Деонтология жизни

Искать… искать тех, кто будет для нас возвышающим и утверждающим примером истинного Человека. И находить. Ищите…

Знакомьтесь, Варлам Тихонович Шаламов!

Немногие знают писателя и поэта Варлама Тихоновича Шаламова (1907–1982). Но те, кому попадутся его «Колымские рассказы», не смогут остаться равнодушными и будут возвращаться вновь и вновь к его книге, переживать, сочувствовать и удивляться, с какой силой и достоверностью описывает автор события, о которых повествует и участником которых был. В сборниках стихов В.Т. Шаламова, таких как «Колымские тетради», «Огниво», вы почувствуете всю силу духа человека, способного даже в условиях лагерей думать о любви и верности, любоваться пейзажами…

В 1971 году В.Т. Шаламов был принят в Союз писателей. Его книги выходили в СССР в 1972 и 1977 годах. «Колымские рассказы» изданы в Великобритании в Лондоне в 1978 году на русском языке. Затем они были изданы во Франции в Париже в 1980–1982 гг. – на французском языке; в США в Нью-Йорке в 1981–1982 гг. – на английском языке.

После этого к В.Т. Шаламову пришла мировая известность. В 1980 году он был награждён Премией свободы, которую не получил. Все его произведения не только правдивы – это исповедь человека, прошедшего лагеря и этапы в течение 20 лет.

И почти никто не знает, что Варлам Тихонович Шаламов был врачом – фельдшером в лагерях для заключённых, которым стал поневоле, это спасло ему жизнь.

Он родился в семье священника Тихона Николаевича Шаламова. Его мать Надежда Александровна была домохозяйкой. Поступив в Московский государственный университет, на факультет советского права, В.Т. Шаламов был исключён со второго курса «за сокрытие социального происхождения». Вскоре арестован и осуждён за распространение «Завещания Ленина» как троцкист и получил три года заключения в Вишерском исправительно-трудовом лагере.

Ещё в начале своего пути лагерей и этапов В.Т. Шаламов понял, что ему, как Орфею, предстоит сойти в ад, и установил для себя определённые правила поведения:

• Ничего не просить у начальства и работать там, где поставят. Не искать ничьей помощи – ни материальной, ни нравственной.

• Не быть стукачом и доносчиком.

• Должен быть правдивым, когда правда, а не ложь идёт на пользу другому.

• Должен быть одинаков со всеми – начальством и подчинёнными.

• Не должен ничего бояться.

• Полагаться во всем на собственную интуицию, на совесть.

• Быть честным человеком[110 - Шаламов В.Т. Перчатка или Кр-2. М., 1990. С. 38.].

Будучи ещё в своей первой ссылке, в Вишерских лагерях, В.Т. Шаламов понял, что крепко стоит на ногах, а жизнь – это очень серьёзное испытание, её не надо бояться. Благодаря фельдшерским курсам, которые закончил В.Т. Шаламов, его колымская жизнь делилась: с 1937 по 1946 год – десять лет скитаний от больницы до забоя и обратно с добавкой срока в 10 лет в 1943 году. И с 1946-го по 1953-й – когда работал фельдшером, освободился в 1951 году по зачётам рабочих дней, но до 1954 года – ждал документы, позволяющие уехать в Москву.

Быть человеком всегда трудно, потому что, вопреки всякой логике, обстоятельствам, условиям жизни, правилам, которые тебе предписывают, ты не согласен, потому, что не хочешь, не можешь идти наперекор своей совести, все протестует в тебе – человеческое достоинство, справедливость, – и ты сопротивляешься всему, если хочешь быть и оставаться человеком.

19 февраля 1929 года Варлама Шаламова арестовали. Это было первым, по его мнению, истинным испытанием в жестоких условиях. «Мне надлежало испытать свои истинные душевные качества», – писал он в своих автобиографических рассказах и очерках, объединённых в антироман «Вишера». Здесь ничего нет выдуманного – всё видел своими глазами Варлам Тихонович Шаламов, все, описанное им, испытано было им самим. Ему не было ещё и 22 лет, когда он «впервые вошёл в лагерные ворота» Вишерских лагерей Северного Урала. Полтора месяца перед отъездом в лагерь, проведённые им в одиночке Бутырской тюрьмы, позволили найти «нужную формулу» его жизни. «Достаточно ли нравственных сил у меня, чтобы пройти дорогу как некоей единице… Там были условия для обдумывания жизни». «Написаны десятки книг о цифровой символике, где цифра единица представляет собой самую важную цифру нашего счета – духовного, технического, поэтического, бытового!»[111 - Шаламов В.Т. Перчатка или Кр-2. М., 1990. С. 38.]

Именно в Бутырской тюрьме В.Т. Шаламов дал себе определённые установки поведения в дальнейшем. Здесь, в тюрьме, он выходил на какое-то особенное, своё, место в жизни. Одним из его главных требований было соответствие слова и дела. Так его учили жить с детства. По этому принципу он старался жить всегда, ещё для него была важной способность к самопожертвованию – ради идеи, человека. Это тоже была его главная жизненная установка.

Несмотря на то, что В.Т. Шаламов был арестован как политический заключённый и оппозиционер, приговор был вынесен ему по уголовной статье: «Осуждён как социально опасный элемент». И он поехал в лагерь в одном вагоне с ворами – власти рассматривали В.Т. Шаламова как уголовника, в то время многие за политическое преступление осуждались по уголовной статье.

На пути в СЛОН (Соловецкие лагеря особого назначения) была остановка в Соликамске. И весь этап, человек сто, поместили в «крошечный низкий подвал». «В подвале было бело от дыхания, пара, а людей все вталкивали и вталкивали. Не то, что сидеть, стоять было тяжело. Люди проталкивались к тяжёлой двери с «глазком», чтобы подышать. За дверью стоял конвойный, и время от времени тыкал в «глазок» наугад штыком. Удивительным образом никто задет не был. Начались обмороки, стоны…» Наутро, когда дверь открылась, на потолке угла была сделана надпись: «В этой могиле мы умирали трое суток и все же не умерли. Крепитесь, товарищи!»…Потом этап заключённых шёл пешком пять дней – сто километров до Управления 4-го отделения СЛОНА. На одной из поверок, когда конвоиры стали избивать и топтать ногами сектанта, В.Т. Шаламов подумал, что если сейчас не выйдет вперёд, перестанет себя уважать: «Я шагнул вперёд: “Это не Советская власть. Что вы делаете?” «Избиение остановилось. Начальник конвоя, дыша самогонным перегаром, придвинулся ко мне: «Фамилия?» – я сказал». А ночью (была холодная лунная ночь уральского апреля) его вывели во двор, заставили раздеться. «Я стоял под винтовками на снегу босиком, и ничего, кроме злости, не было в моей душе… Сколько простоял времени, не знаю, может быть, полчаса, а может быть, пять минут»[112 - Шаламов В.Т. Указ. соч. С. 7–15.].

Так начинал свой путь тюрем, этапов, пересылок, лагерей В.Т. Шаламов. Бесконечные унижения человеческого достоинства, превращение людей в существа, сохраняющие в себе только инстинкты самовыживания. Любым путём, средствами исхитриться остаться в живых. Лишь немногие, совсем немногие, оставались людьми, старались ими остаться.

В 1943 году он получает 3-й, новый 10-летний срок за «антисоветскую агитацию», которая состояла, по словам В.Т. Шаламова, в том, что он назвал И.А. Бунина русским классиком. Ему казалось, что уже было пройдено все – «и самые дальние пути, глухие дороги, испытаны пределы унижения, побои, пощёчины, ежедневные избиения».

Но Колыма 1938 года была пострашнее ада. Паспорт у людей на Колыме был только один и для вольного, и для заключённого: дактилоскопический узор их пальцев. Поэтому, чтобы не иметь лишних забот, например, у пойманных беглецов на Колыме отрубали ладони. «Все нужное для опознания можно привезти в портфеле, в полевой сумке», – считало начальство, а не на грузовике, не на пикапе или виллисе. «Я прошёл экзамен, как космонавт для полёта в небеса, – писал В.Т. Шаламов, – на ледяных колымских центрифугах. Случайным сознанием я уловил: меня ударили, сбили с ног, топчут, разбиты губы, течёт кровь из цинготных зубов. Надо скорчиться, лечь, прижаться к земле, к матери сырой земле. Но земля была снегом, льдом, а в летнее время камнем, а не сырой землёй. Много раз меня били. За все. За то, что я Троцкий, что я «Иван Иванович». За все грехи мира отвечал я своими боками… И все же не было последнего удара, последней боли. Я не думал тогда о больнице. «Боль» и «больница» – это разные понятия, особенно на Колыме». Неожиданным ударом для него явились показания врача, заведующего медпунктом спецзоны «Джелгала». Он обращался туда каждый день, чтобы по своему нездоровью освободиться от ежедневной работы. И его осматривал каждый день доктор Владимир Осипович Мохнач и лечил его. Когда в 1943 году В.Т. Шаламова вновь осудили, то он потребовал медицинского освидетельствования и справки о лечении в амбулатории, которую почти ежедневно посещал. В качестве документа выступала справка, подписанная врачом В.О. Мохначом: «Заключённый Шаламов в амбулаторию № 1 спецзоны «Джелгала» не обращался». Все было ложью в обвинении В.Т. Шаламова – и обвинения, и свидетели, и экспертиза, и справка, выданная доктором В.О. Мохначом. Как пишет В.Г. Шаламов: «Истиной была только человеческая подлость». Он получил 10 лет. Ему сказали, что это подарок, он мог получить 8 граммов свинца. Одним из самых жестоких лагерей сталинского времени, худшим, была Колыма: «Конечно, на Колыме не было душегубок, здесь предпочитали вымораживать, доводить – результат был самый утешительный… жизнь в лагере и работа на холоде были страшнее смерти» – свидетельствовал переживший все ужасы лагерной жизни В.Т. Шаламов[113 - Шаламов В.Т. Указ. соч. С.156–157, 211.].

Голод заключённых был неутолим, «ничто не может сравниться с чувством голода, сосущего голода – постоянного состояния лагерника, если он… из доходяг». А таким и был Варлам Шаламов. «Голод доходяг не воспет. Собирание мисок в столовой, облизывание чужой посуды, крошки хлеба, высыпаемые на ладонь, и вылизывание… Удовлетворить такой голод непросто, да и нельзя… сколько бы ни съел – через полчаса-час хочется есть опять». Нужно побеждать голод все время: «Ты голоден на много лет. Ты с трудом разрываешь день на завтрак, обед и ужин. Всего остального не существует в твоём мозгу, в твоей жизни не один год»[114 - Шаламов В.Т. Перчатка или КР-2. М., 1990. С. 282–284.]. «Это был подвиг, настоящий подвиг, победа над собой – не украсть хлеб у товарища».

Как В.Т. Шаламов признается, он дал себе слово, – если его ударят, то он ответит, даже если затем последует смерть. Но когда он ослабел, ослабела его воля, он не нашёл в себе душевных сил на протест, стал доходягой и «жил по законам психики доходяг». Огромная, всегдашняя усталость – люди садились прямо на снег после работы, в морозы за 40 °C, день казался летним, если было минус 25 °C. Он вспоминал, что его товарищ по работе Полянский получал много посылок и не делился ни с кем, сначала говорил В.Т. Шаламову, что нельзя быть равнодушным, когда бьют – били и дневальный, и начальник, и банщик, любой блатной. Не прошло и года, когда Полянский сам превратился в доходягу и был готов «за суп чесать пятки на ночь каким-то блатным». Полянский был честным человеком и сказал В.Т. Шаламову: он думал, что тот притворяется. В.Т. Шаламов ходил так, что не мог перешагнуть бревно, шаркал ногами, и каждая самая маленькая неровность была непреодолимым препятствием, вызывающим сердцебиение, одышку и требующим длительного отдыха. Полянский думал о нем, что он лодырь, симулянт. Но потом понял все, когда сам ослабел. Его все стали толкать, бить. Неужели физическая сила – это нравственная мера? «Физически сильный, – значит, лучше, моральнее, нравственнее меня?» Вскоре Полянский умер – упал где-то в забое, его ударил кулаком в лицо бригадир, сам отбывавший срок по такой же 58-й статье…

«Я хорошо помню, – пиcсал В.Т. Шаламов, – как меня ударили в первый раз».

В.Т. Шаламов работал фельдшером в лагерной больнице: чтобы пополнить людьми – рабочей силой золотые прииски, сгоняли всех больных, в том числе и медицинский персонал, на работу. Была буквально облава на людей. Конвоиры выводили из больницы всех: и тех, кто лежал на койках, и тех, кто был на ногах. Это была операция по пополнению рабсилы на золотых приисках. Одним из самых главных чувств в лагере было «чувство безбрежности унижения» и то, что есть кто-то, кому хуже, чем тебе. И это примиряло с непримиримым. «Лечить было нечем – марганцовка и йод творили чудеса…» В.Т. Шаламов называет Колыму «чудной планетой» – там девять месяцев в году зима, там «закон – тайга». Он пробыл там 17 лет…

О лагерных врачах

В Вишере, где В.Т. Шаламов отбывал свой первый срок «как социально вредный элемент» в 1930-е годы, начальником санчасти был Н. И. Жидков, который не имел медицинского образования. Но его должность была административной, а примеров, когда должности медперсонала занимали люди, не имеющие отношения к медицине, в Вишерских лагерях было немало. В 1931 году, например, во главе санитарного управления огромного лагеря на 120 тысяч человек стоял уполномоченный НКВД, некто Карновский. Медицина – не такое уже важное дело в лагере – считало лагерное начальство. Поэтому, опасаясь конкурентов, доктор Жидков не брал себе сотрудников – врачей и фельдшеров. Все медицинские работники на его участке были просто своими людьми. Все это привело к тому, что люди, болеющие цингой, переполняли больничные бараки… Все-таки благодаря военному фельдшеру Штофу, направленному сюда начальником этапа, положение больных несколько улучшилось – в их рационе появились репа и картофель. «Лечить заключённого больного, да ещё заключённому врачу, непросто, – писал в «Перчатке или КР-2» В.Т. Шаламов, – если этот врач не подлец». Работая в заключении в 1939 году в угольной разведке как инвалид, нетрудоспособный после работы на прииске «Партизан», вместе с вольным топографом И.Н. Босых, В.Т. Шаламов услышал из его уст вопрос, обращённый к нему. Потому что тот видел, в каком состоянии находился его помощник… «– Ты обращался к врачам, когда ты заболел? – Нет, – ответил В.Т. Шаламов, – я боялся фельдшера прииска «Партизан» Легкодуха. Доплывающих он не спасал». И. Н. Босых рассказывал, что его судьбой распоряжался доктор Беридзе. «У врачей-колымчан могут быть два вида преступления – преступление действием, когда врач направляет в штрафзону под пули – ведь юридически без санкции врачей не обходится ни один акт об отказе от работы. Это – один род преступления врачей на Колыме. Другой род врачебных преступлений – это преступление бездействием. В случае с Беридзе было преступление бездействия. Он ничего не сделал, чтобы мне помочь, смотрел на мои жалобы равнодушно. Я превратился в доходягу, но не успел умереть»[115 - Шаламов В.Т. Перчатка или КР-2. М., 1990. С. 206.].

В воспоминаниях В.Т. Шаламова часто всплывает фамилия доктора Ямпольского – с ним судьба его сводила много раз во время Великой Отечественной войны на штрафных участках Колымы. Доктор Ямпольский был не доктор, а осуждённый по какой-то бытовой статье, но ему как-то удалось выполнять обязанности фельдшера… И он им стал, и стал отправлять с большой ответственностью проходимца, умевшего вовремя промолчать, настрочить донос, отправлять больных на 60-градусный мороз, они потом быстро умирали… В.Т. Шаламов попал к нему, будучи совсем немощным, даже не способным быть санитаром от общего физического истощения. Ямпольский держать его в больнице не стал. В.Т. Шаламов был послан помощником к углежогу… Не в силах больше работать он обращается к Б. Лесняку – «ангелу-хранителю», как он его назвал, и его жене доктору Н. В. Савоевой – вольнонаёмной начальнице районной больницы. Она написала письмо Ямпольскому и просила оказать В.Т. Шаламову помощь. «Доктор» Ямпольский сделал донос на неё – передал её письмо руководству лпаагеря… Дальнейшие события таковы – весной 1945 года врача Н. В. Савоеву переводят на другую работу, назначают нового главврача по прозвищу Камбала. Она сейчас же выписывает из больницы В.Т. Шаламова, который находился в больнице – на ключ «Алмазный», на работу по заготовке столбов для высоковольтной линии. На ключе «Алмазном» не было конвоя, но условия работы были редкостными по своей бесчеловечности. Не выполнившим норму не давали есть. Не давали хлеба, одного хлеба, и вывешивали списки, кому хлеба не положено. Дикий произвол. «Когда я сам попал в этот список, я не стал ждать, а бежал, ушёл пешком в Ягодный…явился в комендатуру…» и получил перевод в спецзону «Джелгалу», ту самую, где его год назад судили. И тут опять произошла встреча с Ямпольским, который сказал о В.Т. Шаламове, что он «лодырь, осведомитель»… Ни о какой медицинской работе не могло быть и речи»[116 - Шаламов В.Т. Перчатка или КР-2. М., 1990. С. 232–233.]. Ему стало ясно, что Ямпольский, пощады ему не даст.

Его спас врач А. М. Пантюхов, отправив на фельдшерские курсы. Это был 1946 год. С 1946 по 1953 год, когда он работал фельдшером, он понял, что остался жив и будет жить. И главная задача его – продолжать жить. Наверное, эти стихи В.Т. Шаламов написал, обращаясь к Богу, чтобы решить, как станет жить дальше.

Не суди нас слишком строго.
Лучше милостивым будь.
Мы найдём свою дорогу,
Нашу узкую тропу.

По скалам за кабаргою
Выйдем выше облаков.
Облака – подать рукою,
Нужен мостик из стихов.

Мы стихи построим эти
И надёжны и крепки.
Их раскачивает ветер,
До того они легки.

И, шагнув на шаткий мостик,
Поклянёмся только в том,
Что ни зависти, ни злости
Мы на небо не возьмём.

С большой благодарностью В. Т. Шаламов вспоминал о лагерном фельдшере Александре Гогоберидзе – он «был из тех людей, которыми гордится жизнь», не просто фельдшер, но профессор фармакологии, лектор фельдшерских курсов. Если Уманский – полиглот, брюссельский профессор (сидел по сталинским делам 1930-х годов) читал патологическую анатомию на курсах фельдшеров, то Гогоберидзе – фармакологию. Курсы учили «доброму, сеяли разумное». Доктор Кроль, специалист по кожным болезням, был полной противоположностью умудрённому сединами и благородному профессору Александру Гогоберидзе. Все отрицательные характеристики подходили к нему: был осуждён не то за мошенничество, не то за спекуляцию. Подхалим, пошляк, взяточник, спекулянт, Кроль был связан с ворами, приносящими ему пропитание за его услуги. Воры помыкали им, как хотели. Гогоберидзе же делал свое дело, стараясь не иметь никаких дел со своим начальником. Однажды узнав, что Кроль требует не от вора, а от обычного заключённого хромовые сапоги за лечение, Гогоберидзе сорвал дверь и шагнул в комнату Кроля. Он схватил хромовые сапоги и исхлестал своего начальника ими по лицу, при этом «трубил как слон». Это он сделал на глазах всех санитаров и больных… И вернул сапоги владельцу. Гогоберидзе работал долго в больнице, его уважали и любили. Кроме того, начальник Кроль не стал выносить сор из избы, потому что ему невыгодно было, чтобы о его делишках узнало руководство лагеря. И Гогоберидзе продолжил работу в больнице. Благодаря ему вместе с В.Т. Шаламовым, учащимся на фельдшерских курсах, появился ещё один фельдшер. Курсант Баратели плохо владел русским языком и не выдержал приёмных экзаменов, но фельдшер Гогоберидзе занимался с ним и настоял, чтобы Баратели приняли, делился своим пайком, всячески поддерживал. Своё 8-месячное учение В.Т. Шаламов называет героическим, и понятно почему – в состоянии крайнего физического истощения грызть гранит науки, попробуйте! Двадцать счастливчиков-заключённых! Для них эти фельдшерские курсы были «гарантией жизни, спасения». В.Т. Шаламова ждала работа фельдшера в больнице за 500 км от Магадана. Колымские «доходяги» не имели права на медпомощь, на больницу по истинной своей болезни, даже после их смерти патологоанатом указывал другой диагноз. Только после Ленинградской блокады, во время Великой Отечественной войны, в лагерных медицинских документах появился диагноз «алиментарная дистрофия». Цинга также имела контрольные цифры, врачам не рекомендовалось заходить за их пределы, за койко-дни, отмеренные лагерной властью. «Высокий койко-день, окрик высшего начальства, и врач переставал быть врачом»[117 - Шаламов В.Т. Указ. соч. С. 157.].

Больница «Беличья» для заключённых, куда попал В.Т. Шаламов, будучи уже совсем доходягой, не способным ни на какую работу, даже совсем символическую – собирание ягод, грибов или переписку, настолько был истощён, открыла ему свои двери как дизентерийному больному. Врач должен был подписать путёвку в больницу, причём с личной ответственностью за диагноз… В.Т. Шаламову несказанно повезло: его привезли в «Беличью». Штат её составляли 4 врача, 4 фельдшера и санитарка, здесь примерно размещалось сто больничных коек. Весь медперсонал состоял из заключённых, кроме главврача – Н. В. Савоевой. Так как это был 1943 год, а не 1938-й, из больных можно было держать команду выздоравливающих, оздоровительный пункт. Что представляла собой больница «Беличья»? «Чуть дальше двух деревянных бараков тянулись серые, как сама тайга, ряды огромных брезентовых палаток… Брезентовые палатки не только напоминали о бренности мира, но самым суровым тоном твердили, что ты доходяга, здесь человек нежелательный, хотя и не случайный. С жизнью твоей считаться тут будут мало… Брезентовое небо палаток «Беличьей» ничем не отличалось от брезентового неба палаток прииска «Партизан» 1937 года, изорванное, продуваемое ветрами… Звезды же, видимые сквозь дырки брезентового потолка, были везде одни и те же: скошенный чертёж небосвода Дальнего Севера». В палатке, где лежал В.Т. Шаламов, не было даже печки. И вода, которой обмывали больного, прежде чем уложить на топчан, была, конечно, холодной. «Тело моё, – писал В.Т. Шаламов, – дрожало от всякого дуновения ветра», который гулял здесь вольно, «я корчился, не мог остановить дрожь всей своей кожи – от пальцев ног до затылка»[118 - Шаламов В.Т. Указ. соч. С. 158–164.].

Июньские ночи на Севере… Дежурный врач А.И. Лебедев, который обмывал больного холодной водой, сам был одет в белый халат, под ним – телогрейка, на нем ватные брюки, сверх халата – старенький полушубок. Бывший больной А.И. Лебедев стал фельдшером-практиком. Его называли доктор, он не возражал. По профессии – бывший учитель истории в школе. Попал на Север, в лагеря, по 58-й. Прошёл забой, как-то «доплыл» будучи уже доходягой в больницу, постарался остаться, служа со всей преданностью начальству. Во что бы то ни стало, хотел сделаться незаменимым и ценным для заведующего отделением врача Калембета. При смене врача тот его сразу же выписал на приисковые работы, где А.И. Лебедев умер… Пётр Семёнович Калембет был профессиональным врачом, даже профессором Военно-медицинской академии. В 1943 году считал счастьем то, что не ему в историю болезни записывали диагноз, а он – другим. Он 10 лет пробыл в заключении и, освободившись, занял пост начальника санотдела какого-то отделения, но ничего не изменилось, ведь он в прошлом был заключённым. И надежд не было никаких. В 1948 году он, занимая пост начальника санчасти на Эльгене, сам решил уйти из жизни, оставив записку: «Дураки жить не дают». Нина Владимировна Савоева, главврач, и её близкий друг, в будущем муж, Борис Лесняк, фельдшер, за которым она шла, жила его оценками, помогли в трудное время В.Т. Шаламову, почти уже затухающему и безразличному ко всему, словом, почти уходящему из жизни. Они стали его благодетелями. «Доброй воле Лесняка и Савоевой я и обязан в самое трудное для меня время. Мне не забыть, как каждый вечер, буквально каждый вечер, Лесняк приносил мне в барак хлеб или горсть махорки – драгоценные вещи в тогдашнем моем полубытии глубокого колымского доходяги. Каждый вечер я ждал этого часа, этого кусочка хлеба, этой щепотки махорки и боялся, что Лесняк не придёт…<…> Я принимал эти подачки как чудо. Все доброе, что Лесняк мог сделать для меня, он делал: работу, еду, отдых»[119 - Шаламов В.Т. Указ. соч. С. 171 – 175.]. Дизентерии у В.Т. Шаламова не оказалось, то, чем он болел, была пеллагра, дистрофия, цинга, крайний поливитаминоз… Он был выписан из больницы после 2-недельного, что ли, лечения, 2-недельного незаконного отдыха, и когда уже готовился уходить из брезентовой палатки, то Калембет сказал, что он истощён, поэтому ещё на две недели можно его оставить санитаром.

Второй раз В.Т. Шаламов буквально обманным путём сумел попасть в «Беличью». На витаминном пункте, куда ходил уже работавший В.Т. Шаламов, фельдшер сам бил его и давал бить конвою, считая лодырем и симулянтом, отказывая в госпитализации. И однажды ночью фамилию В.Т. Шаламова приписали к чужому направлению в больницу: «мне были рады оказать поддержку по-колымски, и я уполз в «Беличью». Шесть километров полз я буквально, но дополз до приёмного покоя». Его положили в главный корпус, где врачом был А.М. Пантюхов. В.Т. Шаламов простучал зубами до утра – печки не было. На следующий день В.Т. Шаламов простоял у печки в новой палате, куда его перевели, целый день. Он трудно понимал, что с ним делается, и ощущал только голод, голод, голод. Все было ему безразлично – «тепло для меня важнее добра», желаний никаких, все, что ел, ел без аппетита, проглатывая лечебную пищу. Он был пеллагриозником классического диагностического образца, рыцарь трёх «Д» – деменции, дизентерии и дистрофии. Кожа посыпалась с него как шелуха. Цинготные язвы, гноящиеся пальцы после остеомиелита при отморожениях, шатающиеся зубы, пиодермические язвы… постоянное желание есть – и венчала все это кожа, отпадая пластами. В.Т. Шаламов стали показывать проезжающему медперсоналу – с его рук нужно было снять пеллагрозные перчатки, с ног – пеллагрозные ноговицы. Эти вещдоки были приложены к истории болезни и направлены в Магадан, «как живой экспонат для музея истории края». И только благодаря помощи А. М. Пантюхова в 1946 году В. Т. Шаламов был направлен на фельдшерские курсы и стал работать в больнице. Главный лагерный вопрос – жить или не жить был снят.

В одном из своих рассказов В. Т. Шаламов писал, что кроме самых естественных физиологических потребностей там, в этом аду, была потребность в стихах. «У каждого грамотного фельдшера, сослуживца по аду, оказывается блокнот, куда записываются случайными цветными чернилами чужие стихи». И стихи находятся у всех. В.Т. Шаламов вспоминал, что трое вместе с ним из хирургического отделения, фельдшер из глазного устраивали поэтические ночи после поверки, которые начинались в 9 часов вечера и кончались в 11 – 12 часов ночи. Здесь они с упоением читали русскую лирику XX века: А. Блок, Б. Пастернак, С. Есенин, А. Бунин, А. Пушкин, М. Лермонтов. «Каждый читал, что вспомнит и запишет за время перерыва между… стихотворными ночами».

Впоследствии, когда В.Т. Шаламов будет реабилитирован «за отсутствием состава преступления» и уедет в Москву, он сам займётся литературной деятельностью: начнёт писать труд всей своей жизни «Колымские рассказы», в 1956–1977 годах издаст несколько сборников стихов. Его стихи – это боль израненного, но живого сердца.

И ещё раз об этике, деонтологии, жизненной позиции человека

С 1937 года всем медицинским учреждениям тюрем, пересылок, лагерей, «вообще для контингента, которому предназначалось жить, а главное – умирать на Колыме, – все ограничения по инвалидности и по возрасту были сняты». Гипертоников вообще не считали больными, а здоровыми, «краснорожими филонами», которые не хотят работать, но едят государственный хлеб. Таким вот «краснорожим симулянтом», по мнению лагерного начальства, был один из заключённых участка Бараган близ Оймякона инженер М.И. Новиков[120 - Шаламов В.Т. Указ. соч. С. 324.].