Земля обетованная

Она кивнула. На Эмилио она не глядела.

– Воздух такой, будто плывешь, – сказала она. – И себя почти не чувствуешь.

Мы добрели до магазина Роберта Хирша. Я вошел.

– Привет. Ну, где бойлер?

– Неужели ты заставишь даму ждать на улице? – ехидно поинтересовался Хирш. – Да еще такую красивую. Почему бы тебе не пригласить ее сюда? Или боишься?

Я обернулся. Мария стояла на тротуаре среди снующих прохожих. Это был час матерей-домохозяек, возвращающихся с партии в бридж или просто от кумушки-соседки. Мария стояла среди них, словно юная амазонка, отчеканенная на металле. Витрина, разделявшая нас, сообщала ей странную чуждость и далекость. Я едва узнавал ее. И вдруг понял, что имел в виду Хирш, когда спросил, не боюсь ли я.

– Да я-то, вообще говоря, только бойлер хотел забрать.

– Сразу ты его все равно не получишь. Я сам уже час разогреваю гуляш Танненбаума-Смита. Понимаешь, я ждал на ужин Кармен. Так эта мерзавка уже почти на час опаздывает. Кроме того, сегодня вечером по телевизору бокс, финальные бои. Почему бы тебе не остаться? Еды на всех хватит. И Кармен придет. Надо надеяться.

Я колебался лишь секунду. А потом вспомнил плюшевый будуар, пустую комнату покойника Заля, сонную физиономию О’Брайена.

– Замечательно! – сказал я.

И направился в долгий, чуть ли не километровый путь к недоступной, безмерно далекой амазонке, что застыла в световом пятне от витрины в переливах серого и серебристого тонов. Когда я наконец дошел до нее, она вдруг показалась мне ближе и роднее, чем когда-либо прежде. Что за странные игры света и тени, подумал я.

– Мы приглашены на ужин, – сообщил я. – И на бокс.

– А как же мой гуляш?

– Уже готов. Стоит на столе.

Амазонка вытаращила на меня глаза.

– Здесь? У вас что, по всему городу лохани с гуляшом расставлены?

– Нет, только в опорных стратегических пунктах.

Тут я заметил приближающуюся Кармен. Она была в светлом плаще без шляпы и шла по улице столь отрешенно, будто вокруг вообще никого не было. Я так и не понял, с какой стати она в плаще. Было тепло, на вечернем небе ни облачка; вероятно, впрочем, ей до всего этого не было никакого дела.

– Я немножко опоздала, – объявила она. – Но для гуляша это не страшно. Его чем дольше греть, тем он вкусней. Роберт, а вишневый штрудель ты принес тоже?

– Имеется и вишневый штрудель, и яблочный, и творожный. Все доставлено сегодня утром из неисчерпаемых кухонных припасов семейства Смитов.

– И даже водка с маринованными огурчиками! – изумилась Мария Фиола. – Водка из мойковских погребов. Вот уж кто поистине вездесущий маг и волшебник.

* * *

Экраны телевизоров опустели, засветились белым, после чего пошла реклама. Бокс кончился. Вид у Хирша был слегка измотанный. Кармен спала, сладко и самозабвенно. Видно, непонятные боксерские страсти были ей скучны.

– Ну, что я тебе говорил! – сказал мне Хирш, отводя от Кармен ошалелые от восторга глаза.

– Дайте ей поспать, – прошептала Мария Фиола. – А мне пора идти. Спасибо за все. По-моему, я впервые в жизни наелась досыта. По-царски наелась! Спокойной ночи!

Мы вышли на улицу.

– Он явно хотел остаться со своей подружкой наеди-. не, – сказала Мария.

– Я не слишком в этом уверен. С ним все не так просто.

– Она очень красива. Мне нравятся красивые люди. Но иногда я из-за них огорчаюсь.

– Почему?

– Потому что они не остаются такими навсегда. Ничто не остается.

– Остается, – возразил я. – Злоба людская остается. И потом, разве это не ужасно, если все будет оставаться таким, как есть? Однообразие! Жизнь без перемен. А значит, и без надежды.

– А смерть? – спросила Мария. – Вот уж что никак в голове не укладывается. Разве вы ее не боитесь?

Я покосился на нее. Какие трогательные, наивные вопросы!

– Не знаю, – проговорил я. – Самой смерти, наверное, не боюсь. А вот умирания – да. Хотя даже не знаю точно, страх это или что-то еще. Но умиранию я сопротивлялся бы всеми силами, какие у меня есть.

– Вот и я так думаю, – сказала она. – Я этого ужасно боюсь. Этого, а еще старости и одиночества. Вы нет?

Я покачал головой. «Ничего себе разговорчик!» – подумал я. О смерти не разглагольствуют. Это предмет для светской беседы прошлого столетия, когда смерть, как правило, была следствием болезни, а не бомбежек, артобстрелов и политической морали уничтожения.

– Какое у вас красивое платье, – заметил я.

– Это летний костюм. От Манбоше. Взяла напрокат на сегодняшний вечер, на пробу. Завтра надо отдавать. – Мария засмеялась. – Тоже взаймы, как и все в моей жизни.

– Но тем интереснее жить! Кому же охота вечно оставаться только самим собой? А тому, кто живет взаймы, открыт весь мир.

Она бросила на меня быстрый взгляд.

– Тому, кто крадет, тоже?

– Уже меньше. Значит, он хочет владеть. Собственность стесняет свободу.

– А мы этого не хотим, верно?

– Верно, – сказал я. – Мы оба этого не хотим.

Мы дошли до Второй авеню. Променад гомосексуалистов был в полном разгаре. Пудели всех мастей тужились над сточной канавой. Золотые браслетки поблескивали на запястьях их владельцев.

– А что, когда все безразлично, страх меньше? – спросила Мария, уворачиваясь от двух тявкающих такс.

– Больше, – возразил я. – Потому что тогда, кроме страха, у тебя ничего нет.

– И надежды тоже?

– Ну нет. Надежда есть. Пока дышишь. Надежда умирает тяжелее, чем сам человек.