Майские страсти

– Надо… убить…

Если бы Клинкин обернулся теперь то, ему казалось, рука страха мгновенно его задушило бы прежде, чем он успел бы разглядеть лицо такого страха.

– Надо…– шептало сзади.

Дмитрий понёсся ещё быстрее, и чем быстрее он бежал, тем громче слышался голос.

– Себя же, себя же…

Он добежал до двери подъезда, вытащил из кармана ключи, но они выпали из дрожавших рук.

Клинкин стонал и задыхался. Он подобрал с земли ключи, но никак не мог разглядеть кодовый замок.

Дмитрий наугад тыкал нужным ключом.

– Себя же…

Клинкин зажмурил глаза, продолжая умолять замок, чтобы он открылся.

Дверь отворилась. Через полминуты Дмитрий был у себя в квартире. Он жил один, но было как-то полегче находиться дома, чем на улице. Он, не раздеваясь, вбежал в спальню, и упал на кровать, с головой накрывшись одеялом.

Волнение отпустило, и он рухнул в забвение.

Бывает такая лихорадка души (самая сильная и зловещая), когда она попеременно то усиливает свою власть, то ослабевает. Человек падает в сон, поочерёдно то веря, то не веря в то, что он спит. Временами появляется сознание того, что это – явь. Это сознание подстёгивает мыслить здраво и нещадно Тогда человек ведёт себя так, как он вёл бы себя наяву. А временами кажется, что это сновидение, и тогда он может выкинуть такое, что, бодрствуя, никогда бы не выкинул, считая это позёрством, школьничеством, хулиганством.

Изменение сознания происходят на протяжении всего периода забвения.

Теперь о Клинкине.

Его случай был подпорчен оттенком особого эгоизма или, лучше сказать, особой, бредовой самоуверенности. С самого начала своей лихорадки Дмитрий имел твёрдое убеждение в том, что это всего лишь самый обыкновенный сон. Ему иногда даже думалось, что это убеждение являлось доказательством отсутствия сна или неполноценности оного. Могло ли быть такое убеждение обоснованным и абсолютно верным, есть возможность увидеть далее.

Дмитрий стоял посреди ванной комнаты и смотрел в зеркало. Лицо его выглядело чересчур бледным, под глазами чернели круги бессонницы. Из его спальни доносился робкий шорох, как будто сам себя боявшийся или, быть может, желавший затаиться.

Клинкин брезгливо выдохнул, пошёл к чуть приотворённой двери спальни, пытаясь прислушаться к странным звукам.

Войдя в спальню, он сел на стул, стоявший справа от двери, достал из кармана сигарету, спички и закурил.

Лампа был потушена, но комнату освящал яркий, синевато-металлический свет луны так, что Клинкин мог разглядеть, как неподалёку от него находились два человека.

Слева кто-то откинулся на спинку кресла, а справа в углу некто в рваном свитере и рваных штанах лежал на полу и ворочался, что-то вертел в руках; от него и исходил шорох.

Луна поднималась всё выше, становилось светлее. Она, словно любопытствуя, заглядывала в комнату, и её взор ненароком освещал спальню Клинкина.

Лежавший в углу пыхтел, ворочаясь, пока не принял удобное положение. Его руки тряслись, видимо, от слабости. Он чиркнул спичкой и поднёс её к маленькой столовой ложечке. Огонь снизу лобызал металл, человек явно получал удовольствие, глядя на своё творение.

– Наркоман я, наркоман… Чего уставился?– прохрипел он.

Вокруг него собралась тьма, как будто боявшаяся огонька спички и не подступавшая к наркоману. Дмитрий разглядел, что лицо и свитер этого человека были до безобразия пыльными. Улыбка на лице наркомана разгоралась с каждым мгновением. В углу было тоже пыльно.

Огонёк погас. Наркоман поднял с пола шприц, наполнил его жидкостью из ложечки и запустил зелье в вену.

– Разве тебе это незнакомо?:– спросил он, укладывая на пол голову и сладострастно вдыхая загустевший от напряжения воздух.

– Что именно?– Дмитрий уже почти до конца выкурил сигарету.

– Кайф… Кому, как не тебе, про кайф говорить. Особенно со мной. Иголочка, ложечка, огонёчек, кайф. Это наркомания или воровство? Ха-ха… И то, и другое. Наркоман становится вором. Как это… кайфово воровать чужие чувства, пускать по своей душе, как героин по вене. А потом ломка. И если не своруешь, то, милый мой человек, умрёшь, сдохнешь под забором. Ты когда-0нибудь видел, как умирают от любви, или от страсти? Когда их становится уж очень много… То обязательно умрёшь… Ох, вредно для организма, когда много героина… А сердце-то не выдерживает… героина любви… Оно умирает и тогда, когда её нет, когда она была только что, но ушла… И если по-быстрому не найдёшь, у кого можно украсть чувство, кем бы можно было питаться, то… Тут и опасность своеобразная. Наркоманская.

– Ни разу не кололся.

– Правда?– наркоман размашисто расхохотался и долго не мог остановиться. – Я… я знаю. Но и ты ведь знаешь, что такое… кайф.

– Я тебя не понимаю,– Клинкин равнодушно закурил вторую сигарету и с наслаждением затянулся.

– Ты меня только в одном не понимаешь… Ну да Бог с ним с этим… одним,– наркоман подкатил глаза, нагоняя на себя удовольствие.

– Слушай, ты меня заинтересовал,– Дмитрий чему-то томно улыбнулся.

– Ещё бы. Ведь мне до тебя далеко. Ложечки с иголочками не дошли до тебя… А ты дошёл до края… Ты классно кайфуешь… потому что ты видишь впереди смерть. Как это щекотливо… В том смысле, что щекочет эмоциями. Получаешь наслаждение, стоя у пропасти… Ловить его всеми руками души… Это круто. Это единственное удовольствие. Только так можно видеть жизнь. А когда и это не бодрит, то одно спасение – грязь. И вот она может подтолкнуть к пропасти и хоть на время спасти жизнь. Жизнь такую можно видеть, только видя смерть. Получить удовольствие можно только у пропасти, на самом краю. Поэтому нарочно там и находиться хочется.

– Пошляк…

– Ха-Ха. Ты же знаешь, что я не про себя говорил. Я твою историю тебе же самому рассказал.

– Молодец,– Клинкин безразлично, надменно бросил окурок на пол и потушил его ногой. Он начал третью сигарету.

– Не можешь остановиться,– протянул наркоман.

Дмитрий молчал, выдыхая из груди дым, как будто яд сердца.

– Можешь отойти назад, но нельзя при этом не отвернуться… от того, что впереди,– исхудавшее лицо наркомана очень чётко изображало его исхудавшую душу. Клинкин это понял. Его собеседник заулыбался.

Дмитрий продолжал курить.

– Не останавливайся, не останавливайся… А тогда-то ты остановился.

– Когда?

– Как «когда»?

– Говори!– Клинкин закричал.

– На мосту, на мосту.

– То есть?

– А вот смотри. А если бы ты тогда с этой девчонкой улыбался, как я сейчас с тобой?.. Если бы ты ей в лицо мило улыбался, а за спиной её друзьям говорил то, что ей сказал. А? Каково? Каково я придумал?

– Неплохо придумано.