Повесть о днях моей жизни

IX

В субботу на базаре, через несколько дней после собрания, ко мне подошел Илья Микитич.

– Когда, дружок, покатим?

– Хоть завтра, – ответил я.

Илья Микитич пришел рано утром на крещенье. Я сбегал за Галкиным, уговорил мать пойти ради годового праздника в церковь, отец копался на дворе: мы стали втроем совещаться: что делать, куда ехать, у кого добыть необходимые бумаги. Настоящих людей, которые помогали бы крестьянству, я не знал. Не знал и Лопатин. Живя лет пятнадцать назад в Одессе, он слышал разговоры о бунтовщиках, но по рассказам выходило, что это были господские кобельки, недовольные тем, что царь освободил мужиков от крепости.

– К таким нечестивцам идти – что в воду, – закончил Лопатин свой рассказ. – Пускай они исчахнут!

А Галкин божился, что есть другие люди, не фальшивые, те, что гибнут за черный народ бескорыстно.

– Робятушки, слышите! Да погоди же, ну вас к чертовой матери! Дайте слево сказать! – Он сучил руками, дожидаясь очереди; дождавшись, умильно склонил набок голову, ласково улыбнулся, дивясь нашей бестолковости. – Чудаки-рыбаки! Разве я написал бы в бумаге, что надо искать их? Да повезите меня в Харбин: сейчас десяток откопаю – и из солдат и из докторов!.. Эх, мать, Прасковья лупоглазая! Я все законы читал, книжки, обидно даже, что не верите!..

Прохор нахмурил брови, одно плечо приподнял, ссутулился.

– У меня в ту пору муть была большая в голове, мало соображал – что к чему, а то бы дело у нас веселее шло. Они насчет войны все больше: зачем и в каких видах, а про землю – это, говорят, потом… Потом да потом, по губам долотом!.. Фершелочек один… – Галкин весь расплылся. – Умнеющий мальчонка! Таких, бат, как мы, теперь везде много, в каждом городе… И у нас должны быть, искать надо.

Когда стали перебирать купцов и мещан уездного города, которых знали наперечет, выяснилось одно беспутство и плесень – хуже, чем в деревне.

– Придется ехать в губернию, – сказал Илья Микитич.

– Ежжайте, робятушки, ежжайте, – напутствовал маньчжурец. – Ищите – люди есть!

Чтобы меньше было в деревне разговоров, мы на станцию пошли пешком.

– Говори: идем в земство, – учил Лопатин, – ты за прививками, а я – насчет пчелы.

В город приехали вечером. Шум, гам, свистки, сотни суетящихся людей закружили голову: стоим на платформе, вылупив глаза, и спрашиваем друг друга: куда теперь?

– Проваливай, не разевай рот! – кричит жандарм. – Расставились, Ахремки!..

– Видишь азията? – шепчет мне Илья Никитич. – Вон он, вынырнул! Пойдем от греха к сторонке.

Глаза у Лопатина блестят, он суетлив; говоря мне что-нибудь, наклоняется к самому уху и кричит.

– Землячок, где тут хорошие люди живут? – хватает он за руку первого попавшегося артельщика.

Тот осмотрел нас с ног до головы, оправил белый фартук, засмеялся.

– Хороших людей в городе много… Вам по какому случаю?

– Да как тебе сказать, не ошибиться, милый, – лебезит перед ним Илья Микитич, – случаев у нас хоть отбавляй!.. Насчет земли, правов… Почти, можно сказать, от общества, а толков не знаем.

– Тогда к адвокату: это по его части, – сказал артельщик. – Вот этой улицей. Присяжный поверенный Горшков…

Уже огни зажгли в фонарях, когда нам указали квартиру. Разряженная горничная отворила тяжелые двери; мельком взглянув на нас, презрительно бросила:

– Не принимаем. Приходите завтра утром.

– Вот погляди на шмарвозину, – обиделся Илья Микитич, – Отец в деревне лаптем щи хлебает, а она уж вон как – через верхнюю губу плюет!

Переночевав на постоялом, с шести часов утра мы дежурили у квартиры. Часов в одиннадцать, наконец, впустили.

Лопатин подробно рассказал адвокату дело, передал список людей, состоящих в группе, сказал, что дело мы затеяли не с жиру, а потому, что дохнуть нечем, попросил у него бумаги, предупредив что фальшивые – те, что пишутся господскими детьми, – нам не нужны: от них вред, паутина, и его господь накажет за обман.

Краснощекий, средних лет, хорошо выбритый, в свежей глаженной рубашке, адвокат сначала слушал нас серьезно, поджав губы, время от времени вставляя:

– Ну, дальше!.. Ну, дальше!..

Потом глаза его подернулись пленкой, заиграли, запрыгали, адвокат стал тужиться, багроветь, еще один момент, и он расхохотался нам в лицо – весело, звонко, с раскатцем, как молодой жеребенок. Смеялся долго, с кашлем, теребил русую бороду, сквозь слезы смотрел на нас прищуренными глазами, пил воду из графина со стеклянной пробкой.

Отдышавшись, устало вымолвил:

– Поезжайте домой… Сейчас же!..

Провожая из комнаты, опять прыскал:

– Надумают же! Ну и потешные!.. Ведь за это – тюрьма!..

– Кому потеха, а кому слезы, – ответил Лопатин. – А тюрьмой нас не пугайте.

– Видно, не тот? – обратился он ко мне на улице, – Чего он смеялся, глупый человек?

Подошли к разносчику-мальчугану.

– Есть, паренек, какие-нибудь адвокаты в вашем городе?

– Ого, этих чертей сколько угодно! – он назвал нам двух, указав квартиры.

Но толку и там не добились. Один – с обрюзглым, усталым лицом – перебил нас в самом начале, заявив, что такими делами не занимается.

– Почему же, ведь это дело божье? – промолвил Илья Микитич.

Адвокат «пожалуйста» просил не отнимать у него времени.

– Проводи их, – сказал он горничной. – Надо смотреть, кого пускаешь.

Девушка сказала:

– Выходите. Через разных вас щуняют, черт вас носит, бестолковых!

Второй – длиннолицый, с кадыком – выслушал нас внимательно.

– Гм… Д-да… Знамение времени… Встает несчастная Русь… копошится… Знамение времени…

Жмет нам крепко руки. Холодные бескровные пальцы его дрожат. А мы с восторгом глядим на его обсосанную фигурку и радуемся сердцем: кажется, это и есть нужный нам человек!.. Кажется, он, миляга!..