Повесть о днях моей жизни

– Ну, вот! Ну, вот! Старайся, браток, не сиди сложа руки: превеликий нам грех будет перед господом богом, если умолчим, – превеликий страшный грех!..

Побывав раза три у «милого человека» – Ильи Микитича Лопатина из Захаровки, Прохор за последние дни возлюбил упоминать при разговоре – к месту и не к месту – имя божие.

– Он меня пришиб, миленок, до самого нутра разумной речью от писания!

Вообще от своего нового приятеля Галкин был в неописуемом восторге.

– Такие люди, друг, на редкость хороши, – говорил он о Лопатине, – из тысячи один бывает. – Подумав, добавлял: – Нет, из меллиона.

Когда людей накопилось достаточно, маньчжурец сказал мне:

– Давай, дружок, просеем.

Достав с божницы карандаш и лист бумаги, он называл мне по именам всех, кто думает о жизни так же, как и мы, а я записывал. Насчитали двадцать человек.

– В два месяца!.. Ты слышишь, ай нет?

Схватив меня за волосы, стал неистово драть.

– Постой, ты что – драться? С ума ты спятил!.. – закричал я от боли.

– Молчи!.. Только два месяца!.. Голубчик мой!.. А что у нас через два года-то будет, а? Ванюша, милый ты мой товарищ!..

Он крепко обхватил меня за шею, поцеловал и заплакал. Я тоже не удержался от слез.

– Вот ты какая клячуга! – набросился солдат на Настюшку, которая, сидя возле нас, весело улыбалась. – Смеешься, пострели тебя горой!

Она залилась еще пуще.

– Разревелись, демоны, просватали вас, что ли?

Мы посмотрели друг на друга и тоже расхохотались.

– Гляди-ка, Ваня, гляди-ка, – не унималась девушка, – как у него нос-то покраснел!.. Ах ты, уродец хроменький! – Она обняла брата. – То ругается, то плачет, то смеется!..

Эта ласка совсем растрогала приятеля. Он по-детски смеялся, тормошил меня и Настю, крича во все горло:

– Жива душа народная!.. Аминь, рассыпься!.. Завтра же пойду к Илье Микитичу!..

Из двадцати человек мы выбрали десять наиболее разумных, надежных, работящих и решили устроить в Новый год наше первое товарищеское собрание.

Когда я уходил поздним вечером от Галкина, Настя вышла затворить за мной двери.

– Хороший человек твой брат, Настюша, – сказал я девушке.

– И ты, Ваня, хороший, – застенчиво ответила она.

– Ты – тоже хорошая, – сказал я ей.

VIII

Новый год. В празднично прибранной избе на столе, покрытом свежей скатертью, ворчит самовар. Около него расписные чайные чашки, фунтовая связка бубликов рядом с ломтями горячего черного хлеба. На деревянной тарелке мелко нарезанное свиное сало. День солнечный. По выбеленным бревенчатым стенам, по кружевам полотенец, украшающим передний угол, по бокам чистого самовара прыгают зайчики. Серый кот, подняв мягкую лапу, зорко следит за ними.

В кутнике сидят: Петя-шахтер, Колоухий, Сашка Ботач, Ефим Овечкин, «Князь» – наши с солдатом надежные приятели. Ждем Пашу Штундиста и Рылова.

Колоухий – высокий сгорбленный мужик лет сорока, сухой, чахоточный, говорит низким басом; когда волнуется, на скулах его сквозь блекло-русую бородку, спускающуюся вниз растрепанной мочкой, выступает яркий румянец. До сих пор, несмотря на болезнь, он силен, вспыльчив, но умеет сдерживаться. Очень беден.

Сашка Богач – широкобородый, голубоглазый мужик среднего достатка, с необыкновенно доброй, застенчивой улыбкой. Одет чисто, опрятно.

Ефим Овечкин и «Князь» – молодожены, ходят на заработки, оба хорошо грамотны.

Галкин сияет. Напротив него на низкой скамеечке сидит его милый друг – Илья Лопатин из Захаровки, высокий сухожилый мужик с прямым длинным носом, маленькой черной бородкой острячком, в белых валенках и казинетовой коротайке. Нервно перебирая тонкими пальцами смушковую шапку, он говорит, впиваясь глазами в собеседника:

– Разве ты не видишь, что кругом делается?..

– Как не вижу? Знамо дело, вижу, – отвечает Галкин.

– Жутко глаза открывать на белый свет!..

На коленях у него карманное евангелие в красном захватанном переплете.

Жмурясь на солнце, Колоухий согласно кивает головою. Богач щекочет у кота за ухом и улыбается. Прохор, искоса поглядывая на перешептывающихся «Князя» и Овечкина, завивает на палец клочки отросшей редкой бороды и счастливо ежится, когда ему что-нибудь в словах Лопатина особенно нравится.

– Ты слышишь, как земля стонет? Надо слушать. Она защиты у нас просит… А мы, поджав хвосты, блудливыми псами по ней шляемся!.. Боимся подать голос. Кто же, окромя нас, защитит ее?

Илья Микитич до тридцати трех лет ходил в Одессу на заработки, познакомился там с евангелистами, принял их веру и с тех пор, четвертый год, ведет непрерывную борьбу с мужиками-однодеревенцами, полицией и попами. Чем больше его травили, тем сердце его разгоралось ярче. Из тихого мужика, склонного к домовничеству, к разведению породистой птицы, хороших лошадей, к уединенному спасению своей души, через два-три года, после того как дом его сожгли, пару лошадей изувечили, после публичного предания его попом анафеме, – он стал ярым врагом зла, беззакония, лжи, жестокости, народной слепоты, хамства.

– Пора одуматься!.. Время защитить землю!..

Порывисто раскрыв на закладке апокалипсис, он, задыхаясь от волнения, читает:

– «Се гряду скоро, – сказал первый и последний и живый, – держи, еже имаши, да никто же приимет венца твоего. Побеждаяй, той облечется в ризы белые…» Это нам говорит святой дух, а мы погрязли в тине, уподобились скотам бессмысленным… С нас взыщет бог и покарает своею яростью!..

Глаза Ильи Микитича разгораются, а губы вздрагивают.

– Чаша гнева божьего переполнилась, – будто ослабев, шепчет он.

– Переполнилась, – отзывается Галкин.

Все задумались. Старуха, сидя у шестка, вздыхает. Настя с любопытством осматривает Лопатина из-за кудели; она забыла про работу, толстый простеть едва-едва шевелится в руках ее.

– Чего ты нам кисель по углам размазываешь! – вдруг запальчиво кричит шахтер. – «Аще», «яко»!.. Мы это слыхали!.. Говори, как действовать!..

Все вздрагивают, обертываются к Пете; лицо его красно, он жадно кусает красивый светлый ус, а руками отыскивает в домотканом пиджаке карманы.

– Погоди, голубь, не сразу вскачь, – мягко перебивает его Лопатин, пристально всматриваясь в возбужденное лицо парня. Видно, что слова Петрухи ему не понравились: щеки его посерели. – Напрасно, голубь, порочишь писанье: в ём большой смысл положен… С жару, с полымя шею свернешь… Мы таких видали!.. Надо умно, с толком, вот как я понимаю…

– Он тоже так, – сказал маньчжурец, – он только бестерпелив, мошейник…