Повесть о днях моей жизни

В избу вошли Рылов и Штундист. Первый – еще мальчик, с наивным девичьим лицом, на котором светились серые, вопрошающие глаза и мягкая, детски застенчивая улыбка. Второй – коренастее, старше. Широкие плечи, неуклюжая поступь, замкнутое лицо. Оба молча кивнули головами, проходя к лежанке.

– Что ж вы не молитесь богу? – лукаво прищурилась Настя.

Рылов смутился, покраснел, виновато опустив глаза.

– Мы не к обедне пришли, – тихо бросил Штундист.

Прохор счастливо засмеялся.

– Теперь, ребятушки, все в соборе, – встрепенулся он. – Садитесь чай пить, а я доложу.

Кряхтя, он полез в укладку, доставая оттуда лист курительной бумаги, исписанный каракулями.

– Читай, Вань, мое сочинение, – сказал он, подавая мне бумагу.

– «Житье наше – сволочь, – начал я, – ложись в передний угол и протягивай лапы. Одно только и остается. А так нельзя. Я много народу видал на разных востоках и в Расее много народу видал. Есть, которые идут за неправдой, этих больше всего, а которые против неправды, этих меньше всего. Нам надо держаться, которые против неправды. У нас в деревне Осташкове и в округе кругом тоже есть такие люди, которые не за неправду, а сами по себе. Первый – Иван Володимеров, мой закадычный друг. Я его нарочно зову штаб-лекарем, и вы его так зовите, потому что он хороший человек и ведет со мной одну линию, а чтобы полиция не узнала, и богачи, и все люди, кто есть Иван Володимеров, и какие у него в голове мысли, и что он думает, я окрестил его штаб-лекарем. Второй – Петя, несчастный человек, хоть он и шахтер и глотку подрать любит…»

– Ты, Петругпа, не сердись, пожалуйста, – смущенно перебил меня Галкин, обращаясь к шахтеру, – я ведь все по правде, как думал.

– Ничего, браток, ничего я не сержусь. За правду разве сердятся? Я ведь на самом деле – несчастный!..

– «У него душа горит и мается»…

– Это – тоже верно!.. Ох, как верно!.. – воскрикнул шахтер. – Читай дальше!.. Как все хорошо писано!..

Он прикрыл глаза руками.

– «…а приткнуться он не знает куда. Это тоже хороший помощник, но вина ему надо пить поменьше…»

– Я его брошу, – сказал Петя.

– И милое дело, – погладил его по плечу солдат.

– «Самый задушевный человек – и мы, может, все его ногтя не стоим – Илья Микитич Лопатин. Из его бы хороший губернатор был, из милого, крепкий человек, на хитрости не согласный. Я думаю, что он лучше умрет, а не продаст души…»

– Это и все мы так должны, – сказал Штундист.

– Ну да.

– «…Есть еще Саша Богач и Максим…»

– Вот и до нас с тобой очередь дошла, – улыбнулся Богач, моргая Колоухому.

– Об кажном написано, что мы за люди.

– «Это неправильно, что Максима прозвали Колоухим, его надо бы – Востроухим, в тех видах, что любит он к правде прислушиваться…»

– Ишь ты – в точку!

– Да уж служивый не подгадит!..

– «…А Паша Штундист – мать родную может удавить за измену или за плутни… Рылов еще цыпленок, но из него и из нашей Настюшки…»

– Иди, Настюнь, ближе: про тебя читаем! – крикнул Галкин.

– «…из обоих из них выйдут хорошие люди, толковые насчет правов…»

– Вот калечина-малечина! – прыснула Настя.

– Молчи, Фекла! – закричал на нее Галкин. – Не правда, что ли?

– «…Женить бы их, леших, тогда дело пошло бы еще лучше…»

– Это ни к чему, – досадно сказал я, откладывая бумагу. – Рылов, какой тебе год?

– Семнадцатый… Мне еще на службу идти… – пролепетал тот, зардевшись.

– Молокосос, за спиной солдатчина, а лезешь жениться, – не скрывая раздражения, поднялся я из-за стола. – А той скоро девятнадцать, – махнул я на девушку. – Да еще и пойдет ли она за Рылова?.. Не в свое дело ты лезешь, солдат!.. Не хочу больше читать бумагу!..

Нахлобучив шапку, я шагнул к дверям. Все с удивлением глядели на меня, а я чувствовал, что все лицо мое горит, и не поднимал ни на кого глаз.

– Постой, чего ты взъелся? – схватил меня за полу маньчжурец.

– Ничего, какое тебе дело? – сердито огрызнулся я. – Сказал, не буду – и не буду… Мое слово – олово!..

– Ну, что за дурень! – всплеснул он руками. – Даже пошутить нельзя, ей-богу, правда!

– А ты над собой позубоскаль! – вдруг резко ответила за меня молчавшая доселе Настя. – Выискался, хват!..

– Ну, подняли канитель, вз-зы! вз-зы!..

– На, Вань, замарай, что он там наляпал, – обратилась она ко мне, подавая карандаш. – Рылов-то твой еще лапти плесть не умеет… жениха нашел облупленного…

– Да я же ничего! Я и жениться-то пока не думал! – взмолился Рылов. – Какая женитьба – мне в солдаты идти!.. Чего вы ко мне привязались? Ну-ка я сам замажу!

Смущенный, с выступившими слезами, он взял из моих рук карандаш и стал тщательно зачеркивать ненужное.

– Ну, теперь, Иван, садись читай! Читай! – загалдели все. – Нечего там – читай, про это замазали!..

Виновато хлопая меня по спине, солдат говорил:

– Бездымный порох ты, мошейник! Ей-же-ей, бездымный порох! Разве я что?.. Я не знал, что ты с ей в сердцах!.. Это, конечно, ваше дело… Уж ты прости, пожалуйста, я хотел к лучшему, ан – обмишулился!..

– «Баб тоже надо к делу приучать, – начал я дальше, – они большая помога. Настюшка все знает, что я думаю, и очень одобряет меня. Мать нашу в компанию не принимать: она только плакать будет либо всем все расскажет. А насчет Ивановой сестры – Матрены Сорочинской – надо хлопотать: баба – золото…»

– Теперь дальше будет описываться, что нам делать, – сказал Прохор. – Отдохни, Петрович, немного; поди, язык заболтался, а ты, мать, поди посиди у суседей.

– Я ведь не сболтну, – подняла старуха голову. – Чего ты меня гонишь?