О, Камбр! или Не оглядывайся в полете!..

Что ж, началась семейная жизнь.

Глава 13. Как Камбр познакомился с Бамбром Лифусом

Дождь терпеливо стучал в окно, бубня бесконечную дождливую колыбельную, и все в доме уже давно спали, но Камбру не спалось. Он лежал на диване, разглядывал трещины на потолке и даже не пытался уснуть. На него, что называется, накатило. Последние пару лет с ним такое случалось регулярно раза два в месяц, и Риза, считавшая, что в это время Камбра лучше не трогать, молча взяла малыша и ушла спать в другую комнату, закрыв поплотнее за собой дверь.

В доме сразу стало удручающе тихо, и даже бубнеж начавшегося дождя не внес разнообразия, лишь сделал тишину вязкой и трясинной, словно сам воздух подернулся серо-серебряной дрязгой, наполняя Камбра усталостью и угрюмой тоской.

Да-а… Все складывалось неудачно: поэма, которую начал еще в прошлом году, писаться не желала. Песни получались то слишком сентиментальными, то пошлыми и откровенно глупыми, собственные стихи стали казаться бессмысленным набором рифмованных строк, а эссе «О развитии литературы в Дурмунурзаде как позитивном толчке в умственном развитии велодрынов», над которым он трудился всю прошедшую неделю, – совершенно бездарным…

Камбр тяжело вздохнул и заворочался, пытаясь отогнать тоскливые мысли, но тишина, лениво колыхнувшись разок-другой, окончательно сомкнулась над ним, придавив к дивану, и он, смирившись, начал по новой перебирать в памяти все, что произошло за последние два года.

Самое главное – это, конечно, рождение сына. Тут Камбр слегка улыбнулся, вспоминая свои переживания по поводу необузданных желаний Ризы, самыми простыми из которых были синяя рыба и кляксовые яйца, многочисленные советы друзей и ахи-вздохи кумушек-соседок, мрачно пророчащих, что от связи с полудраматичкой ничего хорошего родиться не может.

Однако родился нормальный младенец, крепенький, здоровенький, по уверениям Камбровой двоюродной тетки Автолики, приехавшей по этому поводу из Дигона, вылитый Камбрюша в детстве, только с малиновой шевелюрой. Малыша после продолжительных споров и даже ссор назвали Шамбром в честь прапрапрадедушки Камбра, основателя рода Строфанзенов.

Вскоре после этого прилетел Слоупек Пабс, как он сказал, осмотреться. Осматривался он всю зиму. За это время Руфус совсем собрался было жениться, передумал, опять собрался, опять передумал; Шамбр подхватил грудничковую тигрянку, и все ужасно переживали, потому что тигрянка в таком возрасте дает жуткие осложнения, но обошлось; Топу Коламеи пригласили в новый шикарный ресторан в Тамаре, и он со всем своим многочисленным семейством – тремя женами десятком детей и злыдней сестрой – перебрался туда; глюк Хамфри, опровергая устоявшееся мнение, что глюки никогда ничем не болеют, заболел нудьглистым всхлюпером и попал в больницу, а Камбр вдруг почувствовал себя одиноким и никому не нужным. Тогда на него «накатило» в первый раз.

Камбр поморщился. Вел он себя в то время, конечно, не лучшим образом: пил без просыху, забросил работу, грубил, кричал, что его все угнетают, капризничал, закатывал сцены ревности. В конце концов Риза пригрозила, что заберет Шамбра и переедет к Руфусу. Камбр испугался, притих. И Риза осталась.

Слоупек присмотрел себе участок за городом на нытиковых пустошах и решил строить дом. Хандра у Камбра прошла, он начал работать и подолгу гулять с Шамбром в сквере возле дома или ходил с ним в парк 13-го Восстания. Шамбру такие прогулки очень нравились, но тут накатило на Ризу. Она стала беситься от ревности и придираться к Камбру по пустякам. Они часто ссорились, Шамбр плакал, а Руфус пытался помирить их. Глюк Хамфри выписали из больницы, они с Камбром принялись регулярно ходить на болота собирать сплюхву, и скандалы неожиданно прекратились. Слоупек улетел обратно на Драму, пообещав все оформить и вернуться через год, а буквально перед Слоупековым отъездом Камбр отдал Берри Струпнику сборник стихов и поэму. Берри, прочитав стихи, в восторге заявил, что это лучшее из всего написанного прежде и Камбра ожидает мировая слава. Ну мировая не мировая, а Шара-то от Камбра точно сошла с ума. Его произведения даже включили в школьную программу, и теперь десятиклассники, проклиная все на свете, зубрят перед экзаменом бессмертные строчки:

«Не караван бредет уныло по пустыне,

Не Золотой дракон блестит в лучах заката,

То мысль моя привычно рассекает просторы мирозданья…»

Камбр скривился, как от зубной боли, и помотал головой, отгоняя неприятные воспоминания, как надоедливых взвизгов.

Луч света ослепил его на мгновенье. Камбр зажмурился, потряс головой, медленно обвел взглядом комнату в поисках источника света. И увидел… от неожиданности он даже сел на диване, сердце его бешено застучало где-то в районе горла, руки стали ледяными.

Картина – подарок фей – слабо светилась во тьме. Она как-то увеличилась в размере и теперь это уже выглядела вовсе и не картиной, а окном, распахнутым в ночной лес. Там вовсе не было никакого дождя, красавица-Ода сквозь мохнатые лапы скалок освещала полянку, и под ее лучами изумрудно сияла лайка, вспыхивали рубинами кармеллки, а обычно серые и невзрачные длинные острые листья амалии переливались всеми оттенками бирюзы.

На полянке… Камбр пригляделся, и дыхание его перехватило, да-да, на полянке танцевали стукалки. В центре самозабвенно, едва касаясь босыми ногами мягкого травяного ковра, кружилась Эй. Вокруг нее фиолетовым искрились, то исчезая, то вновь возникая, Би и Джей, еще три незнакомые Камбру феи выделывали умопомрачительные па среди деревьев.

У края картины стояла Си и зеркальцем пускала в Камбра одинные зайчики. Увидев, что он наконец заметил ее, она засмеялась и замахала Камбру рукой. Он хотел было удивиться, но передумал и энергично замахал в ответ.

– Эгей, Камбр, Камбр, иди к нам, – пропела Си, – иди к нам, потанцуем. Разве ты нам не рад?

– Рад, еще как рад! Но как же…

– Ах, ты только пожелай!.. Ну что?

– Да! Да!

Камбр протянул руки к картине, пальцы его коснулись тонких пальчиков Си…

Вокруг уже не было стен, лишь громадные стволы скалок. И потолок с забавным узором из мелких трещин исчез. Вместо него над головой гигантским розово-белым фонарем висела Ода, приглушая своим сиянием блеск окрестных звезд на темно-фиолетовом бархате неба.

Феи окружили Камбра, наперебой приглашая его танцевать. Он смутился, начал отнекиваться, но тут Си взяла его под руку и…

Он танцевал, танцевал, танцевал… Сначала с Си, и показалось, что тоска, вцепившаяся в сердце мертвой хваткой, стала слабеть, потом с Эй, и появилась уверенность, что он юн и полон сил, потом с Джей, и возникло волшебное ощущение необыкновенной легкости, потом с Кэй, и счастье уже переполняло его…

– Ну как? – спросила Эй, когда Ода скрылась в густой чаще скалок и лишь слабое сияние фей рассеивало предутренний мрак, – тебе стало легче?

– Наверное, – Камбр устало прикрыл глаза, чувствуя, что даже двинуться не в состоянии. – Я еще не знаю. А завтра вы будете здесь?

– Завтра? Нет, – Джей покачала головой. – Завтра взойдет Хайана. Но в следующее полноодие… Может быть, – и она оглянулась на Эй.

– Пожалуй, мы можем еще кое-что для тебя сделать, – пропела Си, потерев кончик носа пальцем. – Боюсь, танцы не очень-то помогли. Но пока тебе нужно отдохнуть. Ложись-ка спать. Этот мох, безусловно, достаточно мягок. Спи.

– А как же… – еще успел пробормотать Камбр и уснул.

Проснулся он от тихого пересвиста чаинок и звона колокольчиков хайаны. Лежа под стеклянной березой на большой подушке из фиолетового мха, Камбр прислушивался к голосам утра, с удивлением понимая, что все случившееся с ним ночью было не сном, и что он действительно находится не дома, а в лесу, в глухой чащобе, неизвестно где. Неизвестно где!

От этой мысли Камбр окончательно проснулся, чихнул и протер глаза. Вокруг шныряли носохлюпики, порхали розовые лисички и голубые бегемотинки, толстая плюшка шумно плюхнулась на самую нижнюю ветку стеклянной березы и с любопытством уставилась на Камбра. Тут же прилетела еще одна, попыталась устроиться рядом, но ветка не выдержав, подломилась, и обе плюшки с треском и писком грохнулись вниз. Камбр расхохотался, и испуганные плюшки тут же улетели. Мимо проскользнула крапчатая вьюшка. Камбр быстро поджал ноги, вьюшки – ядовитые змеи. Пронзительно крикнула сцилла. Заверещал аквамариновый блик. Камбр вскочил и услышал треск корчужника за спиной, какой-то зверь удирал во все лопатки. Камбр прошелся по поляне, потирая шею.

«Пожалуй, тут нечему удивляться, – в конце концов решил он, – феи еще и не то могут. Но как теперь выбираться домой?»

Он приметил узкую тропку и пошел по ней, справедливо полагая, что уж куда-нибудь она да выведет, а там разберемся.

Лес становился гуще, темнее, игольчатые скалки и стеклянные березы почти исчезли. Стеной стояли кокосовые елки, иногда еще попадались банановые дубы, живописными арками сплетаясь над тропой, но все чаще кепочник, перемежаясь тигрошником, превращал лес по обе стороны от тропы в непроходимые заросли, а могучие листотрясы закрывали небо широкими листьями.

Камбр не замечал ничего, он шел и шел, углубившись в свои мысли, и все тяжелее становилось у него на сердце. Волшебная музыка фей, которой он, как дорогими духами, пропитался за ночь, звучала в душе все тише, да и утро, безоблачное, теплое, нежное, словно поцелуй любимой, постепенно превращалось в жаркий и душный день.

Ничто не могло вывести Камбра из глубокой угрюмой задумчивости, ни деловое гудение ушастой пчелы, ни розовая лисичка, уютно устроившаяся у него на плече и осторожно покусывавшая воротник белой рубашки, ни кусты охмурины, усыпанные крупными лиловыми ягодами, ни черные глянцевые лепестки лопаток, свешивающиеся с поникших кленовых магнолий и источавшие тягучий дурманящий аромат… Камбр весь ушел в меланхолию.

«Как это глупо… – думал он. – Да и зачем?.. Похоже, я окончательно разучился писать! В самом деле, разве это стихи?.. Дурь! А что еще?.. Дела, дела, у всех свои дела. «Камбр отстань», «извини, Камбр…» Риза, Руфус, даже глюк Хамфри и тот… И вечно все не так. Риза ворчит, ругается… «Не трогай Шамбра, уронишь», «Не пей, какой пример ты подаешь малышу…» Каждый день: не пей, не ори, не дыши, помой, постирай, свари, погуляй… Денег опять нет… Берри ходит кругами, как акула. А я? Этот выскочка, бездарь Алупан Белолидис, смотрит сверху вниз, да еще и ухмыляется при встрече. Великая фея-прародительница, святой мученик Алониций, помилуй и защити, какие он гадости про меня болтает!.. Танк Договитц, подумать только, Танк Договитц сказал, что я исписался! Подлец! Подонок!! Но с другой стороны… ведь он прав. Что я написал за последний месяц?.. Что я вообще сделал приличного? Неудачник, ей же ей неудачник…»

Тропа вывела на изумрудно-зеленую поляну.

Тут и там по краю ее росли чахлые, покрытые белым налетом, кустики балины, в самом центре торчала скособоченная и абсолютно сухая скалка, а по всей поляне среди зелени сверкали золотые кольца ослепины. Камбр, не обращая внимания на столь зловещие признаки, сделал шаг, другой и…

И провалился по самые по ушки. Он тут же рванулся вверх и почти выскочил, но болото успело накрепко вцепиться в него. О-ох! Плюхнувшись обратно и чувствуя, как грудь сдавило точно тисками, Камбр понял, что это конец. В глазах потемнело.

О эти жуткие силизендские болота с их черными трясинами, гигантскими воронками, вдруг возникающими на месте твердой земли и в мгновение ока затягивающими неосторожных, с блуждающими кочками, драконьим эхом и огнями святого Бельма, с коварными нереидами, дурной нрав которых вошел в поговорку. Эти самые нереиды обожали прозрачными полутенями шататься вокруг путников, напускать густой молочно-белый туман и пугать бедняг до полуобморока, касаясь их своими холодными склизкими пальцами. Болота с их непременным спутником – ярко-желтой ослепиной, кольцами окружающей каждую кочку, зловонным дыханием, завываниями бронтокрякла и рычанием чваклов – кошмарный сон Силизенды, бесконечный источник легенд и страшных сказок. В детстве каждому дурканчику мама непременно говорила: «Не ходи на болото – пропадешь! Будешь шалить, придет болотный Плюх и унесет тебя, тело засосет трясина, а память разорвут черные чваклы».

И нормальные дуркане, запуганные с детства, старались обходить болота стороной, а уж если доводилось идти, так ни в коем случае не в одиночку. Камбр вовсе не был исключением. И на тебе, угораздило его провалиться в трясину, да не какого-то там, а Херувимного болота, жуткой легенды Тамаизы.

Камбр закрыл глаза. Помирать не хотелось, но и ждать помощи в непролазной чащобе было глупо. И тут до него донеслось еле слышное бряканье колокольчика. Камбр напрягся, пытаясь позвать на помощь, но из груди вырвался лишь едва слышный хрип. Болото жадно чавкнуло в предвкушении жертвы, однако звук колокольчика становился все громче, и через минуту на тропке показался его хозяин – здоровенный лохматый вислорог, потряхивающий сивой спутанной гривой и нервно шлепающий себя по бокам хвостом. На спине вислорога гордо восседал невысокий упитанный дурканин в коричневом монашеском балахоне. Странствующий монах! Увидев Камбра в столь горестном положении, он, не медля ни секунды, снял с седла длинную веревку, быстро раскрутил ее и накинул петлю на утопающего. Тот схватился за веревку, а монах, ударив вислорога в бока пятками, завопил что есть мочи.

– Йо-йо-йо-йой!

Вислорог рванул в сторону и единым духом выволок Камбра из болота.

Отдышавшись, Камбр поднялся. У ног его тут же образовалась небольшое озерцо грязной воды, грязь и тина ровным слоем покрывали одежду. Монах, легко соскочив с вислорога, поспешил на помощь. Ростом он оказался чуть пониже Камбра, абсолютно лыс и чем-то неуловимо напоминал хрюкозоида. Возможно, длинным, толстым, похожим на свернутый хобот, носом, а возможно, выражением лица или глубоко посаженными маленькими глазками, посверкивающими из-под мохнатых бровей. Оглядев Камбра, он спросил.

– Позволено ли мне будет узнать, с кем имею честь и как вы оказались в столь неподходящем для дурканина месте, как Херувимное болото?