Пером по шапкам. Книга вторая. Жизнь без политики

Сплеча голов он не рубил,

Не обращал в побег пехоту.

Одно в убийстве он любил –

Перепелиную охоту.

…………………………………..

Застенчивый, простой и милый,

Он вроде сфинкса предо мной.

Я не пойму, какою силой

Сумел потрясть он шар земной?

Но он потряс…

Шуми и вей!

Крути свирепей, непогода.

Смывай с несчастного народа

Позор острогов и церквей.

Почти то же самое, только прозой высказал о нём великий русский писатель Максим Горький:

«Даже некоторые из стана врагов его честно признают: в лице Ленина мир потерял человека, «который среди всех современных ему великих людей наиболее ярко воплощал в себе гениальность».

Лично для меня Ленин не только изумительно совершенное воплощение воли, устремленной к цели, которую до него никто из людей не решался практически поставить пред собою, – он для меня один из тех праведников, один из тех чудовищных, полусказочных и неожиданных в русской истории людей воли и таланта, какими были Петр Великий, Михаил Ломоносов, Лев Толстой и прочие этого ряда. Я думаю, что такие люди возможны только в России, история и быт которой всегда напоминают мне Содом и Гоморру.

…Героизм его почти совершенно лишен внешнего блеска, его героизм – это нередкое в России скромное, аскетическое подвижничество честного русского интеллигента-революционера, искренне верующего в возможность на земле справедливости, героизм человека, который отказался от всех радостей мира ради тяжелой работы для счастья людей».

Джавахарлал Неру будучи премьер-министром Индии говорил:

«Прошло немного лет после его смерти, а Ленин уже стал неотъемлемой частью не только его родной России, но и всего мира. И по мере того, как идет время, величие его растет, он теперь один из тех немногих мировых деятелей, чья слава бессмертна. … Ленин продолжает жить, причем не в памятниках и портретах, а в своих колоссальных свершениях и в сердцах сотен миллионов рабочих, которых вдохновляет его пример, вселяя надежду на лучшее будущее».

И таких высказываний о Ленине тысячи. Только в наше перестроечное время некоторые идеологи, которые стремятся как в США, так и в сегодняшней Украине, пересмотреть, перекроить историю на свой лад, могут рассказывать такие басни, которыми полна книга Яковенко. Но, может быть, он поместил здесь мнение лишь представителя духовного сана? Отнюдь. Мы видим в книге беседу помещика Скирмунта с Борисом Романовичем, в которой пан разъясняет холопу: «Если на то, молодой человек, я должен тебе разъяснить, шо на момент октябрьского переворота на Беларуси жили в основном крестьяне и никаких коммунистов не было, более того, среди горожан преобладали не люмпены и опять же не белорусы, а те, кто сюда в поисках хлеба и чинов приволокся из России, много евреев. Город игнорировал наши национальные заботы. О национальном обычно заботится коренное население либо его интеллигенция, состоявшаяся, образованная, обогащенная знаниями мировой культуры» (стр. 33).

Но дело в том, что собеседник пана оказался коммунистом. Об этом пан узнаёт неожиданно и тут же высказывается по этому поводу: «Поздравляю! Не ожидал, однако, шо и ты с ними. Э-эй… Коммунизм – не шо иное, как психическая мистерия. Она заполонила Россию, и не только Россию. Большевики натравили рабочий класс на буржуев, а потом и на политическую оппозицию – так называемых белых. Войну против извечного образа жизни и духа народа назвали революцией. (стр.34).

Коммунист Борис Романчук не находит, что сказать в ответ пану, кроме как поблагодарить его за науку. И это не удивительно, ибо автор романа не видит убеждённых большевиков. Коммунисты в его изображении либо перевёртыши, либо бандиты, грабящие и убивающие своих соплеменников. Борису попадается в руки книжица, в которой писалось: «В давно минувшие времена жестоких войн, когда одно из диких племен побеждало другое более слабое племя, то победители на поле битвы праздновали свою победу: всем пленным связывали веревками руки и ноги, раскладывали их по земле и клали на них доски, покрывали те доски ковриками, а потом садились сами, распевали песни, пили хмельной напиток и, напившись допьяна, танцевали на этих досках. Стоны и крики обездоленных пленных, лежавших под досками, еще больше веселили подгулявших победителей и заглушались музыкой, смехом, пьяными оргиями…».

Казалось бы, мало ли что где пишут, но за цитатой из книги следует: «И дальше неизвестный Борису автор перебрасывал мостик от давних племен в ближайшие года и современность, когда уже целые народы, считавшие себя культурными, побеждали в войне более слабых и праздновали победу, почти как те дикари, только вместо досок они накладывали на захваченный народ и его землю другой пресс – свои государственные учреждения, свою имперскую идеологию, (так в книге с буквой «а» вместо «о». прим. авт.) язык и религию. Так поступала Россия в отношении Польши, Украины и Беларуси» (стр. 42).

Зверской, подобной диким племенам, представляется автору Россия. А вот какими словами начинает своё стихотворение «Чувство семьи единой» в 1936 г знаменитый украинский поэт Павло Тычина:

Я сторонюсь чужих и чуждых

болот, трясин и мелких бродов.

Сияет радугою дружбы

мне единение народов.

И завершает стихи такими строками:

И вносишь ты чужое слово

в язык прекрасный и богатый.

А это входит всё в основу

победы пролетариата.

Украинский поэт видит в России единение народов и посвящает ему поэтические строки. В то же время русский поэт Валерий Брюсов в недалёком послереволюционном 1920 году писал о России:

И вновь, в час мировой расплаты,

Дыша сквозь пушечные дула,

Огня твоя хлебнула грудь, -

Всех впереди, страна-вожатый,

Над мраком факел ты взметнула,

Народам озаряя путь.

Не видеть великую роль революционной России в осуществлении чаяний всех народов мира могут лишь ослеплённые злобой к коммунизму люди, лишь те, для кого своя кубышка дороже всего на свете.

На следующих страницах романа писатель Яковенко уточняет отношение России к Белоруссии после прихода советской власти мыслями Петра Романовича: «По всему пространству бывшей Российской империи, где спела нива, теперь суетились люди, с пушками, одержимые некими дикарскими помышлениями; они вытаскивали крепких, зажиточных крестьян из их усадеб, ну точно как сусликов из нор в степях, лишали свободы, наполняли ими местные темницы, вывозили в составах на восток, на север. В результате на освещенном луной горизонте, особенно по его окраинам, появилось бессчетное множество площадок, казенных домов, бараков за колючей проволокой. И там, вырванных из человеческого быта селян да прочих истерзанных вконец граждан страны больше не считали людьми, а людьми оставались лишь те, кто чинил притеснения, насилие, издевательства. Всех, кто еще трудился на земле, также группировали в своеобразные трудовые лагеря, общины, кооперативы и ежедневно указывали им, что делать, о чем думать, на кого молиться. В отличие от первых более строгих лагерей эти уже не огораживались проволокой и назывались иначе – колхозами. И вот, благодаря всяким коммуноподобным загонам, страна окончательно стала сетью широких «исправительно-трудовых» дворов, лагерей, где продолжалось то же насилие над духом. Крестьянин терял землю, а земля – крестьянина, крепкого хозяина, своего радетеля. И дальше-больше – почва дичала, покрывалась бурьяном, земля превращалась в пустошь.

Вот на такой выморочной ниве и должен был расцвести новый, удивительный, не тут будь сказано, дьявольский строй в государстве. Только же название придумали как будто приличное: социализм!» (стр. 175).

А вот что пишет об этом «дьявольском строе» всем известный народный белорусский поэт, академик Петрусь Бровка в стихотворении «Декрет Ленина»:

Тот день сквозь годы людям светит.

Все в нашей волости глухой -

И деды, и отцы, и дети -

На сход пришли одной семьёй.

Здесь едкий дух махры и пота