Пристанище пилигримов

– Не поеду, Андрей. Не вижу в этом смысла. Не хочу оглядываться назад. И смотреть вперёд тоже не хочу. Живу одной секундой – только здесь и сейчас. Никогда так не умел, а в этой обители научился.

– Но тем не менее время никого не щадит, – продолжал я, разминая сигаретку. – Время сметает на своём пути всё, как цунами. Оглянись – вокруг уже никого нет. Все мертвы.

– Вот именно, Эдуард, – обрадовался Калугин, – я тебе про это же самое толкую. Я говорю тебе о спасении.

– От этого не спастись, Андрюша, а в загробную жизнь я не верю.

– Дурак, – прошептал он.

– Молодые люди, вы как-то странно разговариваете, – заметила Валентина, и они с сестрой лукаво переглянулись. – Вы как будто постановку играете. – Я посмотрел на неё как на вошь, и она перестала улыбаться.

– Поехали, Эдуард, – попросил Калугин. – Помнишь, как там было хорошо? Какая благодать повсюду? Какой воздух? Поехали. – Он улыбнулся детской беззащитной улыбкой, и мне даже показалась, что глаза его наполнились влагой; я никогда его не видел таким.

Я мотнул головой, словно необъезженный конь; опрокинул в себя полынную горечь, поморщился и почувствовал тошнотворное отвращение.

– Страшно мне туда ехать, – сказал я. – Уж больно батюшка строгий. Стыдно мне, Андрюша. Стыдно! Понимаешь? Как ему в глаза посмотрю? Не оправдал я его доверия. Фуфло я тряпочное после этого.

– Ты знаешь, Эдька, – ответил Калугин, – Господь к людям милостив, а поскольку батюшка и сам человек, то должен быть вдвойне милостив к людям.

– Но не надо этим злоупотреблять, – парировал я.

– Всё получиться, если ты этого захочешь. Просто нужно чем-то поступиться. Прекрати жрать водку для начала, а дальше как по маслу пойдёт.

– Нет, Андрюша. Хоть что со мной делай – не поеду.

– Ну и дурак! – Он махнул рукой и отошёл от стола.

Мои подружки смотрели ему вослед с восхищением. Валентина повернула ко мне своё раскрасневшееся, покрытое мелким бисером лицо.

– А это что за мужчинка, такой интересный? – пропела она лилейным голоском.

– Понравился? – хмуро спросил я.

– Да-а-а… Такой мужественный, харизматичный… Ну вылитый Де Ниро.

– Кто?! – Я громко рассмеялся. – Этот голливудский баловень просто отдыхает по сравнению с Калугиным.

– Настоящий мужчина, – вторила Оленька своей сестре.

– Да! Это настоящий мужик, – подтвердил я, – но только он не про вас… Понятно?

– Это почему? – возмущённо закудахтали глупые клуши.

– Да потому что он любит… мою жену, – ответил я.

Они смотрели на меня широко открытыми глазами, словно находясь под гипнозом, а в это время у них за спиной набриолиненный, накрашенный Евгений, в облегающем платье с разрезом до самого пупка и в сетчатых колготках, изображая порочную страсть, волочил по полу, как тряпочную куклу, мою «благоверную» жену, и вдруг, совершив неимоверный кульбит, он оказался сверху на вытянутых руках…

Монотонно пульсировал фонарь в слоях белёсого дыма, символизируя угасающее сердце, и когда всё закончилось, в том числе и музыка, фонарь моргнул последний раз, и кабак погрузился в полную темноту. «По всей видимости, этот мальчишка навалился на неё всем телом и, возможно, засовывает ей в рот свой поганый язык», – мелькнуло у меня в голове, но это не вызвало ревности, а только лишь – чувство брезгливости. В этот момент публика взорвалась восторженными аплодисментами, а мне захотелось уйти.

Ирина и Анюта в тот памятный вечер сидели недалеко от нашего столика. Мы постоянно переглядывались, перемигивались, и они беззастенчиво строили мне глазки. Выглядели они до безобразия сексуально: плотно облегающие платья подразумевали отсутствие нижнего белья. Ирина представляла собой античную статую Афродиты: её чрезмерно выпуклые формы были слегка декорированы атласным шёлком. Волна неподдельного интереса пробегала по залу и мужички начинали ёрзать на своих стульях, когда она проходила между столиков, отбивая ровный шаг каблуками и покачивая тяжёлыми бёдрами, – это было зрелище не для слабонервных.

Я помню, как несчастный Квазимодо в очередной раз подошёл к ней, чтобы пригласить на танец. Он церемонно наклонил свой бритый калган и натянуто улыбнулся, – лицо у него было таким сосредоточенным, словно он пытался продеть ниточку в игольное ушко. Ирина в этот момент строила мне глазки и улыбалась очаровательной улыбкой, постукивая длинным пунцовым коготком о край фужера. Когда он появился перед ней (большой неповоротливый «сугроб» во всём белом), она вздрогнула и посмотрела на него с неприязнью (как смотрят на официанта, который принёс огромный счёт за банкет), решительно мотнула головой (мол, никуда не пойду), после чего этого бедолагу аж перекосило и он растворился в темноте словно приведение. Мне почему-то стало его жалко, как маленького ребёнка, которому дали пинка под зад вместо конфетки.

И вот часы пробили полночь – мои прелестные Золушки обернулись толстыми пьяными бабами в аляповатых нарядах из ситчика. Их вздёрнутые носики превратились в поросячьи пятаки. Их возбуждённые физиономии лоснились от пота, и что-то резкое, неприятное появилось в них, словно это были уже не люди, а зловещие карикатуры.

А потом им принесли жаренную свинину на рёбрышках, с запечённым картофелем, и они начали довольно активно обсасывать белые полированные кости, что не могло не вызвать у меня чувство глубокого отвращения, но в то же самое время я не мог оторвать глаз: с некоторых пор уродство стало для меня более привлекательным, нежели красота.

– Вы так аппетитно кушаете, – сказал я, с умилением глядя на них, – что мне захотелось стать вегетарианцем.

Облизывая жирные губы, Оленька посмотрела на меня взглядом, означающим «отвали!». Я медленно поднялся и пошёл в туалет. На пути у меня вырос Калугин.

– Ну что, тебе ещё не надоела такая жизнь? – спросил он.

– Надоела! – ответил я с вызовом. – Но у меня осталось ещё чуточку терпения.

После туалета я не вернулся к сёстрам, а упал на кожаный диванчик рядом с Ириной и Анютой. Они обрадовались и дружно защебетали:

– Это что за деревенщины? Те самые матрёшки? Такие смешные, размалёванные…

– Цыц! – рявкнул я. – Зато они прекрасно воспитаны, как мамзельки из института благородных девиц.

– Ты им поэтому водочку подливал в шампанское? – спросила Ирина.

– Прямо эдакий стюард, – с ехидной улыбкой заметила Аня.

– Мужчина спаивает женщину только с одной целью… – добавила Ирина.

– Ой, недоброе ты замыслил, Эдуард! – крикнула Анюта.

Я смущённо улыбался и всё отрицал.

– Кошмар! – не могла успокоиться Аня. – Где она прикупила это ужасное платье?

– Не ломай голову, – ответил я. – Она его сама сшила, а выкройку взяла из «Бурды».

В это мгновение кабак погрузился в темноту, а на сцене в дымчатом облаке света появилась полуобнажённая девушка. Это была Марго – самая великая блудница и самая великая стриптизёрша в мире. Она была отполирована южным солнцем до шоколадного перламутра. Её безупречное тело было усыпано разноцветными блёстками. На голове распустилась «мангровая» копна дредов. Они были словно обугленные, и даже казалось, что с них осыпается пепел. Она обвивала шест, как чёрная мамба, сверкая своей искусственной «чешуёй» в лучах софитов. Она была неистовой Сиреной, усыпляющей волю мужиков танцем, но не пением. От созерцания её шпагата и упругой промежности захватывало дух.

Когда изгалялась Марго (или Ритуля, как её называли в шоу-балете «ХАОС»), мужики прекращали жрать и начинали с нескрываемой похотью пялиться на сцену, но у меня в этот момент возникали какие-то противоестественные чувства: соленый комок подкатывал к горлу, когда я становился свидетелем этого откровенного перфоманса. Я замирал до кончиков волос, охваченный ужасом и восхищением, и для меня всё это не было реминисценцией блуда, а, скорее всего, являлось криком её души, вывернутой наизнанку под «Clubbed to Death», – вот что меня притягивало по-настоящему, а не только выпуклости её молодого тела и бурлящая воронка между ног.

Марго была странной – никто не понимал её. Она редко улыбалась, была молчалива и необщительна, не флиртовала с мужиками, а напротив – могла выругать любого настырного соискателя как последняя хабалка. У неё был завораживающий взгляд, наполненный бесконечной тревогой, – это были тёмные как омут глаза, в которых невозможно было ничего рассмотреть, кроме собственного отражения.

После того как заканчивался танец, она убегала голышом за кулисы, и там, в гримёрке, происходило обратное превращение: она надевала простенький халатик с китайскими иероглифами, закуривала тонкую сигаретку с ментолом и начинала разговаривать с явным кубанским «ховорком», а так же было видно при близком рассмотрении, что дреды у неё крашенные, брови нарисованные, ресницы приклеенные, и без этих стеклянных «стрипок» она казалась коротконогой и обыденной, но на сцене Ритуля была всё-таки королевой Марго.

В тот вечер она «порвала» всех: и меня, и себя, и этот прокуренный кабак со всеми его обитателями. Однако, в самый волнующий момент, когда эта «летучая мышь», повиснув вниз головой, одним ловким движением расстегнула трусики и мне открылся её аккуратно выбритый лобок, в кадре начали появляться какие-то посторонние части тела, а именно: мощные квадратные бёдра, обтянутые голубой парчой с дамасским орнаментом, белые обнажённые плечи, словно из фарфора, и огромная пышная шевелюра…

– Э-э-э-й, мадам! – Я попытался отодвинуть женщину. – Вы не могли бы чуточку сморщиться?!

В тот момент настроение было слишком игривое, да и выпито было уже немало, поэтому я слегка переборщил с жестикуляцией, и дамочка взбесилась: