Марсельская сказка

Реми сделал вздох, поднял взгляд к небу. Я сделала то же самое, пытаясь отогнать пелену непрошенных слёз.

– Отец также написал точный адрес своей сестры, которая жила с мужем в Нёвшатель в Швейцарии, велел нам отправляться туда. Помню, с каким ужасом и обидой я наблюдал за тем, как мама собирает наши вещи. Любая мелочь, которая попадалась ей на глаза – ничего самого необходимого. Дайон плакала, не хотела уезжать, оставлять своего жениха, оставлять учёбу. А я… я был полон злости, неуместной мальчишеской бравады, а ещё я был в ярости на отца. Разве не он сказал встречать опасность лицом к лицу? Разве не смелость должна спасти нас? – Реми сжал кулаки, опустил голову и глубоко вздохнул. Я ощущала каждый шаг, который он делает на пути к раскрытию себя. – На следующий день мать позвонила сестре отца, они с мужем пообещали встретить нас на границе. Утром я сидел на ступеньках возле дома своего друга, дожидался его, чтобы обо всем рассказать, хотя все уже обо всём знали. Тогда я увидел Дайон – она прощалась с Кентеном, своим женихом. Кентен сказал ей, что мобилизация уже объявлена, и завтра утром по нашей улице будет проезжать машина с военными. Он заявил, что пойдёт на фронт, сядет в эту машину, ведь это его долг, и так на его месте поступил бы каждый… Как думаешь, как эти слова подействовали на тринадцатилетнего мальчишку?

У меня перехватило дыхание. Я сильнее сжала ладонь на бедре Реми и прикрыла глаза, собираясь с мыслями. До этого момента я и не думала, через что, кроме потери родных, ему пришлось пройти, и как этот путь начался. Реми решил начать с истоков. Не просто правда. А самая глубина истины.

– Ещё одно жаркое августовское утро навсегда перевернуло мою жизнь. За нами должна была приехать машина. Моя мать раньше работала в консерватории – у неё было достаточно почитателей, готовых отвезти нас к границе. Когда авто приехало, я уже всё для себя решил. Хотя, вернее было бы сказать, что я и не размышлял толком. Просто знал, что выбора у меня нет. Мы вышли из квартиры, не зная, вернёмся ли когда-нибудь сюда ещё или нет, спустились со ступенек, и какой-то сноб в вязаной жилетке открыл для мамы дверь. Дайон села, а я не забрался в салон вслед за ней. На соседней улице, там, где жил Кентен, уже собирали добровольцев.

– О, боже…

– Я крепко обнял ничего не понимающую мать. Попросил у неё прощения. И сорвался на бег.

– Ты?..

Ладонь Реми вдруг опустилась на мою, что лежала на его бедре, и сжала. Его дыхание сбилось, плечи то поднимались, то опускались, а я уже ничего не видела за пеленой слёз, застеливших глаза.

– Она бежала за мной, кричала моё имя. А я знал, что поступаю правильно. По-другому же и быть не может.

– Но ты ведь был ещё мальчишкой. Как тебя могли принять на службу?

– Никто и не принимал меня. Я запрыгнул в кузов к остальным добровольцам, когда их уже записали. Благо, в этом грузовике не было Кентена, иначе он бы вышвырнул меня к чертям собачьим. Остальным же было плевать – все знали, куда они едут, знали, что значит долг.

– Так значит… – голос мой охрип от нахлынувших чувств. – Ты прошёл войну? Как же так, Реми? Разве дети должны воевать? Почему тебя не отправили домой? Это не…

Он резко втянул носом воздух и посмотрел на меня.

– Я был в партизанском движении, Эйла, как и другие мальчишки моего возраста и младше. Но я… я начал это не для того, чтобы рассказать тебе о войне, – Реми повернулся ко мне, взял обе мои руки в свои. Моё сердце затрепетало, но тотчас же болезненно сжалось в дурном предчувствии. – Ты знаешь, что произошло с моей матерью и сестрой. Я узнал об этом через четыре года. Четыре года я жил с мыслями и мечтами об их жизни в Швейцарии. Но я вернулся в квартиру, которую отдали властям, забрал у соседей письмо от тёти, и узнал, что остался один. В семнадцать лет у меня не осталось никого и ничего, кроме подвала в доме, где мы жили, кроме этого проклятого письма. И осознания того, что я виноват в гибели мамы и сестры. Я бы многое отдал, чтобы снова войти в двери нашей квартиры, взглянуть на неё, быть может, другими глазами, взглянуть на себя другими глазами. Но пока я знаю: всё могло бы быть иначе, если бы я не сбежал. Мы бы пересекли границу раньше, потому что мать не тратила бы время на мои поиски, дядя и тётя встретили бы нас на границе, и наша жизнь… она бы не была сломана. В корабль, на котором служил мой отец, попала бомба в пятнадцатом, я не смел винить себя в его гибели, но они… мама и Дайон… я научился жить с мыслью о том, что я своими руками все разрушил. Это невыносимо, но это правда. Ты говоришь, что не заслуживаешь её? Не заслуживаешь знать это дерьмо обо мне? Никто бы не захотел узнать.

Я не могла позволить себе заплакать, только не при нем, не при ком бы то ни было. Это выдало бы меня, выдало бы меня с потрохами. Я уже знала итог его откровений, я читала это в его глазах. А потому лишь стиснула зубы и замерла в смиренном ожидании своего приговора, будто бы это и впрямь могло причинить мне боль…

Будто я ждала чего-то иного.

– Не нужно смотреть на меня так, будто ты не считаешь меня виноватым.

– Только глупец скажет, что ты виноват в их смерти, – немедленно отозвалась я, сверля его остекленевшим взглядом.

Реми горько усмехнулся.

– Это неважно. Всё неважно, Эйла. Ты должна понимать: я уже потерял своих близких, своей виной или нет, но я остался один. Я не могу позволить себе снова потерять кого-то. И не могу позволить тебе вторгнуться в своё одиночество. Самым верным решением будет сохранять нейтралитет. Мы с тобой все равно из разных миров. Нам должно быть достаточно просто не привязываться друг к другу.

Слова эти, ожидаемые и неожиданные, больно ударили под дых. Выбили весь воздух из лёгких. В момент, когда мне показалось, что мы стали ближе друг к другу, между нами разверзлась глубокая пропасть. Охваченная пламенем неожиданных чувств, я могла броситься в неё и погибнуть. Но инстинкт самосохранения по-прежнему был со мной. Он держал меня у края обрыва и не позволял сорваться вниз.

– Не волнуйся, – сдавленно сказала я, медленно убирая свои ладони из-под его. – Ты верно сказал: мы с тобой из разных миров. Но они параллельны друг другу, Реми, им не суждено пересечься. Можешь не беспокоиться об этом.

Я словно бы сделала шаг от края – решительно и отчаянно. Эта глупая ложь сдавливала моё горло, но я улыбалась. Розалинда всегда играла на публику: улыбалась, когда от неё этого ждали, принимала скорбный вид, когда того требовала ситуация. У меня всегда все шло не по плану. И с каждым прожитым днем я понимала – сдерживать свои эмоции становится все трудней. Сейчас мне оставалось только надеяться на то, что он не видит моих сияющих от слёз глаз. И не слышит, как гулко грохочет моё сердце.

И температура между нами вдруг словно бы упала, и теплая прованская ночь стала на порядок холоднее. Я отодвинулась от него – мне нужно было как можно больше места, чтобы разместить все свои мысли – и крепко сжала кулаки. Где-то над ухом раздался скрип дерева, надо мной возникла высокая тень – это Реми встал со своего места.

– Я рад, что ты меня поняла, – пробормотал он, и мне вдруг захотелось спросить с усмешкой: веришь ли ты сам в то, что говоришь? – Нам нужно как можно скорее вернуться к тому, с чего мы начали.

Я усмехнулась, но ничего не ответила.

– Я должен немного поспать. Тебе стоит пойти со мной в машину, я не хочу терять тебя из виду.

– Боишься, что убегу в лес? – я хмыкнула, но так и не взглянула на него.

– Ты останешься здесь?

– Останусь.

– Ты можешь замёрзнуть. И я должен знать, что ты находишься где-то поблизости. К тому же, тебе и самой не мешает поспать.

Мне хотелось расхохотаться с абсурдности его слов. Как он может сперва так страстно отвечать на мой поцелуй, затем открывать нараспашку свою душу, а после покрываться непробиваемой коркой льда? Ещё немного, и он снова начнёт на меня орать. Или, что на порядок хуже, станет меня игнорировать. И почему меня это так нестерпимо злит? Помнится, в Кембридже я и сама грешила подобными выходками…

– Ради бога, Реми, – прервав поток бешеных разрушающих мыслей, я повернулась к мужчине и сверкнула решительным взглядом. – Я в ярдах двадцати от машины. Тебе и правда не помешало бы поспать. Нужно как можно скорее покончить с этим, как можно скорее… добраться до Парижа. Иди. Я разбужу тебя на рассвете. Обещаю.

– Если и бестирийцы…

– Я бегаю быстро и кричу громко. Иди же. Пожалуйста, просто… дай мне побыть одной.

Слёзы вновь обожгли глаза, и я крепко зажмурилась, отвернувшись. Под чужими ногами зашуршала трава. Один шаг, два, три… спустя мгновение в этой ночи осталась лишь я, тихое журчание ручья да полный небосвод звёзд. Они подмигивали мне, собравшись над моей головой, но я будто не видела их, я была где-то далеко, в прошлом, где тринадцатилетний мальчишка запрыгнул в этот несчастный кузов, а его любящая мать наверняка побежала за ним… я представила, как её образ скрывается за поворотом, и как он, потерянный и напуганный, но решительный, сверлит взглядом то место, где видел её в последний раз. Какие ужасы войны ему довелось пережить? Я родилась в тот год, когда началась война, но в Роузфилде всегда было безопасно. Моего дедушку представили к награде за помощь в войне, но ведь он помогал лишь финансово, из стен нашего поместья, изредка выезжая куда-то за пределы Дирлтона… а что же насчёт таких, как Реми? Настоящих героев? Их представили к награде, их всех? Неужели он жил в подвале своего дома, неужели никто ему не помог? Одинокий, съедаемый чувством вины, разве он мог вырасти другим человеком? И разве могла я представить, насколько глубоки его шрамы и как они несопоставимы с моими?

Где-то вдалеке хлопнула дверь автомобиля. В небе вспыхнула серебряным блеском звезда и навсегда погасла. Я сделала глубокий вздох и наконец позволила себе горько заплакать.

Сегодня я впервые плакала о чужой судьбе.

Глава 23. Поступиться с гордостью

Вот уже полчаса ярко алые рассветные лучи упорно боролись с паутиной ветвей молодых деревьев – боролись за внимание, боролись за каждый дюйм света, жадно желая пролить его на уснувший лес. Всё вокруг оживало от их исцеляющего влияния: просыпались птицы, заливисто пел ручей, шумела листва. А где-то в спрятанном за деревьями небосводе пробуждалось горящее багряным заревом утреннее солнце. Оно разгоняло предрассветный мрак и нагревало землю, оно, величественное и прекрасное, талантливо направляло своих воинов – лучей – на верную службу, и даже облака не смели противостоять его планам. Всё становилось прекраснее с рассветом, и даже внутренний страх растворялся, стоило только ласковым и тёплым лучам коснуться моей кожи. Что бы ни случилось, солнце всегда взойдет.

Обнаружив себя этим утром на заднем сиденье крайслера рядом со спящим Реми, я нисколько не удивилась. Помню, как холодно стало в лесу почти сразу после того, как ушёл Реми, помню, как уснула, когда слёз уже не осталось, а мысли покрылись тонкой туманной пеленой, помню, как чьи-то горячие безопасные руки подхватили меня и унесли в машину. Даже сквозь марево сна я знала, что это не бестирийцы – уверенность эта была на уровне одних лишь ощущений, какого-то внутреннего спокойствия, абсолютного доверия. Сейчас я понимаю, насколько безрассудно было не открывать глаза, чтобы убедиться, и всё же это уже не имеет значения. Реми беспокоился обо мне, и мысль об этом вытесняла все прочие мысли.

Оторвав взгляд от окна, пропускающего назойливые солнечные лучи, я повернулась к Реми. Он спал, откинув голову и сцепив лежащие на коленях руки в замок. Его ресницы подрагивали во сне, но он не выглядел встревоженным. Что же ему снилось? Нас обоих мучили кошмары, созданные нашими шрамами, но его дурные сны подпитывал он сам. Реми давал своим снам право на существование. Изменится ли это когда-нибудь?

Осторожно убрав чёлку с его лба, я застыла в дюйме от его лица и закусила губу. Невозможно было не залюбоваться им, не зардеться от одних лишь воспоминаний о нашем поцелуе, но сейчас мне нужно было сосредоточиться только на нашем с ним соглашении. Мы застряли здесь, в этом захолустье, но нам пора выбираться и, что ещё важнее, как можно скорее приступить к осуществлению того, что я задумала. Быть может, у нас не было иного выбора, кроме как переждать эту ночь, но теперь мы не можем терять ни минуты. Кто знает, как далеко продвинулись бестирийцы в наших поисках за эти несколько часов, хотя едва ли они могли представить, что мы залегли на дно.

– Реми, – позвала я, чуть отодвинувшись от него в надежде избежать неловкости. – Реми, уже рассвет. Нам пора.

Он сморщил нос, нахмурил брови и шумно выдохнул, заставив меня тихо усмехнуться. Как кто-то настолько грозный может быть таким милым во сне? Я коснулась его плеча, и когда он нехотя открыл глаза, дрожь пробрала все моё тело. Я так много о нем узнала, так много для себя решила… мир между нами уже никогда не будет прежним.

– Эйла, – хрипло пробормотал Реми, поворачиваясь ко мне и исследуя моё лицо сонным взглядом. В душе моей потеплело, так странно, так незнакомо, но я ни на миг не могла сосредоточиться на этих новых ощущениях. Я опустила глаза, а он огляделся по сторонам, без конца хмурясь. – Который час?

– Понятия не имею, – я взялась за ручку двери. – Мой будильник в сумке, сумка в багажнике, а как его открывать, я не знаю.

На мгновение в воздухе повисла неуютная, раздражающая тишина. Я посвятила её терзаниям: с какой степенью злости мне придётся столкнуться, когда я озвучу ему свою мысль? Мельком взглянув на глубокую морщинку между его бровей, я глубоко вздохнула, крепко зажмурилась и на выдохе выпалила:

– Реми, я думаю, нам стоит немного…

– Погоди, – вдруг прервал меня он, потянувшись к переднему сиденью и выглядывая в лобовое окно. – Я думаю, я вижу дорогу.