пожала плечами медсестра, а дальше продолжила совершенно спокойным голосом. – Кишки, не кишки. Может, просто кожа.

Катя медленно опустила ошарашенный взгляд вниз на бинт: «Кишки?! Кожа?!» – в ужасе подумала она. Девочка позеленела на глазах: она с отвращением отодрала эти кусочки. Ей с трудом удалось подавить рвотный рефлекс и продолжить работу. В тазу вода была уже совсем мутная. Медсестра взяла его и вышла на улицу, чтобы вылить её. Бойцы в медпункте были неразговорчивы: кто?то молча читал газету, кто?то спал, а некоторые зависали в одну точку уже несколько минут. Обстановка во время боя была всегда тяжёлая, но сейчас, с осознанием того, что в батальоне предатель, она стала вообще неподъёмной для Кати. На душе лёг огромный камень, который даже мешал нормально дышать полной грудью, мир был серым, да ещё и погода подключилась в это всё дело: солнце пряталось за хмурыми тучами уже несколько дней подряд, а ветер не щадил никого, а только набирал обороты и холодность. Наверное, светило не выйдет до тех пор, пока всё образумится, ему тоже было не по себе. «Интересно», – размышляла Катя, – «а медсёстры могут оказаться предателями? Хотя, нет, точно нет. Они же девочки, да и некогда им».

Её детективные мышления прервала Мамонтова, которая поставила таз с чистой водой перед ней:

– Надо пошевеливаться. Их ещё высушить надо.

Постиранные бинты сушили при помощи печки буржуйки. Это надо было придумать такой извращённый метод: вешать вещи на ручки сбоку и следить за тем, чтобы они не испортились, проделывать какие?то манипуляции в процессе. По быстрым и ловким движениям Зои было видно, что делает она это уже давно не первый раз. Бинты просушились не до конца, в общем также, как и постирались, ведь выглядели они далеко не белыми, а скорее серыми. Но на лишнюю возню времени не было: вот?вот прибудут раненые, кому надо будет делать перевязки и оказывать остальную медицинскую помощь. Катя засунула ладони под подмышки, чтобы их хоть как?то отогреть, а то пальцы уже совсем не слушались и ничего не чувствовали, кроме колкой боли, которая с каждым мигом становилась всё более невыносимой. Пошёл дождь: он был сначала мелким, но за короткий промежуток времени, набрал свои обороты и перерос в настоящий ливень. Прогрохотал гром. Катя сначала подумала, что это очередной взрыв, но, когда после молнии прошёл следующий – поняла, что началась гроза. У многих солдат от перемены погоды, стали ныть раны. Они ворочались на кроватях, зажмурившись и стиснув зубы. Девочке оставалось только сидеть в стороне и тихо сочувствовать бедолагам. Даже врачи им не могли сейчас помочь. Катю всегда во время дождя сильно клонило в сон, а сейчас в медпункте было так тихо и темно, что от этого дрёма охватывала ещё больше. И поспала она сегодня всего ничего: каких?то жалких три с лишним часа. Сейчас только?только рассвет должен быть. Не только ей хотелось спать, отдаться спячке хотели все, но медсёстрам мешала работа, солдатам – ноющая боль, а Кате совесть. Хоть и сейчас работы для неё не было, это не означает то, что она не может появиться потом. Но с каждым морганием веки становились всё тяжелее и тяжелее, пока совсем не сомкнулись, а голова упала на грудь. Она вздрогнула и протёрла глаза: «Нет, спать нельзя, спать нельзя!» – приказала в мыслях себе Катя. Она осмотрелась и потеряла дар речи: девочка находилась у себя дома на родной старенькой печи, где спали её братья. Дом, милый дом. Всё так, как было раньше: скрипучий деревянный пол, мамина любимая пожелтевшая скатерть, полка с иконами, на которой стояла толстая, почти догоревшая свеча, накрытая пледом лавочка и покосившееся семейное фото над одной из кроватей. Луч солнце пробрался через окно и распластался на полу. Девочка откинула одеяло и увидела своё любимое платье, которое было передано ей от матери. Она спустилась вниз и босыми ногами встала на освещённую солнцем поверхность пола. Тепло. На улице было оживлённо, все что?то радостно выкрикивали, только непонятно что. Была не осень, а жаркое лето. Это девочка поняла по зелёной ветке вишни, которая постукивала по стеклу окна. Катя обернулась на лавочку, на которой всегда рассиживали ненасытные оккупанты. Их там не было. Да и вообще присутствия фрицев не ощущалось: эти суки давно бы прогнали всех с улицы предупредительными выстрелами в воздух, да и местные не стали бы сами так кричать и радоваться в их присутствии. Что произошло? Тут в комнату забежали друг за дружкой её младшие братья. Они кинулись обнимать старшую сестру и одновременно что?то пытались на радостях сказать ей. Тут в дверном проёме показалась мать:

– Победа! – закричала она со слезами на глазах. – Победа! Фрицы бегут в свою проклятую Германию! Всё кончено!

– Не может… – сумела произнести Катя перед тем, как Анна подошла и обняла детей.

– Скоро отец ваш придёт, – плакала женщина, – и всё будет налаживаться. Всё будет хорошо! Мы будем жить как прежде! Мы будем жить!

Катя плакала от счастья вместе с семьёй. Она наконец чувствует тепло матери, запах её каштановых волос. В девочку крепко вцепились младшие братья. Всё так, как было раньше.

– К нам придёт батя! Мы увидим батю! – кричал Костя. – Мам, я же вырос? Он меня узнает?

– Он вас не узнает, – усмехнулась женщина. – Вы стали такими взрослыми и самостоятельными. У меня сыновья выросли настоящими мужчинами, – с этими словами она погладила Колю по голове.

Тут девочка остановилась и взглянула на семейную фотографию, а затем на лавку. И тут вернулась к памяти горькая правда:

– Папа погиб в том году, – проговорила она.

– О чём ты, солнце? – обхватила ладонями лицо дочери Анна.

– И ты… – всхлипнула Катя. – И все вы… Вас нет, – с этими словами она нехотя убрала руки матери и выбралась из объятий братьев. – Вас уже больше нет со мной. Мне всё снится.

Лица родных поменялись, стали печальными и задумчивыми. Они стояли перед ней, как живые стояли. И так больно было осознавать, что это всё не реально. Девочка держалась, чтобы не выпустить эмоции наружу:

– Зачем? – прошептала она. – Зачем вы пришли? Не надо ко мне приходить! Мне больно вас видеть! Мне больно! Слышите? Нет вас больше! И отец никогда с фронта не вернётся! Хватит мне лгать! Ты же, мам, сама говорила, что враньё – это плохо! Мне больно на вас смотреть!

Мать и братья всё ещё молчали и смотрели на неё. Девочка не могла определить, какие у них были эмоции: печаль, а может стыдно им было? Она опустила голову, и закрыв лицо руками, шагнула назад. Послышался роковой щелчок. Катя открыла глаза и увидела сырую чёрную землю и знакомую проклятую мину. Она не хотела поднимать взгляд на сгоревший амбар и тётю Машу с Любочкой. «Это сон», – сказала сама себе девочка и отпустила ногу.

Шандарахнул гром так, что под сердцем ёкнуло, а дыхание перехватило. Девочка сидела на койке в медпункте. Из операционной раздался стон. Катя встала и поспешно вытерла влажные от слёз глаза и щёки рукавом. Она подошла к столу и взглянула на оставленные там маленькие часы. Пять утра. Секундная стрелка двигалась чуть медленнее, чем обычно. Пришлось завести механизм и вернуть времени нормальный темп. Девочка внимательно окинула взглядом койки: новые раненые уже были. Человек пять точно. Она взяла тряпку, которую они с Мамонтовой сегодня тоже стирали, намочила и последовала к пострадавшим. Все они были почти без сознания. Лица перепачканы. Наверное, не удобно так лежать. Катя принялась смывать грязь, это всё, что она могла сейчас для них сделать. Тем более ей сейчас хотелось поскорее отвлечься на что?то. «Бой идёт почти два часа», – посчитала она. – «Интересно, как там наши?» Она подошла к бойцу с перевязанной головой: бинт был окровавлен и закрывал один глаз. Девочка аккуратно вытерла с его щеки грязь. Тут она оступилась и облокотилась на его руку. Катя поднялась и уже собралась продолжить, как вдруг осознала, что рука раненого была какая?то холодная. Катя взялась за запястье так, как в школе учили, но пульса не было. Внутри всё сжалось. Может она неправильно делает? Девочка прощупала пульс на шее, и на другой руке, но безуспешно. Остаётся только одно. Она дотронулась до его груди – сердце тоже не отозвалось, хотя на бойце не было куртки, только гимнастёрка. Всё это время за её действиями с волнением наблюдали остальные солдаты:

– Катюх, – тихо обратился к ней Хлещёв. – Катюх, что с ним?

Девочка убрала руку от бойца и отошла от него, прикусив губу. Она впала в ступор, точно такой же, как и тогда, когда увидела торчащие пыльные руки и ноги в землянке, в которую попал снаряд.

– Не томи! – вышел из терпения Тимофей.

Тут Макаренко не выдержал и встал с кровати, держась за голову. Он мягко отодвинул ребёнка и склонился над кроватью товарища. Михаил прощупал пульс на его шее, потом ещё раз, затем тоже проверил сердце:

– Лёша! – крикнул он и схватил солдата за плечи. – Лёш, очнись! – он хорошо потряс товарища, так, что кровать заскрипела, но тот ему ничем не ответил.

– Вы что там творите?! – выглянула из операционной, Мамонтова. – Не трогайте его!

– Зоя! – крикнула Мария Фёдоровна. – Сюда быстрее!

Медсестра сразу же скрылась из виду. Повисла тишина, она нарушалась только стонами и мычанием несчастного бойца из другой комнаты палатки. Макаренко отпустил товарища и выпрямился. Он, ничего не сказав, направился к своему месту и лёг на койку. «Будь ты проклята, война», – с ненавистью подумала Катя перед тем, как поспешно выйти на улицу.

Глава 15

Ещё один неожиданный удар

В землянке командира было тихо и мирно: на столе опустила в воск свой фитилёк свечка, в печке буржуйке почти не бушевало пламя. Только маленькие язычки из последних сил карабкались по обугленному дереву, стараясь выжить и не потухнуть. Но этим язычкам было не победить, ведь их основная сила давно угасла и остались только эти отчаянные огоньки, всё ещё борющиеся за жизнь и справедливость на сожжённой территории. Их судьба уже предрешена. Враг победил. Это только огоньки, но в жизни происходит точно тоже самое. Фрицы прут, завоёвывают территории, сжигают дотла деревни и их жителей, мучают народ. Если немного включить воображение, то можно представить себе, что язычки пламени – оставшиеся мирное население, которое стоит до последнего в своей разрушенной стране. Но этого нельзя допустить! Нужно до конца бороться за то, чтобы женщины, старики и дети не взяли в руки оружие и не пошли на врага. Была глубокая ночь. После боя прошло уже несколько дней. Александру не спалось. Было слишком тихо. Из?за этого в голову лезли мысли о предателе. «Уже прошло столько времени, а этот гад до сих пор не пойман», – подложил руки под голову Резанцев. – «Кто же ты? То место, где передали в тот раз записку уже не используется. Видимо, оно меняется. Умно, ничего не скажешь. Но как эту крысу разоблачить?» Это точно не раненые, которых увезли в госпиталь, это точно не медсёстры, Катя без всяких сомнений отпадает, Фокин нет, Сорокин тоже. Раненые, которые лежали в медпункте за день до того, как нашли записку, тоже отпадают. Некоторых, кто точно никак не мог быть на стороне врага по разным причинам, например, были в медпункте достаточно долгое время – тоже оповестили о проблеме, ведь маленькой компании, состоящей из командира, Сорокина и Фокина, с этим в одиночку не справиться. Катю в расчёт не берём – она ещё ребёнок, её дело – хранить молчание и не путаться под ногами. Знающие бойцы стали тоже помогать в этом деле, правда в начале тоже сильно удивились этой новости. Медсёстрам говорить не стали. Как сказал Сорокин: «Бабы – люди, конечно, добрые, но не всегда умеют язык за зубами держать. Это Катюхе пришлось рассказать, выбора не было, а им без повода не надо». Так, что медиков жестоко обделили из принципа. Но круг незначительно сузился. Александр закрыл глаза, спать хотелось, но волнение мешало провалиться в дрёму. Тут на улице послышалась чей?то бубнёж. Поскольку ночь была тихая, командир смог услышать его. Он быстро вскочил с лавочки так, надел сапоги, взял пистолет и выбрался из землянки. Никого не было. Александр оглянулся и увидел чёрную фигуру, которая остановилась между двумя деревьями и тихонько покачивалась из стороны в сторону. Резанцева это смутило. Тут лунный свет упал на неё и командир узнал Лунатика. Боец стоял с открытыми глазами и смотрел в пустоту, что?то бормоча себе под нос.

– Матвей, – выдохнул с досадой Александр. Он?то уже надеялся, что засечёт хоть что?то связанное с предателем.

Резанцев тихонько подошёл к бойцу. Не бросать же его одного, вдруг в землянку упадёт или опять будет «Гитлер капут»? В таком состоянии Липтенко выглядел очень жутко.

– Колян, ты куда? – вполголоса проговорил Лунатик, а затем забормотал что?то несвязное.

Александр не обратил на его слова даже малейшего внимания, солдат часто нёс несвязную чушь во сне. Тут к ним подошёл Базурченко Степан. Он, прищурившись, поприветствовал командира, а затем повернулся к спящему:

– Вот он где. Опять гуляет.

– Ага, – зевнул командир. – Ты его отведёшь?

– Конечно, отведу, – взял за плечи Липтенко тот, – он из нашей землянки смылся.

После этого солдаты удалились, а Резанцев вернулся к себе. Спустя час, сон, наконец, взял над ним вверх.

* * *

Мимотенко и Сонтынков возвращались с задания. Они решили сделать небольшой крюк из предосторожности. Путь был нелёгким: вязкая грязь и плотные заросли мешали идти. Бойцы раздвигали руками голые, мокрые ветки, но иногда они соскальзывали с пальцев и больно хлестали по лицу, оставляя красные отметены.

– Мы точно с пути не сбились? – пригнулся Сергей. – Мне кажется, что нас куда?то не туда занесло.

– Да нет же! – сказал вполголоса Роман и чуть не спотыкнулся об торчащий корень. – Да ё моё! Ещё чуть?чуть и выберемся к дороге, а дальше будет легче.

– Да нужно было нормально идти! – буркнул тот.

– А вдруг там немцы? – остановился Мимотенко и оглянулся на товарища. – Нам неприятности не нужны. Мы должны без проблем вернуться в лагерь и доложить товарищу командиру обо всём, – он опять споткнулся. – Да что ж это?!

Боец посмотрел вниз и замер: на земле лежал перевёрнутый вниз лицом труп. Сонтынков тоже оцепенел от ужаса. Убитый явно был солдатом, да не просто солдатом, а раненым, ведь он был одет в больничную одежду, а на голове повязан грязный бинт, закрывающий одно ухо. Он тут был давно: кожа была бледна, даже склонялась больше к жёлтому цвету, а в местах чернела, пальцы застыли в скрюченном положении также, как и ноги. Тело уже начинало гнить. Бойцы ещё долго стояли в оцепенении, не зная, как быть. Пугал не сам труп, а то, что мертвец был из их батальона и солдаты подозревали о том, кто это мог оказаться. Их тело не хотело слушаться, к горлу подступил ком. Они не были готовы к этому. Наконец, Мимотенко присел на корточки и перевернул труп. В таком положении он выглядел ещё ужаснее. Лицо искривилось до неузнаваемости: глаза были крепко зажмурены, открытый рот перекосило. На груди солдата красовалось засохшее бурое пятно.