Усё

– Ну папа у них какая-то духовная шишка.

Виталик зашевелился. Резко встал, на автомате, слегка подавшись вперед, побрел в туалет. Шум сливного бачка. Потом, как зомби, на кухню, каким-то чутьем обнаружил нужный шкаф, достал почти пустую бутылку французского коньяка, добытую Крис, и все, что осталось, влил в себя. Проходя мимо Марго, не взглянув на нее, пробормотал «королева» и снова принял горизонтальное положение на кровати.

Марго брезгливо дернулась, зажала нос и, к моему великому облегчению, быстро уехала.

Я сидел на кухне, размышляя то о судьбах близнецов, рожденных попадьей, то о высшей силе, препятствующей моему одиночеству, когда раздался звонок от Крис.

– Отчего грустный, Сержио, брат мой?

– Не знаю. Хандра, наверное.

– Разве в Москве может быть хандра? Эх! В Москве банальная депрессия. Вот в Питере другое дело, тут истинная безысходность. Приезжай скорее. Тебя ждет дно и возрождение. Я снимаю чердак, как Раскольников. Тебе понравится.

Через два дня я повез мастера в "Севилью". Мы договорились с Ритой об этом вечером. Минут за двадцать я набрал ей, надеясь, что она уже проснулась. Оказалось, что бойлер починен. Ее папа опередил нас.

– Ты не могла позвонить? – разозлился я.

– Папа приехал в семь утра. Я в это время плохо соображаю. И откуда мне знать, что вы приедете? Прошлый раз тоже обещали. А я тут без воды.

Виталик ушел от меня на четвертые сутки, пообещав через три месяца вернуть долг. Я вызвал такси. Вечно гуляющая дама спросила у нас, который час.

– Час быка, – мрачно ответил Виталий.

Хлебопечное

Я бы не воспользовался любезным приглашением Крис, если бы не следующее событие той недели. В квартире наверху начался ремонт. Ремонт заразен, я заразил соседей ремонтом. Он передается воздушно-капельным путем.

Итак, я больше не автор, я жалкий сгусток нервов. Клубок раздраженной плоти. Наверху сбивают плитку. Перфоратор рушит мир. Как никогда остро я переживаю свою незащищенность, уязвимость, беспомощность. Я червь, исторгнутый из земли стуком дождя. Я зверь, выгнанный из норы.

Я ищу спасения в Питере.

Из чердачного окна я смотрю, как Крис чешет по набережной на Стриде. Маленькие колеса складного велосипеда везут Крис на новую работу в рекламное агентство. Любопытные прохожие провожают ее взглядом. Стрида выглядит необычно даже для Питера. В ней есть что-то от первых моделей велосипедов, что-то старомодное, и в то же время ультрасовременное, экзотическое. Словом, Стрида привлекает внимание, особенно когда за рулем кучерявая дылда, в зеленой юбке и фиолетовой куртке. За плечами у Крис коньячного цвета рюкзак из экокожи. На запястье браслет, похожий на кусок советского телефонного провода.

***

У дверей офисного центра новый охранник. Его мозг фиксирует яркую вспышку цвета. Он напряженно следит за тем, как Крис складывает велосипед пополам, везет на колесе, придерживая за руль. Она обычно оставляет Стриду в коридоре второго этажа, половину которого занимает рекламная компания, в которой Крис работает.

Охранник преграждает ей путь.

– Ну и куда вы с транспортным средством?

– Доброе утро. Мне разрешают. Он маленький.

– Ну так положите его в сумочку, раз маленький. Кто разрешает? Тут я разрешаю или не разрешаю.

– Я его ставлю у нас там, он никому не мешает, – оправдывается Крис.

Сощурив глаза, охранник смотрит на нее в упор. Он страж. Он на страже чего положено. Он охраняет мир от того, что не положено. Следит за стабильностью порядка круговорота и сторожит устойчивость скреп уклада. Он стережет рецепт докторской колбасы, секрет воспитания молодежи, чистки воблы, скоростного плевка и знает волшебное заклинание, обращающее врагов в бегство: «А если все начнут?»

Он задумывается. Зрительная кора анализирует визуальную информацию. Пять секунд, десять, пятнадцать. Бинго!

– Да ты мужик, бля!

***

– Вот тварь, – повторяю я. – Назвать даму сэром!

– У меня, бля, как-то все в обратную сторону пошло, бля. Не первый подобный случай, бля, – Крис вздыхает.

– Ничего никуда не пошло, бля. Просто ты отощала. Где твои щеки? Куда ты их дела?!

– Да, – кивает она. – Надо больше есть, бля.

– Помнишь, наши супы-пюре? – улыбаюсь я.

– Блендер сломался, – снова вздыхает она. – Не вынес здешнего климата.

Не думаю, что у Раскольникова была барная стойка. Она отделяет миниатюрную кухню от квадратной комнаты. Двадцати пятиметровый чердак с голубыми стенами довольно уютный несмотря на низкий потолок. Крис называет его студио. Стола нет. У барной стойки два черных высоких стула. На них мы сидим. Пьем пиво, грызем что-то из моря. Тишина поражает меня. Ни голосов, ни хлопанья дверей, ни звуков ремонта, абсолютная, умиротворяющая тишина.

– Райское место! – я совершенно расслаблен – Кирпич?

– Да.

– Я люблю кирпич. Я фанат кирпича.

В воскресенье, возвратившись с прогулки, я обнаруживаю на столе инопланетный корабль.

– У нас гости из космоса?

Крис в фартуке, щеки испачканы мукой.

– Знакомься, Сержи, это хлебопечка! Хлебопечка, знакомься, это Сержи.

Какая сытная жизнь началась у нас! Хлеба пшеничные и ржаные, горячие, круглые, со злаками и семечками, курагой и черносливом, с кунжутом и орехами. Крис экспериментирует. Хлеба с авокадо, кукурузой, маслинами, грибами, брынзой, чечевицей.

В ленте Крис теперь еда. Ее фотографический талант на службе у земли-матушки. На смену питерской архитектуре пришли хлеба. Вместо туманных пейзажей, чашек кофе, салатовых листиков мяты – пуп земли, русский кулич, родник красоты. Мы назвали хлебопечку Клавдией.

– Тсс! Не выражайся при Клавдии, а то хлеб не поднимется.

– Чего так поздно! Мы с Клавдией волнуемся!

Округлилось женское бедро, и на круглых щеках Кристины заиграл теплый деревенский румянец. Вид ее радовал сытой безмятежностью. На домашнем хлебе девушка похорошела. Пополнели руки, в лице проступила мечтательность сельской простушки.

– Я поправилась? – крутится у зеркала.

– Да, и тебе очень идет, а я вот непростительно разжирел, – вздыхаю я, чувствуя, как пояс джинсов неприятно врезается в живот.

Она трогает острый кадык.