Земля обетованная

– Никогда! – повторил он снова. – Могу поклясться! Клянусь вам жизнью…

– Ваших нерожденных детей, – докончил я.

Реджинальд Блэк слегка опешил.

– И это я вам уже говорил?

Я кивнул.

– Да, господин Блэк. Но в самый подходящий момент. При покупателе. Это был замечательный экспромт.

– Старею, – сокрушенно вздохнул Блэк. Потом обернулся ко мне в порыве внезапной щедрости: – А почему бы вам ее не купить? Вам я отдам по закупочной цене.

– Господин Блэк, вы не стареете, – заметил я. – Старые люди не позволяют себе таких грубых шуток. У меня нет денег. Вы же прекрасно знаете, сколько я зарабатываю.

– А если бы могли – купили бы?

На мгновение у меня даже дыхание перехватило.

– В ту же секунду, – ответил я.

– Чтобы сохранить у себя?

Я покачал головой.

– Чтобы перепродать.

Блэк смотрел на меня с нескрываемым разочарованием.

– Уж от вас-то я этого не ожидал, господин Зоммер.

– Я тоже, – ответил я. – К несчастью, мне в жизни надо еще много всего наладить, прежде чем я смогу собирать картины.

Блэк кивнул.

– Я и сам не знаю, почему вас об этом спросил, – признался он немного погодя. – Не стоило этого делать. Такие вопросы только напрасно будоражат и ни к чему не ведут. Верно?

– Да, – согласился я. – Еще как верно.

– И все равно возьмите с собой этого Мане на ваш наблюдательный пост. В нем больше Парижа, чем в дюжине фотоальбомов.

«Да, ты будоражишь меня, – думал я, ставя маленькую картину маслом на стул у себя в каморке, возле окна, из которого открывался вид на мосты Нью-Йорка. – Ты будоражишь уже одной только мыслью о возможном возвращении, которую необдуманные слова Реджинальда Блэка пробудили во мне, как удар молотка по клавишам расстроенного пианино». Еще месяц назад все было ясно – моя цель, мои права, моя месть, мрак безвинности, орестейские хитросплетения вины и цепкая хватка эриний, охранявших мои воспоминания. Но как-то почти незаметно ко всему этому добавилось что-то еще, явно лишнее, ненужное, от чего, однако, уже невозможно было избавиться, – что-то, связанное с Парижем, надеждой, покоем, причем совсем не тем кровавым, беспросветным покоем отмщения, который я только и мог вообразить себе прежде. Надо что-то любить, иначе мы пропадем, так, кажется, Блэк говорил. Но разве мы еще способны на это? Любить не от отчаяния, а просто и всем сердцем, со всею полнотой самоотдачи? Кто любит, тот не пропащий человек, даже если его любовь обернулась утратой; что-то все равно останется – образ, отражение, пусть даже омраченные обидой или ненавистью, – останется негатив любви. Но разве мы еще способны на это?

Я смотрел на узенький натюрморт с цветком и думал о совете Реджинальда Блэка. Человек непременно должен что-то переживать, так он меня наставлял, иначе он уже не человек, а живой труп. А искусство – самый надежный повод для переживаний. Оно не переменится, не разочарует, не сбежит. Разумеется, любить можно и самого себя, добавил он, многозначительно покосившись в мою сторону, и в конце концов, кому неведомо это чувство? Но в одиночку это довольно скучное занятие, а вот на пару с произведением искусства в качестве близнеца твоей души – совсем другое дело. Не важно, какого искусства – живописи, музыки, литературы.

Я встал и выглянул в окно, окунув взгляд в теплый желтый свет солнечного сентябрьского дня. Сколько мыслей – и все из-за чьей-то одной необдуманной фразы! Я подставил лицо ласковым лучам осеннего солнца. Как там говорилось в восьмом параграфе «Ланского катехизиса»: «Живи настоящим и думай только о нем; будущее само о себе позаботится».

Я раскрыл каталог Сислея. Картина, которую Реджинальд Блэк собирался предложить Ласки, разумеется, находилась в основной части каталога, но, составляя экспликацию, я обнаружил эту работу и в каталоге парижского аукциона. Там она красовалась даже на обложке.

Четверть часа спустя раздался звонок. Материалы я с собой, разумеется, брать не стал – это выглядело бы суетливой поспешностью, не достойной нашей солидной репутации. Я спустился вниз, выслушал указания Реджинальда Блэка, потом поднялся к себе, выждал минут пять и только после этого снова отправился вниз, уже с каталогами.

Госпожа Ласки была импозантной дамой. Сегодня на ней были изумруды. Значит, на продажу рассчитывать не стоило. Я разложил перед гостями каталоги, один за другим. Глаза Блэка вспыхнули от удовольствия, когда он увидел каталог с картиной на обложке. Он с гордостью показал его госпоже Ласки. Та притворно зевнула.

– Аукционный каталог, – пренебрежительно бросил ее супруг.

Я уже наперед знал, чего ждать дальше. Ласки были типичные клиенты-ворчуны, готовые опорочить что угодно, лишь бы сбить цену.

– Унесите каталоги, – распорядился Блэк. – И Сислея тоже. И позвоните господину Дюрану-второму.

Ласки ухмыльнулся.

– Чтобы показать Сислея ему? Какой дешевый трюк, господин Блэк!

– Вовсе не для этого, господин Ласки, – холодно возразил ему Блэк. – Мы тут не на овощном базаре. Господин Дюран-второй хочет, чтобы ему привезли показать Ренуара, которого он намерен приобрести.

Изумруды госпожи Ласки слегка колыхнулись. Это были замечательные камни глубокого, темно-зеленого тона.

– А мы этого Ренуара уже видели? – как бы между прочим спросил Ласки.

– Нет, – отрезал Блэк. – Я его отсылаю Дюрану-второму. Он намерен его купить, так что право просмотра за ним. Мы принципиально не показываем картин, которые уже проданы другому клиенту или заказаны им к просмотру. С Сислеем, конечно, будет иначе. Теперь, когда вы от него отказались, он свободен.

Я восхищался хладнокровием Блэка. Он не предпринял ни малейшей попытки всучить клиентам Сислея. И меня не стал представлять в качестве бывшего эксперта из Лувра. Он сменил тему, заговорил о войне, о политике Франции, а меня отослал восвояси.

Десять минут спустя он снова вызвал меня звонком. Ласки уже ушли.

– Продали? – спросил я, спустившись вниз. От Реджинальда я готов был ждать и не таких чудес.

Он покачал головой.

– Эти люди, как кислая капуста к сосискам, – сказал он. – Их надо подогревать дважды. И это при том, что Сислей ведь действительно хорош. Приходится принуждать людей к их собственному счастью. Тоска!

Я поставил маленького Мане на мольберт. Глаза Блэка снова загорелись.

– Ну что, молились на нее?

– Просто думал, на что только человек не горазд – и в добре, и в зле.

– Что да, то да. Но зло явно перевешивает, особенно в наши дни. Зато добро долговечнее. Зло умирает вместе со злодеем, а добро продолжает светить в веках.

Я даже не сразу понял, что в этой сентенции меня не устраивает. «Не умирает зло вместе со злодеем! – мысленно возразил я. – Зато злодей очень часто умирает безнаказанным. Почти всегда. Недаром простейшее чувство справедливости возвело в обычай долг кровной мести».

– Это правда, насчет Дюрана-второго? – спросил я через силу.

– Правда. Старик только дурачит врачей. Вот увидите, он еще их переживет. Эта такая продувная бестия…

– Вы не хотите сами туда сходить?

Блэк усмехнулся: