Имаго

– Лив, – сказала она, когда лифт помчался вниз. – Звони чаще. Мама и папа меня совсем не любят… не покупают игрушек, не возят в кино или зоопарк. Пожалуйста, хотя бы звони – я не буду такой одинокой, пока буду слышать тебя в телефоне.

– Хорошо, – я нежно сжала ее руку. – Друзья навек, Холли?

– Друзья навек! – девочка отдала мне честь, и я шутливо прижала руку козырьком к виску.

Это был наш с ней жест, сакральная тайна, о которой не знал никто на свете.

Машина Джейка уже стояла на парковке, а сам он в ожидании замер подле. Я с беспокойством отметила то, как он ссутулился, как жалко завернулся в плечи. Казалось, даже его дорогой пиджак стал ему велик на три размера, впрочем, как и глазницы – из угрюмых впадин угольками мерцали больные затуманенные глаза.

– Джейк? – я заботливо положила руку ему на плечо, но он отстранился. Это больно кольнуло меня, хотя я ничего не сказала, тревожно поджав губы.

– Садись, Холли, – пробормотал Джейк. – Папочка сейчас подойдет.

– Да, па, – Холли смиренно засеменила к машине. С каждым шагом изгиб её спины терял ту задорную прямоту, превращаясь в покатый панцирь одиночества.

– Я слышал о твоей травме, – сказал Джейк и закашлялся. – Очень жаль, что я не смог приехать.

– Я вижу, что тебе плохо, – заметила я, глядя, как он схаркивает тёмный комок в сточную канаву. – Рану быстро залечили.

– Того ублюдка нашли? – спросил Джейкоб.

– Нет, – я качнула головой, – я не писала в полицию.

– Хм, – Джейкоб улыбнулся, обнажив черные десна, покрытые струпьями. Длинные, огрубевшие десна. – Можешь не беспокоиться. Он получит по заслугам.

Джейк развернулся и неуклюже затопал к своей машине. Я с тревогой взглянула ему вслед. У меня вдруг возникло отвратительное ощущение, что все вокруг знают, что происходит, и лишь одна я пребываю в неведении.

ГЛАВА 7

Неожиданные перемены

Ночь была полна звуков. Открыв глаза, я долго вслушивалась в них, обливаясь потом от страха. Где-то в темноте плакал ребёнок, заходился стонами и криком. Я села в кровати и включила уцелевший ночник. В комнате никого не было, но я явственно слышала жуткие всхлипы – чей-то нереальный, далекий, словно долетающий из глубокой ямы, голос причитал и хныкал прямо в моей голове.

– Мамочка… мамочка…

– Эй?

Люди, которые в ужастиках спрашивают: «Есть тут кто?», непременно погибают первыми. Поэтому я, облизав соленые от пота губы, умолкла и осторожно ступила на ледяной пол. Рука легла на обмотанную изолентой рукоять бейсбольной биты, любезно одолженной Женевьевой. Тёмная квартира казалась огромной: чтобы не оставлять за спиной мрак, я включала каждый торшер, каждый светильник по пути в гостиную.

Никого. В квартире было пусто.

– Помоги мне, мамочка, – плакал голос, – почему ты никак не поможешь мне…

Бита выскользнула из слабых пальцев, с громким стуком упала на голый пол. Галлюцинации… признак сумасшествия? Может, Женевьева была права, и мне на самом деле нужен покой в сочетании с правильно подобранными препаратами?

– Заткнись! – я рухнула на колени, отчаянно прижимая кулаки к вискам. – Заткнись, заткнись…

Плач стал громче и явственнее. Казалось, кто-то бьется в истерике или громко хохочет – это было похоже на что угодно, только не на рыдания. Я плакала вместе с невидимкой, страдала от этого эха у себя в голове, стирала в кровь руки, зажимающие уши, и сучила ногами по полу.

И вдруг все прекратилось. Так же внезапно, как и началось.

Тяжело дыша, я лежала на боку, глотая слезы, испуганно прислушивалась. Тишина. Я неуверенно встала с пола, убрала с лица волосы и схватилась за голову: казалось, внутри кто-то от души бил в барабан.

– Боже… – прошептала, всхлипывая, я.

Часы показывали три часа ночи. Окна соседских высоток казались пустыми глазницами, тысячами глаз, и я отвернулась от окна, обхватив себя руками. Это не могло мне показаться. Просто не могло. Я замерла на пороге комнаты, раздумывая, стоит ли выключать свет, но подумала о той темноте, липкой, непроницаемой, что сейчас царит за тонкой перегородкой оконного стекла. Поэтому я просто вернулась в спальню, упала на кровать и дрожащими руками натянула на себя одеяло. Пот крупными бусинами скатывался по коже – и такой же холодной. Меня то бросало в жар, то схватывал озноб; стуча зубами, я с силой поджала колени к груди с твёрдым намерением поспать. И впала в спасительное забытье.

***

Утро наступило так быстро, будто я лишь на секундочку моргнула – и уже рассвет. Лежа в постели, я анализировала свое состояние, глядя в потолок. Все тело горело, словно его пропустили сквозь мясорубку. Вдобавок ко всему, меня все ещё сильно клонило в сон. Часы показывали двенадцать, и я крепко задумалась о том, стоит ли вообще идти на работу в таком состоянии. Наверное, все же не стоит.

Позвонив Келлер, я предупредила ее о своем недуге. Кажется, она поверила – хотя, кто бы не поверил, когда на том конце телефонного разговора слышно несчастный, хриплый голос явно больного человека? Сбросив короткий, но суливший пару дней покоя разговор, я откинулась на подушку и судорожно вздохнула. Поспать. Поспать еще пару часов – самая важная задача в данный момент.

Свет, бьющий из окна, безумно раздражал. Я с силой зажмурила глаза. Не помогло.

– Да чтоб ты сдох! – я встала с кровати и сердито прошлепала к шкафу.

Оттуда были вытащены все имеющиеся одеяла и пледы, которые я сложила на своей кровати и, улёгшись рядом, принялась накладывать их на себя слой за слоем. Вскоре я очутилась в тёмном, непроницаемом коконе и с облегчением вздохнула. Ну и что, что жарко – зато темно. Оливия хочет спать. Оливия заслужила немного покоя.

Трудно назвать то, что я видела, снами. То были скорее путаные видения, которые приходят обычно в тяжелом температурном бреду. Я бежала по полю, где было лишь небо и трава, трава и небо, и странными цветами вокруг пестрели бабочки, сложившие свои крылья. Они взлетали, когда я тревожила стебли, опутывали моё тело и трепетали, словно от ужаса, щекоча своими цепкими лапками. Позади неумолимо маячила фигура. Когда я уже готова была закричать от отчаяния и страха – сколь бы я не убегала, все равно оставалась на месте – фигура растворилась, поднявшись в воздух тёмным столпом пыли.

– Оливия…

Сон прервался резко, без обычной прелюдии к реальности в виде истончения и плавного пробуждения. Организм включился сам по себе, словно машина: завертелись шестерёнки, заскрипели суставы. Руки, согнутые в локтях, медленно распрямились, поднимая тело, а ноги, наоборот, поджались к животу. Я подняла голову, тряхнула ею, отодвигая жаркий кокон из одеял, и взглянула в окно. Солнце уже почти село – на горизонте сияла золотая линия заката, окружённая лиловыми облаками. Я обескураженно взглянула на часы: зеленые электронные цифры показывали девять. Какой кошмар, я проспала весь день! Сев в кровати, я удивленно моргнула. Никакой сонливости – взгляд ясный и чёткий, словно кто-то вытащил хрусталики из глаз и промыл их. Обычно я очень тяжело просыпаюсь.

Я прошла в кухню, думая о том, сколько денег накапает на счет после суток иллюминации – лампы все ещё горели. На автомате достала из холодильника апельсиновый сок, а из шкафчика любимые хлопья, залила их в пиале и, взяв ложку, застыла. Сахарные пластинки тихо шуршали, впитывая солнечно-желтую жидкость, раскисали, превращаясь в сладкую жижу. В нос ударил такой едкий запах лимонной кислоты, что я отшатнулась, зажимая его ладонью. Невозможно. Это невозможно есть! Я была почти уверена, что при контакте языка с этим нежные вкусовые сосочки просто расплавятся.

В отчаянии я заглянула в холодильник и, достав оттуда молоко, глотнула прямо из картонного пакета. Холодная жирная жидкость хлынула из уголков рта, закапала на пол, расплылась пятном на старой футболке. Поморщившись, я утёрла губы тыльной стороной ладони. Землистый привкус, кисло-сладкое послевкусие, запах нежного вымени и чего-то ещё, явно химического. Но никаких негативных последствий. Пожав плечами, я допила молоко и смяла картонку в руке. Желудок недовольно буркнул, но обошлось без извержения. Я удовлетворенно вздохнула, но с тревогой осознала простую истину: этого недостаточно.

На полках в холодильнике лежали бутылки с пивом и вином, фрукты и салаты, колбаса, сосиски, йогурты, бургеры. Они манили красотой, но на деле оказывались отвратительными: каждая гнильца на фруктах пахла брагой и плесенью, от колбасы и сосисок несло прогорклым жиром и свиной шкурой. Пиво источало мерзкий запах дрожжей, а от коробки с содой исходила целая симфония неприятных ароматов. Я закрыла мини-холодильник и прислонилась к нему поясницей. Вся моя жизнь вертелась вокруг культа Еды и Алкоголя – сомнительного сонма богов, носящих прекрасные маски на уродливых лицах. Когда один из них отворачивался от меня, я воздавала молитвы другому, и дары не заставляли себя ждать. Но теперь сразу оба порочных божества оказались предателями: я не могла вынести ни их вкуса, ни запаха. Все то, чем я так наслаждалась, в чем топила свое горе и чем заедала тяжелые дни – все это кануло в никуда.

Я наморщила лоб. Что ж, с молоком фокус сработал, так? Можно вытащить все съестное и проверять кусочек за кусочком. Прислушиваться к ощущениям. Воодушевлённая свежей идеей, я опустошила холодильник и нагрузила всей имеющейся пищей столешницу. Оценивающий взгляд остановился на сырой говядине, позже скользнул по алому куску свинины. Я взяла один вид мяса в левую руку, второй – в правую, задумчиво взвесила каждый кусок, понюхала. От говядины исходил пресный запах застарелой крови, от свинины – сладковатый, жирный. Сглотнув липкий комок слюны, я приблизила говядину ко рту и сомкнула челюсти. Упругие волокна хрустнули под зубами, язык беспокойно заплясал по склизкой поверхности. Желудок никак не отреагировал на эту непривычную пищу, но я недовольно отстранилась. Невкусно. Абсолютно.

Судорожно вздохнув, я надкусила свинину. По губам заструилась влага. Как вкусно! Постанывая от удовольствия, я скорчилась на полу, отрывая кусочек за кусочком, глотая с жадностью, почти не жуя. На пол капала коричневая кровь из перерубленных вен, стучали осколки костей, выплюнутых с небрежной спешкой. Я вспомнила, как в детстве, будучи у бабушки в гостях, попробовала сырой фарш из индейки. Тогда казалось, будто во рту у меня очутилась старая половая тряпка. Но сейчас я доела свинину целиком, дрожа от голода и слабости.

Когда от мяса не осталось ни кусочка, я вытерла губы и неуверенно посмотрела на оставшуюся на столе еду. Есть ли смысл пробовать мороженое или колбасу, сыр или пирожные, если мой желудок уже с удовольствием принял сырую свинину? Я протянула руку к банке «Бэн&Джерриз», сняла пластиковую крышку и понюхала десерт. Запах холодильника, сливок, масла. Аромат шоколадной крошки, размокшей в подтаявшем мороженом. Все это не вызывало отвращения, но казалось инопланетной пищей – вроде пахнет вкусно, но есть не хочется.

Я судорожно вздохнула и, взяв чёрный мешок для мусора, сгребла все съестное в его жадную пасть. Руки опустошали шкафчики, выгрузив оттуда сухофрукты и орешки, хлопья и печенье, конфеты и крендели, из деревянной хлебницы были вывалены хлеб и булочки для гамбургеров, а из плетёной корзины вытащены все пакеты с макаронами. Безжалостно и методично я уничтожала свои маленькие запасы, а мешок в руках тяжелел и распухал, как чёрный полиэтиленовый желудок.

Уложив сверху упаковку замороженных равиоли, я завязала его горлышко медицинской резинкой и потёрла лоб. Со всех сторон на меня смотрела пустота. Не без усилий я выволокла мешок к мусорным бакам, подписав его «Еда для бездомных». Пусть порадуются.

***

После визита в супермаркет холодильник был снова забит под завязку: молоко и мясо, штабелями разложенные на узких полках, скромно заняли место прежних продуктов. Что ж, это, конечно, не баварские колбаски и не «Будвайзер», но все же пища. Я вздохнула, выложила на широкое блюдо два куска свинины, прихватила бутылку молока и прошла к телевизору. На экране вновь мелькали тревожные кадры: тела, накрытые простынями, черные пакеты на стальных каталках… я задержала взгляд на хмурых лицах полицейских, отстраняющих зевак от места происшествия.

– В штатах Нью-Гэмпшир, Вашингтон, Мэн и Огайо официально объявлен комендантский час: лицам всех возрастов не рекомендуется появляться на улицах после десяти часов вечера во избежание провоцирования убийцы. Замеченные полицейским патрулем люди будут отправлены в участок для установления…

Я пожевала свинину, глядя в окно. Как много идиотов решится нарушить комендантский час в угоду собственным интересам? Кажется, полиции подкинули приличную работенку. Но я не понаслышке знала, что нельзя быть уверенной в безопасности даже в собственной квартире. Моя беда пришла в лице симпатичного мужчины – не это ли повод задуматься о том, как опасно сейчас доверять кому-либо? По крайней мере, теперь я знала природу этих преступлений… думала, что знала.