Пристанище пилигримов

– Сомневаюсь, – парировала она. – Ты бы видел его глаза… С ним что-то случилось после приезда москвичей… И особенно… – Она слегка запнулась. —… вся эта история с Медведевым. Он очень расстроился, что Серёга покидает коллектив. Они же с юных лет гастролировали вместе: «Гномы», «ХАОС», «Югра»… А тут вдруг нарисовался этот Юрий Романович.

– Андрюша ещё маленький, глупенький, – продолжала Лагодская. – Он не понимает, что жизнь состоит из компромиссов… Что не бывает в жизни абсолютной любви, дружбы… И абсолютной правды тоже нет… У каждого она своя.

– Аню-ю-ю-та, – послышалось из комнаты, и скрипнула кровать.

– И чем раньше он это поймёт, тем лучше будет для всех, – сказала она и промурлыкала в адрес своих «недалёких» родственниц: – Девочки, я иду-у-у-у.

Когда я остался на балконе один, то некоторое время молча любовался пожелтевшей платановой аллеей на фоне синего небесного купола и вновь подумал о том, что в Тагиле уже – глубокая осень, с моросящим нудным дождём и свинцовым небом, и люди, промокшие, серые, нахлобученные, едут в грязных автобусах по утрам на комбинат, где они оставляют своё здоровье, надежды и мечты, постепенно превращаясь в биороботов, которые не чувствуют даже усталости. Не люблю этот город, но при этом не могу без него жить. Чувство ностальгии тащит меня назад и всегда заставляет возвращаться туда, где я никогда не был счастлив. Почему? Как это работает?

Хотя великий русский поэт уже давно ответил на мой вопрос:

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

С первого взгляда Оленька и Валентина производили приятное впечатление: они показались мне слишком правильными и целомудренными. Примерно такой же была Мансурова, когда мы с ней познакомились, – сущий ангел во плоти, – но бомонд и совместная жизнь с таким безнравственным человеком, как я, слегка подпортили эту милую девочку. Если учитывать, сколько шлюх я перетаскал в нашу супружескую постель, то остаться невинной она не могла по определению: «да прилепится человек к своей жене и будет одной плотью». Ленка всё знала, или как минимум чувствовала, поэтому характер её с годами портился и она в каждом моём поступке видела какой-то подвох. Невозможно изменять своей «второй половинке» без последствий – это как пить без последствий для печени.

В то утро со мной случилось какое-то странное умопомешательство: я захотел этих «монашек», и это было как обухом по голове. Как дьявол алчет совращения праведника, так и мне хотелось увидеть в их глазах признание или хотя бы искорку вожделения в мой адрес.

Когда мы пили чай с круассанами, я слушал их наивный детский лепет с восхищением. «Наверно, так поют райские пташки», – подумал я, любуясь их очаровательной мимикой и неповторимыми ужимками. Они болтали о всякой ерунде, но я не мог оторвать от них глаз, настолько они были прелестны. Аура чистоты и свежести сияла вокруг этих женщин, и я поймал себя на мысли, что завидую их мужьям: «Они не ведают ревности и прочих душевных мук. Они любят их по-настоящему – без горького привкуса разочарования. Наверно, о таких девушках мечтал Борис Альтман, когда собирался ехать в глубинку на поиски будущей жены». Впервые я завидовал кому-то чёрной завистью, ибо это чувство никогда не было мне свойственно.

Особенно мне импонировала их естественная красота, словно они никогда в своей жизни не пользовались косметикой, а волосы мыли колодезной водой, а ещё мне нравилась их сдержанная пуританская манера поведения: «Что вы, что вы! Мы не пьём водку!» или «Молодой человек, извольте не выражаться! Мы же не в борделе!»

На их фоне все девицы из балета, в том числе моя жена и особенно их двоюродная сестра Анюта, выглядели как размалёванные хищные суккубы или вакханки с горящими, вечно голодными глазами.

К тому моменту в моих отношениях творился полный бардак. Я никому не верил. Я подозревал женщин во всех смертных грехах, как великий инквизитор Торквемада. С первой же секунды моего приезда я понял, что у моей жены завёлся любовник, – я определил это по выражению её глаз и заискивающей улыбке, – а потом я увидел, как она флиртует со своим подопечным по имени Евгений Махно, и после этого у меня не осталось никаких сомнений: «Женёк, я тебя засёк!»

Всё это было настолько очевидно – и то как они переглядываются, и то как они перешёптываются, и то как он берёт её за «гульфик» во время поддержки… Но я никак не мог навести порядок в собственном тылу и настроиться на ревность к законной супруге: вся моя мужская гордость, моя ревность (в параноидальных масштабах) и весь мой тестостерон были исчерпаны до последней капли в отношениях с Татьяной. Теперь она была единственной хранительницей моего «сундука».

Что касается Ленки, то я любил её совершенно платонически: как мать моего ребёнка, как родную сестру, как «подругу дней моих суровых», как человека настолько близкого, что ревновать её было так же смешно, как собственную мать. К тому же я понимал, что моё хроническое отсутствие мог компенсировать только другой мужчина, а значит у меня не было морального права устраивать разборки, но я пытался включать мужика.

Однажды я затеял большой скандал, но у меня не получилось даже маленького: я буквально сдулся на старте, потому что не хватило мотивации. Мои происки выглядели настолько неправдоподобно, что я сам себе показался опереточным фанфароном. Ленок даже не пыталась мне подыграть – она тихонько молвила, состроив удивлённую физиономию: «Это что сейчас было? Ты решил мне напомнить, кто в доме хозяин?» – «Не-не… Это я так… рамсы попутал», – промямлил я, достал бутылку пива из холодильника и приложил её к горячей голове.

Когда я разговаривал с Татьяной по телефону, меня не покидало чувство, что она потешается надо мной. Я не верил ни одному её слову, а она прямо стелила гладким бархатом: «Ну карапузик, ну когда ты вернёшься? Мне тошно просыпаться по утрам. Каждую ночь мне снится, что ты рядом. Я даже слышу, как ты храпишь. Чувствую твоё дыхание. Я очень тебя хочу». – «Враньё полное!!! – верещал я в ответ. – Мне всегда казалось, что ты хочешь кого угодно, даже самого последнего ушлёпка, но только не меня! Ты всегда была сухой, как осенний лист! Да пропади ты пропадом!!!» – И со всей силы бросал трубку.

Так вот, эти милые пастушки казались мне сущими ангелами на фоне окружающих меня девиц. Особенно мне понравилась Валентина: она как будто сошла с чудотворной иконы «Утоли моя печали», но она совершено не внемлила моим мольбам. Да что там говорить, она относилась ко мне с огромной иронией и постоянно подвергала обструкции: перебивала на каждом слове, позволяла в мой адрес колкие замечания и задавала неприятные вопросы.

– Эдуард, а Вы чем-то ещё занимаетесь, кроме того что являетесь мужем Елены Сергеевны? – спросила она с ехидной улыбкой.

Я непринуждённо улыбнулся, демонстрируя всем свои видом непотопляемость Титаника, и после некоторой паузы ответил:

– Знаешь ли, куколка… И даже с этой обязанностью я справляюсь не очень хорошо… И в этом, и во всём остальном… я самый настоящий распиздяй.

– Попрошу не выражаться, – отреагировала она совершенно предсказуемо.

– О-да, гадкий мой язык! – Я сделал вид, что смутился, и легонько пошлёпал себя по щекам, при этом чувствуя, как внутри раздувается огромная жаба: я задыхался от бешенства и непреодолимого влечения к ней.

На самом деле, мне жутко хотелось ей понравиться, поэтому я очень много шутил, пытался выглядеть страшным оригиналом, заводил какие-то умные разговоры, цитировал Пушкина и Шекспира, но всё было тщетно: она не воспринимала интеллект, у неё напрочь отсутствовало чувство юмора, и по всей видимости, не было слуха, поэтому она не оценила моих риторических экзерсисов. А что касается Оленьки, то она во всём поддакивала старшей сестре и при любом случае пряталась в неё, поэтому сходство с матрёшкой было очевидным: одна больше, другая поменьше, но такие одинаковые, и даже выражение глаз как бледно-голубые брызги.

Когда я уходил из номера 235, у меня было отвратительное настроение, как будто я совершенно облажался: гнал какую-то беспросветную пургу или воевал с ветреными мельницами. Я чувствовал себя жалким и ущербным: то ли рожа кривая, то ли кривые зеркала, бог его знает.

После такого чаепития мне захотелось дерябнуть пивка, и я отправился в бар. Холодная кружка Heineken остудила мой душевный жар, и после этого я понял, что с дамами можно разговаривать только о погоде, если ты, конечно, настоящий джентльмен.

К вечеру вернулась Мансурова – ездила в Краснодар по делам фирмы. Она была уставшая и недовольная. Её сморщенный лобик и бровки домиком подсказывали мне, что она сильно не в духе и что у неё какие-то неприятности, а может – просто раскалывается голова.

Она спросила меня скрипучим недовольным голосом:

– Ты собираешься работать на Белогорского?

– А что?

– Он уже одолел меня вопросами, – ответила она, – проходу не даёт.

– А ты посылай его… И вообще, я ему уже всё объяснил.

– Значит плохо объяснил. Как всегда, оставил человека в полной неопределённости. Ты это умеешь.

– К Лагодской сестрёнки приехали из Тагила, – перевёл я разговор на другую тему. – Такие душечки, такие пупсики, такие…

– Ты уже кого-то присмотрел на вечер? – жёстко отреагировала Мансурова.

– С чего ты взяла?

– Ну прямо кипятком писаешь, – ответила она, ехидно улыбаясь. – Ой, Эдичка, я знаю тебя как облупленного.

– Прекрати! Ты разве не видишь, как я меняюсь? Прямо на глазах.

– Не болтай, – резанула она и пошла в ванную (в тот момент на ней были только стринги), открыла дверь и вдруг остановилась…

– А кстати, кому ты постоянно звонишь в Тагил, – спросила она, медленно развернувшись в проёме дверей; она спросила это нехотя, сдавленным голосом, как будто ей было неприятно затрагивать эту тему, – по номеру 42-50-15? В этом месяце я заплатила триста рублей за твои шалости. Согласись, это ненормально.

Я буквально посыпался от этого вопроса и, наверно, даже покраснел. Мой взгляд невольно съехал на тумбочку, где стояла неопровержимая улика моего предательства – белый кнопочный телефон.

– Ну… С кем ты там болтаешь?

Я глупо улыбался и бормотал нечто неопределённое… Не дождавшись моего ответа, она захлопнула дверь. «Да-а-а, неловко получилось», – подумал я.

А ближе к ночи мы отправились в «Метелицу». Ольга и Валентина были крайне возбуждены и болтали наперебой, – по их разговорам я понял, что они никогда не были в подобном заведении. По всей видимости, они надели свои лучшие наряды: это были шёлковые блузы и расклешённые юбки в стиле 50-х годов. Причёски у них тоже были соответствующие: роскошные букли напоминали осиные гнезда, и было видно, что на эти чудеса парикмахерского искусства они потратили уйму времени и лака для волос.

Сестрёнки выглядели как две десятиклассницы, которые отправились на выпускной вечер. Их ретроспективный образ дополняли белые туфельки на коротких шпильках. А вот Анюта, как всегда, была в тренде: короткое обтягивающее платье из тонкого трикотажа цвета фуксии и голубые кроссовки. Ну а я просто побрился и одел свежую майку.

Девчонки нырнули в стеклянную крутящуюся дверь, а я остался покурить на крыльце, под ярко-красной неоновой вывеской. Моя длинная изломанная тень валялась на гранитных ступенях. Ещё один глоток удивительной лунной ночи, перед тем как нырнуть в этот бьющийся в конвульсиях и оргазмирующий до самого утра вертеп. Повисла тревожная пауза, и, чтобы хоть как-то развеять эту пустоту, я спросил у охранника, стоящего на дверях:

– Елена Сергеевна уже там?