Элизиум. Рок

– Миледи, я всего лишь безродный подонок, снедаемый завистью. Чего же вы хотите? – жалостливо улыбнулся Рейнеке.

– Если магической крови, о которой столько написано в старинных рукописях, наличие которой прекрасно умели доказывать во все времена, если ее не существует…

– Ее действительно не существует! Как не существует особой крови в жилах поэтов, танцоров и маньяков. По крайней мере, на сегодняшний день, никто ее не нашел.

– Это возмутительно!

– Что же до «Крысиного короля» и беспринципности, на которую вы изволите сетовать, – Рейнеке, шатаясь, принялся мерить шагами зал, зачем-то проводя пальцами по резным спинкам стульев. – Я вам расскажу одну историю. Три века назад я преподавал в Зальцбургской академии, возглавляемой… да-а, его звали Клаудиус Альферац фон Фойерзее! Светило! В прошлом ученик и протеже самого Парацельса! Настоящий ходячий памятник самому себе. Магистр фон Фойерзее – это нечто в возрасте девяноста двух лет, притом с идеально прямым позвоночником, с седой бородой до пояса, мягкой, словно кошачья шерсть, с сухой, как древний пергамент кожей лица, с крупными, прижатыми к черепу ушами и замечательным горбатым носом. Он всегда носил темно-фиолетовую мантию… Но самое величественное в его образе – это был, конечно, взгляд. Эти, взирающие сквозь расщелины дряблых век, давно потухшие, бесцветные глаза, казались совершенно мертвыми. Но не потому, что смертельно устали от жизни. В них застыло нечеловеческое, чисто вселенское презрение ко всему и всем на этой планете. О-о, как меня поражало это истуканье высокомерие! Тотальное отсутствие чувства юмора, умение смотреть сквозь собеседника во время разговора. Хе-хе! О чем это я… У него не было собеседников! Он всегда говорил об окружающих в третьем лице, как пророк или судья: «Юный Бернард оправдал мои ожидания! Лиценциат Вагнер будет усердно работать, чтобы восстановить доверие!» и все в таком духе. И, конечно же, он был помешан на благородстве крови. Ему не хотелось висеть в небесах одиноким божеством, его гордыня требовала построить пирамиду из более и менее достойных, на вершине которой он мог бы водрузить свой трон. Своим закатом Зальцбургская академия целиком обязана его сварливым старческим бредням о достойных и недостойных, чистых и нечистых, о тех, кто стоит под вопросом и должен доказать подлинность своей биографии. Я возненавидел его! Куда спрячешься, когда у тебя вместо происхождения выгребная яма? И вот однажды на торжественном банкете, произнося речь, он вдруг – хи-хи! – заговорил в третьем лице, но не о других, а о себе самом! «Клаудиус одобряет! Ваш досточтимый Клаудиус…» Я сразу смекнул, что со стариком что-то не так. В другой раз я заметил, что он взял ложку задом наперёд, и один из приближенных лизоблюдов тотчас выхватил ее и заботливо всунул как надо. Потом он перестал говорить, видимо больше не считая нас достойными внимать его бесценному голосу. Потом его перестали нам показывать, ссылаясь на «некоторые проблемы со здоровьем». А потом в моей жизни настал счастливый день. Тогда я на чужом примере познал цену всей этой напыщенной дряни, испокон веков разъедающей человечеству мозги… и от души проклял ее! Именно поэтому мне нравится Ленин.

Рейнеке изменился в лице, озарившись прежней беспечностью, и вдруг метнул веселый взгляд на бородатого тихоню, приникшего в углу с уже пятнадцатой или двадцатой по счету рюмкой водки.

– Кстати, о русских!

Он поманил бородача пальцем и тот приблизился, колыхаясь, словно березка в грозу.

– Поэт из России по фамилии Тиняков. Внешне похож на Иисуса, но стоит ему раскрыть рот… Впрочем, узнаете. Я вам что-нибудь переведу из его шедевров.

Он хлопнул «Иисуса» по плечу, и тот заулыбался стыдливой улыбкой, ловя брезгливо-заинтересованные взоры надменных англичан.

Пожилой полубезумный джентльмен в сером смокинге начал торопливо подниматься с софы.

– Я э-э… Прошу меня извинить, сэр!

– Позже, позже! – отрезал Рейнеке, махнув рукой. – Портер, вам понятно все, что я сказал?

Джордж Портер скорбно кивнул и опустился на стул.

– Не трогайте историю, не трогайте гены, не трогайте кровь! Дабы очистить ваши души от греха гордыни я дал нашему клубу имя «Крысиный король». Мы, как крысы, обязаны знать цену друг другу и самим себе. У нас нет и не будет никакой иной идеи, кроме той, что продиктована нашей природой. Вам не хватает денег? Вам не хватает власти? Благодаря мне, вы владеете компроматом на крупнейших мировых политиков и финансовых воротил! Вы короли этой жизни! Но никогда, никогда не забывайте, кто вы такие! Ради вашего же блага! Ради вашей свободы…

– Я готова спорить с вами, – грозно начала леди Бернгардт. – Но прекрасно вижу, что…

– Вот и прекрасно, что вы все видите. Тс-с… Эс ист аус! Конфликт исчерпан.

Рейнеке побарабанил пальцем по столу и в задумчивой тишине нашарил взглядом хозяина дома. Коллингвуд сидел на своем месте, уже совершенно оцепеневший от алкоголя.

– Стюарт!

– А-э…

– Я в курсе, что над нами, в одной из комнат дрыхнет ваш лондонский гость. Не хотите меня с ним познакомить?

– Э-э д-да, х-хорошо…

Желающих поглядеть на загадочного гедониста-самоубийцу нашлось немало. Публика бурной рекой устремилась наверх.

Ахиллес и черепаха

Морель проснулся уже давно, однако не испытал ни малейшего желания спуститься к застолью. Ему было плевать.

Комната была похожа на хлев. Точнее на хлев животного, которое ни в чем не знало себе отказа. На полу и на мебели стояли пустые бутылки из-под спиртного, валялись раздавленные окурки сигарет и сигар, трубка для курения опиума, открытки непристойного содержания, золотистые обертки от конфет, детская железная дорога с лежащим на боку паровозиком, разбитый вдребезги граммофон, череп мартышки и револьвер с одним патроном. В воздухе стоял еще не выветрившийся до конца запах рвоты. В хрустальной вазе покоилась одна единственная, последняя золотая горошина.

Лежащий на измятой постели в халате и пижамных брюках Морель окинул вошедших затуманенным взглядом.

– О-о! Я уж думал, обо мне все забыли!

– Это г-глава нашего к-клуба, па-познакомьтесь, – без улыбки, едва справляясь с голосом, произнес Коллингвуд, кивнув на Рейнеке.

– Приветствую, глава!

Морель вяло взмахнул рукой, и Рейнеке благосклонно кивнул в ответ.

– Что-то вы плохо выглядите, Стюарт! Хватанули лишнего? Ох, а я… Как видите, мне осталось совсем ничего, хе-хе!

Он указал глазами на вазу.

– Впрочем, я подумал… Мне это буквально сегодня утром пришло на ум… или вечером, черт его знает. В общем… жизнь слишком прекрасна, чтобы вот так ее закончить! Как вы считаете?

Коллингвуд нахмурился, потом зажмурил глаза и дважды мотнул головой.

– Ч-что?

– Я убедился, что эти шарики совершенно безвредны для моего здоровья. Это чертова мистификация! Какая-то дурацкая, символическая туфта для любителей ваших ритуалов. А раз так, то… я передумал. Контракт будет аннулирован!

Коллингвуд шумно выдохнул сквозь зубы, трезвея с каждой секундой.

– Не волнуйтесь, я оплачу стоимость проживания и всех этих игрушек. Моя чековая книжка в ящике стола!

– Вы… М-мы па-п-подписали к-контракт! – трясясь, прошипел Коллингвуд.

– Который вы, кстати, до конца не выполнили. Вы должны были меня поразить, но то, что вы мне показали курам на смех!

– Что именно? – заинтригованно спросил Рейнеке.

– Они вам расскажут, – усмехнулся Морель.

Стоявший сзади Себастьян жестом пригласил Рейнеке выйти в коридор.

– Мы показывали ему разные трюки, милорд, – говорил он вполголоса. – Все без толку.

– Кажется, мы имеем дело с нигилистом?

– Он не нигилист, он идиот! – тихо засмеялся дворецкий, скаля три осколка-зуба. – Мы показали ему, как оборотень из человека превращается в чудовище…

– Где же вы нашли оборотня?

– Ну не сказать, чтобы уж нашли… показали на кинопленке. Он ответил, что в новых американских фильмах эффекты получше!

– М-м…