Родом из шестидесятых

– Ну, дети! – фыркнула правильная Лариса.

– Ничего святого у них, – ворчала Лидия Дмитриевна, но уже менее злобно, при виде закуски. – В таком месте…

– Дети, как дети, – отрезала Ирина.

У Лили тревожное, некрасиво покрасневшее лицо.

– Ключи от дома у меня. Ребенок… Ну, да ладно, потерплю. Забыла уже.

Долго искали место. Наконец, свернули у "808 километра" в лесок. Там оказалось много помоек.

– Ха, приехали, – заливалась Прохоровна. – Искали-искали, и нашли, наконец, помойку.

– Еще не все помойки осмотрели.

Под хохот заехали в мокрый лес. Вышли, мокро, иногда покрапывает, с листвы наверху – капли.

Развели костер. Бутерброды, водки и вино. Пили, изредка взглядывая на свежую зелень кустов. Все как будто ошалели от свободы, кто-то целовался с кем-то. Лидия Дмитриевна, посреди "стола" стала в позу кинозвезды.

– Выпьем за очаровательных мужчин!

Пытались прыгать через костер. Ирина ходила вокруг нас, фыркая, уходила в лес, отказывалась пить, издалека: «Нельзя мне».

Прохоровна возмутилась:

– Глянь на эту примадонну. Лесная русалка. Я уж ее уговаривала… Не любит коллектив.

Она не появлялась, и я пошел искать ее.

Она в полутьме прижалась ко мне. Я прижал ее к мокрому дереву и стал целовать. Мы припали друг другу, как после долгой разлуки.

Меня дома не любили, и она, наверно, не любила своего мужа, но я был ей по душе.

Потом вернулись поодиночке.

Пьяной ватагой забрались в "рафик" и поехали, шатаясь внутри себя, а не от тряски, не думая о дороге.

В городе внезапно остановились, Лидия Дмитриевна – рыбкой в проход.

– Ой, носом ударилась! А ну вас.

И улеглась на сиденье, вытянувшись. Хохот.

Лиля опрометью убежала.

На отчетном собрании Лидия Дмитриевна делала доклад с официальным, как бы врожденным выражением лица и голосом. И даже нашу поездку в Горки с пьянкой включила в мероприятия нашей работы. Оказывается, мы там провели большую воспитательную работу.

9

У меня не было угрызений совести, это была не месть, мне просто стало легче. Хотел только заглушить боль, которая была во мне постоянно.

Выходные дни… Жена играла на старом, от предков, рояле. Играла вальс Штрауса, задушевно, как дилетанты, сбиваясь и припоминая аккорды (когда-то училась в музыкальной школе), и, наверно, вспоминала себя счастливую, кружащуюся с кем-то в вальсе…

Я представил ее школьницей, с косичками, как училась этому, сидя у пианино, и ее предчувствие будущего – огромного, яркого и бестревожного, как этот вальс, и как ее ждало нечто большое.

И теперь – обыкновенный нелюбимый муж, беспросветность и болезни дочери.

Дочка Света бросилась мне на шею. Я расплылся в улыбке.

– Где ты был, папа?

– На работе.

Жена язвительно усмехнулась. Она рубила прямо:

– Ты говоришь, любишь, но мне чудится картина: меня задавило автобусом, а ты смотришь, как все зеваки, с любопытством.

Света сказала маме:

– Ты такая молодая девка…

– Ну, и что? – улыбнулась мать.

– И такая занудливая!

У нее прорезывался характер.

Жена объявила радостно:

– Света сдала экзамен, в приготовишки. Сказали: впечатление хорошее.

Мама записала ее в музыкальную школу. Там учительница Татьяна Николаевна играла ей "Дождик", упруго, владея малейшими нюансами звука, словно с пальцев слетали звонкие капли. Светка показала средненькие способности. Учительница отругала ее за то, что не слушает, и та совсем забыла свои знания. И вообще не умеет стоять, вести себя. За все цепляется, хочет обязательно ущипнуть ребенка рядом, узнать, живой ли он…

По такому случаю я купил ей куклу Соню.

Мама играла "Осень". Рядом дочка просила степенным тоном:

– Мама, а теперь сыграй «По малинку в сад пойдем». Я с удовольствием послушаю.

– Слышишь – это листья падают, – учила дочку мама.

И грустно говорила:

– Только теперь понимаю, как играть. Раньше, в районной музыкальной школе, не привили.

Она вздохнула:

– Свету не понимаю, как играет. Юля, ее одноклассница, сразу видно, что за человечек, взрослый какой-то. А Светка – дурочка, совсем ребенок.