******ный мир

Забинтованный человек вгляделся в глазища нарисованной ящерки. Они были открыты так широко, словно это обозначало выражение «прочь!» (или то, что человек слишком крепко сжал его туловище, выдавив глаза наружу).

Он уже собрался отойти от картины, но пришлось вновь к ней вернуться. По полотну побежала капля, прямо в том месте, где у мужчины изображалась щека. Харон поднес спичку вплотную.

– Хм… Забавно… Вода попала на картину, и теперь кажется, что богатей плачет…

Харон прикоснулся к капле, а Фокси уже подбежал к нему, чтобы взять пробу. Зверь аккуратно смахнул «слезу» с забинтованного мизинца, благополучно миновав спичку чуть выше.

– Хм… Соленая… Хм… Забавно.

Харон унес спичку дальше, к следующей картине, которую они обсудили с Фальком. Поначалу свет остановился возле нарисованного воротника, похожего на ошейник. Из-под черной рубашки выступала белая лента, поэтому Харон должно быть в тот момент и распознал перед собой священника. Он поднял свечу, чтобы посмотреть нарисованному служителю в глаза: снова капли, и снова соль.

Мумия чуть быстрее подошла к следующей картине. На ней изображалась хмурая гномиха в белом кружевном платье с большим животом (точно таким же, как у беременных). Харон поднес спичку к ее лицу, и от нарисованный щеки пошел пар. Капли воды стекали и от ее глаз.

Харон метнулся к другому портрету. На нем был нарисован усатый пожилой мужчина в охотничьей форме с двуствольным ружьем в руках. Он также хмурился и «лил слезы».

– Лоскут мне в зад… – послышалось в комнате.

Харон обошел остальные портреты. Одноногий мужчина на костылях, какая-то собачка с телом ребенка в пижаме, одинокая альвийка с белой фатой на лице, бледный мужчина на фоне гробов – все они хмурились и «плакали».

Портретов действительно не хватало; Харон таскал свое тело по комнате мимо нарисованных людей и искал изображение семьи из трех человек. Он думал, что следующей будет эта картина, но каждый раз ошибался, пока вовсе не вернулся к мужчине с ящеркой в руках. Харон зачем-то пошел по второму кругу. Следующей должна была быть картина со священником, но мумия наткнулась на портрет невесты. Дальше последовало изображение одноногого… Харон вернулся к предыдущему портрету и обнаружил, что невеста поменялась местами со священником, а мужчину с ящером не удалось обнаружить вовсе.

Харона, казалось бы, окружали портреты, но каждый раз, когда он отворачивался, они перемещались по комнате. Харон крутился и осматривал портреты, ему становилось теснее. Он чувствовал, что Фокси находится в одном шаге, и в то же время ощущал преграду между собой и им. Люди на портретах всегда смотрели на него.

Харон сполна ощутил на себе их взгляд, и если бы он ощущал еще и холод, то по телу у него непременно побежали бы мурашки (как у Фокси). Харон стал думать об этом, ему показалось, что он испытывает что-то очень нехорошее и несвойственное ему. Почему-то, когда ты бесчувственное создание, ты не переживаешь хорошее: радость, приятное удивление, влюбленность. Страх и отвращение же способна чувствовать даже нежить.

Забинтованный человек почувствовал себя одиноко, и в отсутствии ушных раковин к нему пришла ОНА. Длинноволосая улыбнулась и взяла мумию за руку. Харон испугался, что магическая спичка сделает ей больно, но девушка без колебаний схватила забинтованного волшебника за запястье и потащила за собой. Харон легко поддался этому, ведь встреча с ней всегда возбуждала его и выбивала из привычного хода мыслей. Харон шел за ней, казалось бы, по маленькой комнате, в которую едва помещается книжный шкаф и койка, но их прогулка затянулась. Забинтованный человек видел перед собой только ее и то, как она уводит его во тьму.

Она вела его, как обычно, в противоположное направление от того пути, куда пошла бы Тишина (поэтому он и предпочитал ей Тишину). Харон смотрел на нее, и единственная причина, по которой он молчал, была надежда (не вера) на то, что они как сестры по-прежнему связаны, и что он может где-то во тьме встретить Тишину. Он думал о ней, а она наверняка думала о нем (где-то пока еще далеко). Возможно, она была в Великом лесу или где-то на Великой горе в укромном месте, про которое не знал даже Паппетир. Однако могло быть и так, что она в этот момент находилась в агентстве «Охотник за головами», потому как Белый локон любила молчать и заниматься сидячей магией под пение Тишины. Харон даже подумал, что в старых стенах его ждет Лили, чтобы купить черные сапожки и покрасоваться ими перед выдуманным Чертом. Забинтованный человек смотрел на Тоску, на ее бледные волосы и стройную спину, думая о том, какая выдумщица эта Лили (о том, что девчонка совсем не умеет завидовать, раз придумывает себе питомцев, похожих на Фокси). Харон думал об этом до тех пор, пока не понял, что за представление устраивает Тоска. Она настигла его в самый неожиданный момент (а ей, между прочим, давно этого не удавалось).

Беловолосая девушка обернулась, чтобы Харон никогда не пришел в себя, но он успел закрыть глаза. Его тело словно осталось без хозяина. В этот момент позади зарычал Фокси, и дух Тоски исчез (скорее всего вернулся к подножию Великой горы, где последний раз ее и видел Паппетир). Рядом больше не было никого, даже портретов (Фокси скулил где-то в дальнем углу).

Харон открыл глаза, в которых по-прежнему горело зеленое, как малахит, пламя. Агент вспомнил, что держит магическую спичку. Он так же понял, что стоит возле портрета, от которого пахнет свежими красками. Он поднял спичку и увидел нечто знакомое. Цвет его бинтов было нетрудно распознать на бумаге, даже при красном и тусклом свете. Лицо мумии растянулось по вертикали, глаза стали широкими, рот где-то под бинтами приоткрылся (удивительно, но он всегда шевелил им оттуда). В глазах по-прежнему горело зеленое пламя. Магический свет в руке стал меркнуть, освещая все меньшую площадь. Агент захотел увидеть лицо изображаемого создания и поднял руку вверх. Спичка снова разгорелась, чтобы не только Харон, но и Фокси сумел разглядеть самое главное. Мумия увидела собственные глаза, в которых уже не горел зеленый (как малахит) свет. Это была всего лишь картина… Харон посмотрел на Харона и вздрогнул (впервые в жизни), когда догадался, над чьим портретом работал Фальк. Магический огонек разгорелся сильнее, чем когда-либо в своей короткой жизни, и сильнее, чем от него требовал хозяин (чтобы вскоре умереть). Благодаря предсмертному усилию огонька Харону удалось увидеть портрет самого себя. На портрете были очень точно переданы детали, и все было таким реальным, как будто Харон смотрит на себя в зеркало. Были переданы и глаза, и ссадины с дырками на плаще. Но лишь одно волновало агента (на картине у мумии не было правой руки, но по итогу его смутило нечто иное). Харон почему-то изображался с кровавой дыркой в груди, будто его пронзило маленькое пушечное ядро.

– Вздор! – усмехнулся Харон. – Художник, конечно, неплохой из него, но он так и не понял, что у этого тела нет крови…

Затем они погрузились в темноту, и Тьма нашептала, что осталось совсем чуть-чуть. И только Фальку было известно, что это значит.

XI

Белый зрачок застыл на месте точно так, как если бы слепой глаз не видел смысла двигаться и напрягаться. Тьма окутывала этот глаз, но он сопротивлялся, разрывал полотно и светил, чтобы Харон видел босые ноги и края рваного плаща.

Его рука лежала на коленях, а душа, похоже, – в пятках. Он неровно дышал, пытался остановить приступ, но что-то очень странное бурлило внутри и только собиралось раскалиться. Зеленые огоньки иногда пропадали на одно моргание, чтобы призраки не могли разглядеть агента на фоне крыльца самого зловещего дома в городке.

Харон засмеялся, и это было больше похоже на кашель тяжело больного старика. Он смеялся от того, что фонари погасли лет двадцать-тридцать назад (судя по внешнему виду), а Фокси совсем недавно грелся в их лучах. Возможно, его смешило то, что заказчик дела с привидениями оказался привидением, или то, что он заплатил правой рукой за портрет в профиль. Быть может, смешной была не мысль, а чувство. Чувство чего-то неизвестного, нового, будоражащего.

Харон встал со ступеней, и для этого он оперся на руку. Фокси спрыгнул следом. Забинтованный человек ничего не сказал своему спутнику, а просто подался в сторону дороги. Из-под плаща вырывались забинтованные ноги (сначала одна, а потом другая), рука была опущена в карман, а шляпа смотрела под ноги агенту, который решил вернуться домой.

– Уж лучше с охотниками обсуждать идеи, чем гоняться за призраками, – сказал Харон. Он ступал по сухим листьям, направляясь в сторону дома.

На улице бинты колыхались только тогда, когда они цеплялись за душный воздух и неприятные воспоминания о доме с «плачущими» портретами. Сырая земля старалась захватить стопы, оставить идущего на одном месте (наверное, от зависти, глядя, как все движутся дальше вместо того, чтобы лежать в виде ненужного комка грязи, под который, в придачу и вопреки поговоркам, течет вода).

Забинтованная нога принимала множество грязевых ванн до тех пор, пока не провалилась в бассейн с кучей дождя.

– Этого еще не хватало… – сказал забинтованный человек с тающей ногой.

Фокси выскочил из-за спины Харона и занес над головой острый хвост, как если бы солдату приказали охранять порох на корабле, и во время его дежурства за ящиком заскребла по полу крыса. Зверь закончил осмотр южной стороны дороги и перескочил внимание на северную. Там он и простоял, глядя на черную тропу, ведущую к городу с привидениями.

Харон остановился и осмотрел пропитанную дождевой водой ногу (точнее то, что от нее осталось). Бинты свисали до самого грунта (а затем еще на полшага вглубь, если бы лоскуты могли провалиться сквозь землю, чего, возможно страстно желал Харон в тот момент). Забинтованный человек вздохнул и продемонстрировал великолепную растяжку, согнув ногу. Наверное, он сделал это для того, чтобы сократить расстояние до глаз, в которых к тому моменту уже проснулось животворящее пламя. Оно (Флэйм), как и подобало эссенции такого рода, имело неестественный цвет (в данном случае зеленый, вероятно, в силу своей живительной силы). От размякшей стопы стал источаться пар, словно в ноге Харона закипел чайник. С каждым морганием конечность приобретала более приемлемую форму, пока наконец не приобрела форму стопы. Фокси раззевался, пока высматривал живые организмы на тропинке, по которой путники осуществляли один из самых наглых побегов.

«Надо было надевать сапоги… Кажется, я могу идти дальше», – подумал Фокси.

Они продолжили свой путь с сухими ногами. Еще пару минут спутники двигались с уверенностью, что идут нужным путем, которым, казалось, они и шли в этот кошмарный город. Казалось именно так, но оказалось, что Харон со своим молчаливым напарником вышли к черной (как уголь) улице со скрипящими калитками. Агент поначалу шел как ни в чем не бывало, но спустя дюжину морганий остановился и проанализировал своим творческим мышлением, где они очутились.

– Мы пришли в это место… Ну, почему именно сюда… Я же шел в другом направлении. Ладно, стоит попробовать еще раз.

Они развернулись и пошли единственным путем из городка. В спину им не подул ветер, но ударил скрип входной двери того дома, где недавно погибшие жители лили свои слезы на картинах давно умершего художника.

Лоскуты болтались только потому, что Харон болтал ногами и рукой, стремительно передвигаясь по слякоти. В темноте он не видел, куда ступает, но Фокси на этот раз шагал первым, чтобы принять все удары… Харон наступил в лужу через пять минут после того, как они начали свой поход. Они остановились, чтобы дать забинтованному человеку время для брани и восстановления (хотя ругань – это тоже своего рода регенерация, регенерация души). Прежде чем продолжить путь, Фокси обратился к луне, которая всегда привлекала его, возможно, представая перед ним в виде яркого мячика, который так хочется растерзать (жадно и свирепо). Луна, к слову, поменяла свое положение, и внезапно из-за спины переместилась вперед. Харон тоже это заметил, и его шаги стали еще быстрее (как у гнома, который возвращался в раздевалку за каской, перед этим вернувшись туда за перчатками, и которому еще предстояло вернуться домой за головой).

Фокси выбежал на улицу, которая начиналась после черной (как юмор Белого локона) тропы. Харон, возможно, обрадовался, ведь они вышли в какое-то другое темное место (нет, просто Харон плохо различает образы, и они на самом деле вышли на ту же самую улицу, что и в прошлый раз).

Забинтованный человек приподнял шляпу, чтобы поля больше не мешали ему лицезреть темную площадь со старыми фонарями и полуразрушенными домами (с разбитыми окнами и скрипучими порогами). Фокси узнал шорохи, доносящиеся с каждой гостиной. Это место просто запечатало их.

– Здорово. Здесь любят поиграть с гостями. А такие игры любят только одни существа. Такие же как отец Тишины. Наверно, сделаю его главным злодеем в своей книге.

XII

Ночь обнимала Харона и Фокси (это еще раз доказывает тот факт, что она не злее дня и утра, и что люди сами наполняют вещи смыслом: ночь темна, а темнота ОЗНАЧАЕТ зло, день светлый, а свет означает добро. Но, ответьте на простой вопрос: если ночь сменяется днем, то это и в правду похоже на борьбу? Неужели добро, идя ВОЙНОЙ на зло, остается добром? Тогда просто зло в светлом нападает на зло в темном, но никто из СОПЕРНИКОВ не может быть добром. Добро проявится тогда, когда прекратит войну и по-настоящему решит проблемы. День не воюет с ночью, они друг друга дополняют, так же, как и свет дополняет тень. А зло – это отнюдь не вампир, и ему плевать, насколько светло в твоей кожаной комнате), и не предпринимала никаких попыток испугать их. Харона беспокоили только исчезающие и возникающие из ниоткуда портреты.

Город изо всех сил пытался не шуметь. Покой лишь иногда нарушал скрип форточки (а Лили еще на что-то жаловалась в «слегка» потрепанном агентстве) или треск потолка под дырявой крышей. И эти звуки как летучие мыши стаей набрасывались на героев, слетаясь на треснувшую площадь. В каком-то из домов, похоже, делали перестановку, а где-то разбивали бутылки. На самом деле в мире происходит гораздо больше чертовщины, но когда ты гуляешь по мертвому городу, услышать жизнь хочется как никогда (но если в такие моменты ты ее слышишь, стоит задуматься, а не погулять ли где-нибудь в другом месте).

Харон ходил по тротуару то в одну, то в другую сторону, а Фокси чесал своим животом траву. Он подскочил и что-то буркнул по-собачьи, уставившись на Что-то позади Харона.

– Ну, здравствуй, котик, – сказал Харон.

Затем мумия повернулась к коту, чтобы присесть и протянуть ему лапу. Кот подал свою лапку в ответ, и я бы до сих пор удивлялся, как Фокси не отгрыз эту черно-белую лапку в приступе ревности, если бы я не знал, что… А, впрочем, забегать вперед нельзя.

– Да ты у нас такой вежливый, – Харон положил руку на голову котика и хорошенько потрепал его шерсть.

– Мя-я-я-у, – ответил собеседник.

– Что такое? – спросил Харон.

Кот вырвался из руки Харона и ринулся, как могло показаться, подальше от такой «ласки», но очень быстро бездомный остановился и посмотрел на волшебника (напоминаю, что у этого котика были слегка специфичные глаза, похожие на широко раскрытые человеческие органы зрения, от чего особо впечатлительные должны испытывать дискомфорт, наблюдая, как это животное поворачивается в их сторону). Харону повезло, что он повидал многое на свете, и простые стеклянные глаза (на фоне всего происходящего) не могли причинить увечья выпускнику академии Страйкхерта.

Кот промяукал и отбежал подальше. Там он снова обернулся.

– Ты хочешь, чтобы я пошел за тобой? Ты что, не видишь, что я занят?