Охота на мудрецов

Страх морозным сквозняком тянет по спине. Отчаянно не хотела думать об этом всю неделю. Задвигала проблему в самый дальний угол сознания. Стою спиной к Публию и не могу пошевелиться.

– Вы до сих пор невинны? – капитан спрашивает деловым тоном, но я слышу отголоски сильного удивления. Невероятное предположение, да, согласна. Врать бессмысленно. Девственницей любовница генерала остаться не могла. Снова чувствую себя голой перед Публием. Стальной взгляд обжигает холодом. Еще немного – и начну цепляться к капитану черной привязкой гнева и ненависти. Она куда логичнее, безопаснее и приятнее сейчас, чем зеленая. Закрываю глаза и дышу ровно. Надеюсь, все вопросы действительно необходимы и Публий не мстит за сцену с фонендоскопом.

– Нет.

– Как давно?

– Семь дней.

– Другие партнеры, кроме Наилия, были?

Почти пощечина. Знаменитая медицинская бесцеремонность, так похожая на циничность мудрецов. Не успеваю мысленно закрыться, и боль бьет в живот, разливаясь противной тяжестью. Надо успокоиться. Черная привязка к нему тоже не нужна. Пусть. В конце концов, я – пациент на приеме у врача.

– Нет, не было.

– Вы уверены? – не унимается капитан. – Тест на беременность ничего не покажет, но можно сдать кровь на гормон плаценты.

– Не нужно, – спокойно отвечаю я. – Его Превосходство был стерилен.

– Хорошо, – кивает военврач, – тогда я выписываю направление на госпитализацию. Не спеша сдадите анализы, и дня через два я вас прооперирую.

Поставит зажимы или полностью иссечет маточные трубы, после чего я не смогу зачать ребенка и навсегда перестану быть женщиной. Меня пугает даже не насилие над моей природой, а грядущее беспросветное одиночество. У Наилия девятнадцать сыновей, и другая женщина, не я, подарит ему двадцатого, двадцать первого, двадцать второго. А кем буду я возле него? Любовницей? Пустышкой.

– Нет, я не согласна.

Публий морщится, будто ест горький лимон.

– Ваше согласие не имеет значения. Есть инструкция с четким требованием стерилизовать пациентов с диагнозом «шизофрения».

– В бездну инструкцию! – кричу я, сжимая кулаки. – Я не согласна!

Врач вздрагивает от крика и трет пальцем висок. Жмурится, как от яркого света, и недовольно выговаривает мне:

– Дарисса, ваша истерика бессмысленна. Даже если я вдруг пойду на должностное преступление и оставлю вас фертильной, то родившийся ребенок совершенно точно унаследует психиатрическое заболевания матери. Его признают генетически негодным, так же, как и вас, и поместят в клинику на принудительное лечение. Этого вы хотите? Или будете аборты делать один за другим? Зачем издеваться над собой и производить на свет ущербного ребенка?

Мне хочется ударить его или задушить. Погасить ненавистное пламя в глазах. Бить так долго, чтобы с костяшек на кулаках капала кровь. Как в стенку карцера. Снова и снова. Но я не могу. Бессилие уничтожает, отчаяние рвет на части. Я не хочу остаться одна. У меня никого не будет, кроме ребенка. Мужчины приходят и уходят, любовь тускнеет, счастье рассыпается прахом. Мой сын или дочь – единственное родное существо. И военврач собрался убить их не рожденными. Падаю на колени и складываю руки на груди.

– Пожалуйста, капитан Назо, заклинаю всеми несуществующими богами! Не убивайте во мне женщину!

Медик резко встает со стула и в два шага оказывается возле меня. Хватает за плечи и рывком тянет вверх.

– Дэлия! Немедленно прекрати!

Сердце тяжело стучит, а слезы прорываются – не сдержать. Горячие, соленые, долгожданные.

– Дэлия! Никогда и ни перед кем не вставай на колени! Ты слышишь? – капитан яростно встряхивает меня и кричит: – Никогда!

Не чувствую опоры, сползаю вниз, складываясь, как деревянная марионетка, у которой отрезали ниточки. Завод кончился, шестеренки остановились, музыка больше не играет. Сквозь темноту, как сквозь плотную ткань, едва слышу голос врача, но не понимаю слов. В нос ударяет тошнотворный запах аммиака, и слезы текут сильнее. Открываю глаза и пытаюсь отбиться от сильных мужских рук, растирающих ватным тампоном мне виски.

– Ты в сознании, Мотылек? – военврач больше не церемонится со мной. Куда делась вся вежливость, пусть даже сквозь зубы? Понимаю, что лежу на кушетке, а капитан черной скалой возвышается надо мной.

– Нет, – упрямо твержу, – никакой операции. Нет.

Публий рычит зверем. Низко, угрожающе. Запускает руку в соломенные кудри и садится рядом на кушетку. Молчит, пока я вытираю слезы пальцами. Будет силой тащить в стационар – буду драться и звать на помощь. Кто-то должен услышать.

– Я пожалею об этом, – ворчит Публий. – Мотылек, с этого дня ты наблюдаешься только у меня. Любой чих или прыщик на заднице – звонишь мне. Договорились?

Киваю, не понимая, к чему он клонит? От медика пышет жаром. Настоящий взрыв эмоций против моей слабости и опустошенности.

– Операции не будет. Тихо, помолчи! Я поставлю барьер. Он защитит от беременности, и через пять циклов его можно удалить без последствий. Забеременеешь и родишь, если захочешь. Не знаю, зачем я это делаю. Тяну время. На преступление иду. Подлог. Сочинять вескую причину буду для установки барьера. Подделывать анализы. Тихо, я сказал. От тебя требуется только одно – молчать. И никаких осмотров у других врачей.

Улыбаюсь и киваю на каждое слово. Кусаю губы, чтобы не рассмеяться нервно. Теперь снова хочется броситься ему на шею, но уже с поцелуями. Пять циклов – это много. Случиться может что угодно. Например, с меня снимут диагноз. Глупая надежда, конечно, но вдруг? Главное, что ничего непоправимого не произошло.

– Какой день отсчитала с начала периода? – спрашивает Публий, постепенно остывая.

Хмурюсь, с трудом вспоминая:

– Пятнадцатый.

– Даже не надеялся, что попаду в интервал, – усмехается военврач, – придешь ко мне между четвертым и восьмым, а пока молча отдашь Наилию вот это.

Капитан достает из кармана квадратную упаковку, похожую на витаминный напиток из сухпайка, и кладет в мою ладонь. Внутри прощупывается мягкое кольцо.

– Он мальчик взрослый, всё поймет. А это мой номер телефона на карточке. Звони, хорошо?

Киваю еще раз и улыбаюсь.

– Спасибо, капитан Назо!

Публий вздыхает совсем тяжко и подает руку, помогая встать с кушетки.

– Иди, генерал уже заждался.

Киваю на прощание и убегаю совершенно счастливая.

Глава 21. Дом, милый дом

Нахожу Наилия на кушетке возле лифта с гарнитурой и за неспешным разговором. Увидев меня, генерал прощается с собеседником и поднимается на ноги. Вспоминаю про высохшие слезы на глазах. Воды нет, а краснота осталась. Пытаюсь замаскироваться широкой и беззаботной улыбкой, но Наилий берет за руку и тянет к лифту со словами:

– Не здесь, давай дойдем до машины.

Еще одно чудо инженерной мысли я узнаю даже через стеклянный фасад медцентра. Других машин такого класса на парковке просто нет. Черный монстр с агрессивным дизайном и панорамным остеклением. С чересчур длинным и раскосым разрезом фар, напичканный электроникой настолько, что светится изнутри ярморочными огнями, едва Наилий заводит его с брелока. Двери плавно и бесшумно открываются вверх, как в катере.

– Пафосно, не правда ли? – с усмешкой спрашивает генерал. – Не поверишь, не моя. Рэм прислал вместе с водителем. В салоне всего два кресла, поэтому лейтенанта я отпустил. Садись.

Чувствую себя неуклюжей медведицей и вспоминаю красавиц с экрана телевизионной панели. Как закутанные в шелка дариссы грациозно опускаются на сидения подобных машин. Никогда не испытывала трепета перед роскошью. Кожаная обивка ледяная, а через полчаса езды, наоборот, разогреется, заставляя одежду липнуть к телу. Но что только не готовы вытерпеть женщины ради демонстрации своей успешности. Они как летящие к планете метеоры – горят ярко, но недолго.

– Дэлия, что сказал Публий? – хмуро спрашивает генерал, усаживаясь за руль и закрывая двери. Вздрагиваю, отвлекаясь от рассматривания табло с информацией о состоянии всех систем автомобиля.