Книга о путешествии писца Наара

Раэль был почти уверен, что речь шла о рукописи Пути.

– Что им было нужно в Бэлде? – то же шипящий голос прозвучал над головой Закхаля.

– Не знаю, они не говорили, а мне не было дела, чтобы спрашивать. Господин, – Закхаль не знал, к кому он обращается, к Хунхару или к владельцу голоса. А может это всё же говорил Хунхар? – Господин, прикажете мне найти тех троих, отправиться в пустыню. Я соберу отряд и найду их.

Теперь отвечал Хунхар. Голос его был подобен шуму брони десятков тяжеловооруженных конников, несущихся в атаке.

– Я дам тебе шанс. Если справишься – сможешь называться моим слугой. Если не справишься – умрешь. Возьмешь своих людей и часть моих. Я хочу быть уверен, что у тебя будет достаточно сил, чтобы преодолеть любые трудности. Иди и помни, я буду знать о каждом твоём шаге. Торопись. – Закхаль встал на ноги, но головы не поднял, и так вышел.

С того момента прошло две недели, от Закхаля пришло письмо, что ему удалось напасть на след каравана, и должны были быть ещё письма, но Хунхару пришло известие о высадке императорской армии.

Глава 27. Побег

В камере Наар осмотрелся. Двое из троих узников, сидевших в той же камере, спали, третий сидел на полу и что-то чертил камнем на земляном полу.

– Ты молишься? – Наар спросил у незнакомца о первом, что пришло в голову при виде человека в заключении, то ли пишущего, то ли чертящего.

– Да, – коротко ответил сокамерник и продолжил чертить. Наар сел рядом, поискал еще камень, найдя, начал тоже писать молитву. Минут пять он писал, но понял, что сконцентрироваться не может. Слишком много мыслей в голове. Он бросил камень в угол и шепотом, негромко обратился к новому знакомому.

– Давно здесь? – сокаперник сперва не отвечал, а потом положил камень рядом с собой, не отводя глаз от написанного текста, ответил:

– Неделю.

– Как зовут?

– Даргал.

Даргал тоже был пригож собой. Даже слишком пригож для человека, неделю проведшего в камере. Тонкие длинные пальцы и женоподобное лицо, на мгновение Наару показалось, что перед ним девушка. Расспрашивать было неловко, но Даргал, казалось, отвечать не тяготился и Наар решил продолжить.

– Ты писец?

– Да, писец, библиотекарь и жрец. Ты, как я понял, тоже?

– Да, я тоже. Как ты сюда попал и почему уже неделю здесь? Почему еще не купили? Разве не должны сразу покупать? – Наар забрасывал вопросами собеседника. Некоторые ему казались довольно глупыми, но первое возбуждение не позволяло сформулировать их лучше.

– Откуда мне знать, сразу покупают, или нет. Я же библиотекарь, как и ты. И я совсем не расстроен, что здесь нахожусь. Камера лучше, чем гарем какого-нибудь развратника. – Даргал грустно улыбнулся.

– Согласен. Бежать думал?

– Думал. И сейчас думаю. Но как, еще не придумал.

– А эти двое кто? – Наар кивнул в сторону спящих.

– Они здесь три дня. Матайя и Спузес. Тоже из каравана, как и я. Только шли в Наппар.

– Понятно. – Наар начал внимательнее оглядываться в камере. – Ты совсем не пытался бежать отсюда? – Наар тихо пошел вдоль стен, ощупывая и осматривая их. Он не видел Даргала, но почему-то понял, что тот сейчас улыбается.

– Пробовал, только это не получится. По крайней мере, у меня не получилось. Здесь толстые стены и крепкие двери. В любой момент могут войти, и я не знаю, что тогда произойдет. Подкоп не вырыть. Кроме того, что у нас нет для этого достаточного количества времени, кучу земли в камере не спрячешь. Даже если нам удастся выломать решетку в том небольшом окне, у самого потолка, едва ли кто-то из нас сможет в него протиснуться. Вот так, перебрав все возможные варианты, я пришел к тому, что лучшим для меня способом проводить сейчас время будет молитва, – Когда Даргал закончил говорить, Наар стоял посередине камеры и оглядывался по сторонам, смотрел то на потолок, то под ноги. Потом подошел и сел рядом с Даргалом.

– А эти двое, что делают, когда не спят?

– Сидят и молчат. Иногда о чем-то перешептываются. Хотя шептались они лишь в первый день, будто боялись меня. Сейчас уже говорят свободно. Они смирились. Просто ждут, когда их купят. Ещё много спорят. Оба из крестьян, им приходилось много работать, тяжелый физический труд. Так Матайя, это тот, который крупнее, уже смирился, сказал, что лучше в гарем, чем обратно в сараи, смотреть за домашним скотом или землю пахать. Мол, он этого уже натерпелся, сил больше нет и лучше немного унижения, зато жить по-человечески. Второй, Спузес, едва драться с ним не лезет. Нет ничего лучше и приятнее, говорит, чем честный труд. Если его кто купит, сказал, задушит того человека. А позора вынести не сможет.

– И сильно спорят?

– Да не очень. В меру. Даже не спор, а обмен мнениями.

– Ясно. Но я, все-таки, хотел бы отсюда выбраться. Понимаешь? Отсюда нужно выбираться. – Наар не мог сказать, почему он начал убеждать в этой очевидной веще своего соседа. На самом деле, должно быть, он убеждал себя, подбадривая себя. Ведь ситуация казалось безвыходной. Даже если всем четверым, сговорившись, удалось бы обезоружить конвой, то это вовсе бы не означало, что им удалось бы покинуть тюрьму. Одолеть всю тюремную охрану они не смогли бы в любом случае. Ещё Наар очень переживал о рукописи. Как ее сохранить? Куда спрятать? А потом решил не прятать. Будто опомнился. От кого же ее прятать? От Даргала ли? Так он сам библиотекарь, священник, для него манускрипт это, в первую очередь, святыня, а потом то, что можно продать. Матайя и Спузес воровать ее не станут. Зачем им? Продать они его не смогут, им самим это ясно. У раба вещь проще отобрать, чем купить. Свободного человека перестанут уважать, если узнают, что он торгует с рабом. Такая ситуация возможна, если раб действует от имени свободного человека, но в Кар-аб-Дабире это встречается крайне редко, а в Империи рабство запрещено. Так Наар показал манускрипт Даргалу, тот начал с почтением и благоговением его рассматривать. За дверью послышались шаги, Наар забрал рукопись, в два прыжка достиг стены и засунул рукопись под циновку, там лежавшую. Лязгнул замок и в камеру вошел огромный конвоир:

– Собирайтесь, красавицы. Пора на рынок, – Верзила подошел к спавшим и грубо начал их расталкивать. – Эй, вы тоже, всех касается, выходите. – Пленникам связали руки одной общей веревкой и вывели к круглому постаменту, огромному жернову, который служил своего рода постаментом для "товара". Картина была той же, что Наар видел накануне, только теперь вместо солнц её освещали луны и костры. Огня вокруг невольничьей тюрьмы было много. Он был в кострах, факелах, маленьких светильниках. Вокруг жернова было особенно много огней, рядом даже были врыты специальные столбы, на которых висели огромные лампады, освещавшие камень и того, кто на нем стоял. Людей тоже меньше не стало. Может даже наоборот. Хотя свет от огня, разгоняющий тьму ночных улиц имеет удивительное, едва не магическое свойства увеличивать количество чего-либо. Две телеги уже кажутся тремя, а пять человек, идущих на встречу, воспринимаются как толпа. Было противно видеть, как многих юношей и девушек покупатели "осматривали", будто рядом никого не было, самым бесстыдным образом. Наара начала распирать, рвать на части злость. На всех. Но более всего – на Захарту. Впервые он позволил себе использовать бранные слова в отношении к наставнику. Оказалось, юный библиотекарь знал много бранных слов. Что-то прочёл в книгах, но очень много услышал в последние недели, путешествуя в караванах, общаясь с людьми в трактирах и на рынках. Наара первого погнали на круг, из одежды оставили одну повязку на бедрах. Перед камнем стояли покупатели. Самих богачей, в чьи гаремы шла молодежь с невольничьего рынка, в той толпе было мало. В основном – агенты, которые заключали сделки от имени хозяев и чьим вкусам хозяева доверяли. Невдалеке можно было заметить, как торговали рабами – чернорабочими, хотя были среди тех и ремесленники, мастера своего дела. Их также выставляли напоказ, ставили на жернов, тщательно осматривали. Среди толпы рабов Наару удалось разглядеть Кавэда. У него была разбита губа, и было не сложно догадаться, как это получилось. Монах обладал отнюдь не монашеским смирением, за которое, должно быть, ему и губу разбили. Кавэд тоже увидел Наара, поднял перед собой связанные руки, посмотрел товарищу в глаза и отвернулся в отчаянии. Юноша уже не знал, за кого он рад больше – за Кавэда, который в тяжелом положении, или за Кедира о котором ничего не известно, но который может помочь, если жив. Хотя возможно, он гниет сейчас в песках Маниаммы, где был убит при нападении разбойников. Юноша занимал голову чем угодно, лишь бы не думать о том позоре, который ему сейчас приходится переживать. Наара осматривали, хвалили, расхваливал его и продавец. В тот вечер никто парня не купил. Купили Спузеса. Какой-то среднего роста, крепкого телосложения мужчина отдал за него один махдар и два ангира. При этом стоявшие рядом другие агенты удивлялись, одни щедрости покупателя, другие его глупости, кому, что было ближе. Спузес оставался спокоен, когда его свели с жернова. Лицо было совершенно непроницаемо, лишь в глазах – бездонная тоска и под толщей маски гаснет пламя жизни. Продавец был доволен. один махдар и два ангира! За такую цену не каждый день наложников покупают. Все расслабились. Конвоиры вели Спузеса в камеру, чтобы он забрал вещи. Вдруг тот бросился к одному из конвоиров, выхватил у него короткий меч и со всей силы всадил себе в живот, тут же рухнул замертво. На несколько секунд все будто остолбенели, смотрели, то на тело, то друг на друга, потом продавец взревел и обрушил на конвоиров самые страшные ругательства, какие только знал. Наар, не понимавший языка захвативших его бандитов, все прекрасно понял по тону и лицу продавца. Покупатель тоже был в бешенстве. Он хотел получить назад свои деньги, продавец, разумеется, этого не хотел. Солдат, у которого Спузес выхватил клинок, оправдывался.

– Он говорит. – Даргал показал в сторону конвоира, – что такое случилось впервые, он никак не ожидал ничего подобного.

– Похоже, это мало кому интересно. – Наар смотрел на продавца, который только больше расходился в гневе. – А ты понимаешь язык этих головорезов?

– Немного. Это арбин. На нём говорят некоторые племена, живущие в Маниамме.

Еще через несколько минут о солдате все забыли и ругались покупатель и продавец. Было похоже, что еще немного и они накинутся друг на друга. У каждого из спорящих появились свои сторонники, готовые поддержать, выступить за справедливость, как им казалось. Рабы, те, которых должны были в тот вечер еще продать, стояли поодаль и наблюдали. Драка, наконец, началась. Нельзя сказать, кто был виноват, кто ударил первым. Хотя, часто даже крики бывают более провоцирующими, чем попытки ударить. Громких криков в том разговоре хватало, как и тычков и взмахов руками. Уже через пару минут после начала потасовки вся площадь невольничьего его рынка превратилась в одну большую драку. Многие, желавшие свести друг с другом счеты посчитали этот момент крайне подходящим, и злоба залила торг. Первой реакцией Наара было желание бежать назад в камеру и там спрятаться, но он быстро отказался от него, выругав себя за трусость и решил, что нужно бежать к Кавэду. Каково было удивление юноши, когда его друг сам подбежал к нему и начал окровавленным ножом, валявшимся на земле, вероятно, обронённым кем-то из дравшихся или даже отобранным силой, перерезать веревку, которая связывала Наара с Даргалом и Матайей. Левая рука монаха была в крови. Наар уже приготовился бежать, но его как молнией ударило:

– Рукопись! Она в камере осталась. – Каттав развернулся в сторону тюрьмы.

– Святые письмена! Ладно, давай в камеру. – Кавэд сжал кулаки.

Даргала и Матайю тоже развязали, все четверо побежали в тюрьму.

– Ты сильно ранен? – Наар обратил внимание на рану товарища.

– Нет не очень сильно, хотя рука болит. – Вдруг впереди оказались два солдата, явно бежавшие на помощь тем, кто бился снаружи. Они достали клинки и весь их вид показывал, что убийство драгоценных, но взбунтовавшихся рабов больших проблем им не доставит. Матайя вышел вперед, Кавэд с ножом, раздобытым ранее, кинулся на врага. Монах, от злости или страха, в два удара обезоружил нападающего, явно не ожидавшего такого напора от противника, но убивать не стал. Не смог. Матайя был ранен колющим ударом в бедро, но рана оказалась совсем неглубокой. Одним ударом огромного своего кулака он сшиб с ног нападавшего, а потом задушил этого солдата. Потом зарезал того, которому Кавэд жизнь оставил. Времени связывать его – не было. Тела оттащили в ближайшую открытую камеру и побежали дальше. По счастью, их камера тоже была открыта, каждый быстро схватил свои вещи и все побежали обратно, к выходу на площадь. Драка там все еще продолжалась, но было понятно, что в разных частях площадь начали действовать какие-то банды, которые в обычном городе назывались бы городской стражей. Эти банды, жестко, а часто жестоко приводили в чувства озверевшую толпу. Невольничья стража старалась изо всех сил удержать будущих рабов от попыток вырваться на свободу, но общее настроение передалось и им, безвольным, совсем недавно, существам. Но безволие было лишь внешним, внутри человек всегда будет стремиться к свободе. Выйдя из здания тюрьмы и увидев эту, то ли битву, то ли избиение, друзья решили как можно скорее покинуть рынок. Куда бежать они не знали, однако хорошо видели, откуда следует сбежать. Несколько минут они метались по площади, сталкиваясь и спасаясь от вооруженных людей, которые просто любили хорошую драку, и им было безразлично, кто должен был вернуть или не вернуть деньги за раба, себя убившего, что послужило причиной драки и о чём уже мало кто помнил. Наконец Матайя увидел между домов, ограничивавших площадь, узкую щель, едва достаточную, чтобы в нее протиснулся человек. В эту щель и устремились беглецы. Там страшно воняло, длиной она была около пяти метров. Бродячие собаки и кошки сделали себе из этого закутка пристанище, что чувствовалось в тяжелом воздухе. В конце этого прохода высилась полуразрушенная стена. Вероятно, владельцы домов не хотели, чтобы промежуток между их домами был проходным и поэтому поставили стену. Почему они не поддерживали её в надлежащем состоянии – это вопрос, на который ответ едва ли будет найден. Как бы ни было, все четверо быстро перепрыгнули через остатки стены и побежали дальше, прочь от все еще бывших близко невольничьей площади, рынка, тюрьмы, ревущих и дерущихся людей. Лишь отбежав несколько кварталов, они перешли на шаг, заметили, что у Кавэда рука все еще кровоточит и выглядит он сам не очень хорошо.

– Надо к лекарю – сказал Даргал.

– Не надо никаких лекарей. – Кавэд отвечал тоном, который не терпит возражений. Он рвал рукав своей одежды и этим куском ткани перевязывал себе рану. – Да, я чувствую себя не в полном порядке, но рана не глубокая. Кто-нибудь представляет, где мы?

Улица, на которой оказались беглецы, была многолюдной. Что это за улица – никто не знал, все были в Кар-аб-Дабире впервые. Людей было действительно очень много, они толкались и криками требовали освободить для них дорогу. Беглецам было тревожно стоять на месте, казалось, их вот-вот должны схватить и отправить обратно в тюрьму для невольников. Хотя никаких опознавательных знаков на них не было, ни клейм, ни татуировок. Их ставят хозяева, уже после покупки.

– Так, взяли себя в руки и пойдем дальше по улице, здесь слишком много людей. Не ровен час, нас узнают. – Кавэд уверенным шагом направился вниз по улице. Только сейчас друзья заметили, что дорога то поднимается, то опускается, город стоял на холмах.

– Кто хоть немного знает этот проклятый город? Есть предложения, где нам провести остаток ночи? – Матайя не больше других переживал о еде и ночлеге, он просто озвучил те мысли, которые были в головах у других, но те не решались говорить о них, чтобы не показаться слабыми.

– Нет, я здесь никогда не был. – ответил Кавэд.

– Я тоже. – Наар шел вперед, не оглядываясь на Матайю при ответе, будто Наар всё же знал, куда идет и скоро достигнет точки назначения. Но её все не было.

– Мне тоже не доводилось здесь бывать – Даргал смотрел под ноги. Было видно, что он растерян.

– Есть у меня одна идея – начал монах. Нас здесь трое писцов, двое из которых священники и один монах. Так давайте искать храм!

– А я? – обижено и с недоумением спросил Матайя.