Пристанище пилигримов

– Что?! Уберите от меня руки! Я сейчас буду выступать! – взревела она колоратурным меццо-сопрано.

Казалось, что она пытается меня клюнуть. Её выпученные глаза с фиолетовыми подводками осыпали меня искрами.

– После Марго? – удивился я. – А Вы не боитесь, что сломается пилон?

– Я певица, а не стриптизёрша! – гордо заявила мадам.

Глаза у неё были, как сонмище демонов, как стая ворон в открытом поле, как самая тёмная южная ночь, к тому же они были очень ярко накрашены. Нос у неё был довольно крупный и прямой. Волосы, размётанные густыми чёрными прядями, переплетались на голове словно змеи. Она выскочила из моего самого страшного сна: я помню и никогда не забуду эту ужасную «панночку», летающую на гробе, – это было одно из самых жутких воспоминаний моего детства. С тех пор я панически боюсь чёрных разъярённых баб.

Уже через минуту я пожалею о своём легкомыслии, но пока ещё продолжаю куражиться и выкидывать всякие кренделя. Когда я пьяный, многие вещи доходят до меня с задержкой трафика.

– И не надо тут глазками стрелять! Мы тут всяких певиц повидали!

– Эдуард, успокойся, – прошипел кто-то за спиной, и моя рука попала в железную клешню.

– Вы – хам! – крикнула она и, развернувшись на каблуках, пошла от меня прочь.

За спиной, белый от бешенства, колыхался Андрей. Он был реально белый, как скатерть на столе.

– Ты что творишь?! – крикнул он и зрачки его сузились до точек. – Совсем берега попутал от пьянства?! Иди проветрись! Срочно! Щас такое начнётся!

– Эдька, – бормотала Ирина, – это же знаменитая грузинская певица, а ты её просто так по жопе похлопал.

Через несколько секунд алкогольный дурман развеялся, и до меня начало доходить: «Так, я сегодня уже доставил этой даме неприятности, наткнувшись в темноте на её стул. Даже пытался поцеловать ручку, и вот я опять совершил бестактность», – но когда в моей памяти красным курсивом вспыхнуло её имя, то мне захотелось рвать на себе волосы.

Я всегда приклонялся перед этой потрясающей женщиной, всегда восхищался её талантом, её неповторимой красотой, а при встрече повёл себя как последнее тагильское быдло. Стыд разрубил моё сердце пополам. Я не знал, куда мне бежать и что делать. Совершенно раздавленный, я выбрался на улицу и выдохнул весь этот кабацкий смрад. Через некоторое время вышел Калугин – медленно закурил, помолчал, а потом спросил более спокойным голосом:

– Как такое могло случиться? Ты что, телевизор не смотришь?

– Григорич, я не узнал её! Богом клянусь! Разве я посмел бы?

– Ты что дебил? На входе афиша висит!

– Не обратил внимания, – оправдывался я. – Ну пойми, Григорич… Давно её не видел. По телеку она не мелькает последнее время. К тому же поправилась, постарела, изменилась.

Он покачал головой. Тонкие волевые черты лица его стали резкими. Серые глаза пробирали меня до самых печёнок. «Наверно, такими же взглядом смотрел Эрнст Кальтенбруннер на врагов Третьего Рейха», – подумал я.

– А что, Эдуард, с другими женщинами можно себя так вести? – спросил Калугин, не выпуская меня из поля своего зрения. – Ты знаешь, что она петь отказывается? А её покровитель сказал мне, что этому придурку – понимаешь о ком речь? – он череп проломит. Такой горячий Резо. Поверь мне, мужик очень серьёзный. Я его знаю.

– Не трави душу, Григорич! – взмолился я. – И так тошно!

– А ведь это всё водка, – глумился Калугин. – Она, зараза… Это её прихваты и приёмчики. У тебя нет ощущения, что тебя со всех сторон обходят?

– Весь мир идёт на меня войной.

– А это означает только одно, – глубокомысленно продолжал Калугин, – что ты неправильно живёшь.

– Главное – держаться подальше от людей. Им всё равно не угодить.

– Да при чём тут люди?! Ты всё делаешь своими руками. Ты своими руками копаешь себе могилу.

– А мне реально хочется в землю провалиться! – закричал я и рубанул ладонью воздух. – Где можно найти цветы? Любые деньги отдам!

– Сейчас только на клумбе, – спокойно ответил он, и бледная тень улыбки появилась у него на лице.

– Шутишь?

– Нет. Есть очень богатая клумба возле теннисного корта. Беги пока не поздно. Там есть белые хризантемы. Такая прелесть.

– Я одного не могу понять, – рассуждал я в полном недоумении, – почему великая певица выступает после стриптизёрши? Что-то типа разогрева? Тебе не кажется это абсурдом?

Он посмотрел на меня с некоторым возмущением: ему явно не понравилась дискриминация стриптизёрши.

– Времена такие абсурдные, – холодно ответил он. – Все хотят кушать… и великие певицы, и никому неизвестные девчонки.

– Ага, я понял… Поэтому им приходится иногда жрать из одной кормушки.

– Иди уже! А я пойду нашу примадонну успокаивать. Накапаю ей пятьдесят капель валерьянки. Это же надо! Концерт сорвать! Ну ты даешь, парень!

.20.

Я шёл внутри тенистой аллеи заплетающейся походкой. Фонари окутывали меня жёлтым туманом, и моя нелепая тень словно пыталась от меня ускользнуть, но всё никак не могла вырваться из-под ног: тянулась и тянулась от фонаря к фонарю.

Молодые пихты отбрасывали на асфальт фиолетовые тени. В их пушистых кронах кто-то забористо смеялся надо мной и улюлюкал, а в это время кроваво-жёлтый индюшачий глаз луково и пристально наблюдал за мной… «Неприятный соглядатай, – подумал я. – Такая луна бывает не к добру». Над кромкой горизонта, словно лёгкий росчерк божественного пера, растянулось облако-зигзаг, – это была буква «Z» с лёгким наклоном, что означало: парень, ты полный ноль.

С каждым шагом нарастало чувство ненависти к самому себе, и это даже было не чувство, а некий голос из репродуктора где-то в глубине моего черепа, который транслировал следующее: «Ты не человек. Ты жалкий выкидыш на обочине жизни. Такие, как ты, оскверняют человечество. Твоя безнравственность ужасает. Это какая-то античная безнравственность – даже Калигула позавидовал бы. Твоя расточительность переходит всякие границы. С таким подходом к жизни тебе было бы проще уйти на войну и там лечь в братскую могилу, и это была бы героическая смерть, а в противном случае ты просто сопьёшься или тебя забьют как собаку до смерти. Помнишь эти ощеренные пепельно-серые трупы вдоль дорог? Ты расточаешь свою жизнь между альковами и ипподромом. Ты думаешь, что игрок может выиграть? Ошибаешься! Выигрывают в этой жизни только трудяги, а ты патологически ленив. С твоими мозгами у тебя могло бы получиться всё, но ты очень редко их включаешь. Нет, ты не дурак, ты – просто идиот. Ведёшь себя по жизни, как слон в посудной лавке…»

– З-а-м-о-л-ч-и!!! – заорал я и, схватившись за голову, сел на корточки.

Какая-то ночная птица подхватила мой крик и долго смеялась в конце аллеи. Когда я поднялся, то меня начало штормить, а потом вырвало прямо на асфальт, – мне показалось на секунду, что меня вырвало зелёными червями, – и тем не менее я двинулся дальше в поисках заветной клумбы. В голове мелькнула мысль: «Что бы я сегодня ни делал, всё будет тщетно». С каждым шагом меня покидало желание куда-либо двигаться. Обессиленный, я опустился на лавочку и уставился на луну. Она была ужасающей. Очень хотелось курить, но сигареты я забыл в ночном клубе.

– Господи, прости меня. Не создан я для этой жизни, – прошептал я и тоскливо завыл, протяжно, по-волчьи.

– Почему всё так глупо, бессмысленно?! – крикнул я, заламывая руки. – И чем дальше я живу, тем сложнее мне находить пристанище в этом мире. Люди вокруг кажутся натуральными, в отличие от меня. Они едины как организм. Они единомышленники во всём. Вон, они там пляшут, веселятся, жрут, трахаются, а я в этом организме сижу как заноза… Как инородное тело! Всем только мешаю!

– Перестань ныть!

Я вздрогнул от неожиданности и резко повернул голову.

– Шекспира начитался? Тоже мне Гамлет выискался! – летело в меня из темноты.

Мне показалось, что я схожу с ума.

– Кто здесь? – робко спросил я, вглядываясь в заросли можжевельника.

Из кустов вышел огромный человек в белом, – он буквально фосфоресцировал в лунном свете. Мне показалось то ли спьяну, то ли от неожиданности, что он трёхметрового роста. Сердце всколыхнулось. Между лопаток побежала струйка пота. «Инопланетяне высадились», – подумал я с нарастающим ужасом. По мере приближения этого выдающегося гуманоида я начал понимать, что это всего лишь человек. Пускай очень крупный – но человек. К тому же он на ходу застёгивал ширинку.

– Зашёл в кустики отлить, – говорит он, – и слышу, кто-то по-волчьи воет.