Повесть о днях моей жизни

– Нет, я вон – про что Прохор… – тихонько вымолвил он. – Урядника если.

– Ему про Фому, а он про малиновый куст! – досадливо махнула девушка рукой. – Ты, шахтер, можешь?

– Я? Я все могу! – ответил Петя.

– Ой ли?..

– Все… У меня сердце от безделья лопается, а вы – тары-бары, четыре пары… Слов хоть отбавляй, а дела ни на собачью слезу… Попов насобирали… в библии глядят…

– Кто же еще есть? – спрашивала Настя брата. – Рылов – молодое бя, сам не согласится в чужой пехтерь лезти, дядя Александр Богач – малограмотен, у Колоухова – семейство, мое, бабье дело – тоже сторона… Кто еще?

– Ну, ну, вали!.. – пристально вглядываясь, будто в первый раз различая ее настоящее лицо, одобрительно шептали мужики.

– Вот вам и ну! Сами знаете, что надо, мне вас не учить…

Словно опомнившись, или проснувшись от сладкого сна, или испугавшись своей смелости, Настя еще больше зарделась и оборвала речь.

– Хоть бы ты не лезла, мокрохвостая! – опять заскулила старуха. – Прешь дуром не знам куды!.. Чего-ка тебе, робенку, надоть?..

– Мать, – сказал ей Прохор, – чужого человека я оконфузил бы до смерти, убей меня бог!.. Чего ты, зуда, зудишь? Чего тебе не сидится смирно?.. Мать, уйди от греха в чулан…

Губы у него затряслись. Старуха, наклонившись под шесток, начала заботливо сгребать золу в старое ведро.

– Какой вострый, – через значительный промежуток времени стала набирать она себе под нос: – «Мать, поди в чулан»… На холод-то!.. Сидит-сидит, да и выдумат, чего не след… «Поди-ка в чулан…» Что ли, сейчас троица?..

Настины и наши доводы были основательными, возразить Галкину было нечего. Побарабанив пальцами по лавке, поглядев в промерзлое окно на улицу, ни с того ни с сего набросился на нас с Ильей Микитичем.

– Почему вы, идолы, не прихватили с собой Платона Матвеича? У меня с ним должен быть сурьезный разговор по этому случаю. Почему он к нам не приехал?.. Деньги у человека брать руки не отвалились, а к себе позвать – язык отвалился?..

– Погоди-ка, парень, у нас адрец его есть, – нашелся Илья Микитич.

– Есть? – обрадовался Прохор. – Ну, и то хоть хорошо! Я ему нынче же напишу большое письмо, чтобы ехал в гости… Кстати, вас отругаю за ротозейство…

Илья Микитич обратился к шахтеру:

– Про какую ты новость обмолвился, Петрушка?

Шахтер, осклабившись, ответил:

– У нас тут пилатовская баба на днях черта родила… А-а, будь она трижды проклята, собака!

– Чего ты городишь, пустомеля? – рассердился Лопатин.

– Ну, ей же богу! Весь в шерсти, как стерва, а голова человечья: уши, ноздри, голубые глаза…

Мы в недоумении переглядываемся, остальные ржут. У Рылова даже выступили слезы на глазах.

– Слова его, робята, верны, – поддержал Богач шахтера. – Поп крестить не хочет чудину: «Ты, бат, видно, с лешим спуталась на старости, негодная блудница?..» Баба крестится на всех богов, что от мужа, а он: «Леший – тебе муж, волчья отрава!..»

XII

На Парфена и Луку было получено письмо из города, на Федора Стратилата мы с Микитичем ездили туда, а три-четыре дня спустя по всему Осташкову читали листки.

В городе нас встретили очень приветливо, особенно стриженная по-солдатски барышня: не знает, на какое место посадить, надоела даже. Вместе с нею жили два человека: один из них, одетый в поддевку, продавал нам на вокзале лыки.

Когда мы рассказывали, с чего и как зародился в нашей деревне кружок, молодые люди ласково улыбались, барышня прыгала на стуле, громко хлопая в ладоши, Прохору велела передать поклон.

– Интересно бы повидать его!..

Потом нас посадили вместе с собою обедать – каждому в особой посуде, потом – чай пить и все уговаривали:

– А вы кушайте, пожалуйста… Не стесняйтесь!..

Зашла речь о подложных бумагах. Над ними посмеялись.

– Вы кто же будете – студенты? – спросил я у барышни.

– Это ты, Петрович, к делу, – просиял Лопатин. – Об этом надо узнать в первую голову!

– Нет, я не студентка, – ответила барышня, – я уроки даю, а они вот, – она указала на молодых людей, – студенты.

Илья Микитич впился в нее глазами.

– Это верно?

Барышня рассмеялась.

– Почему же нет?

– Нам надобно студентов, – опустив глаза, сказал Лопатин. – Петрович вот говорит, что в городах, только студенты до нас жалостливы, а остальные – хоть бы пропали, и то не беда… Если, к слову, вы не студенты, мы искать обязаны. Говорите по совести, чтобы как перед богом…

Он покраснел, смутился.

– Бог е знает… По лицу вы – хорошие, а, между прочим, в чужую душу не залезешь…

– Честное слово, студенты! – воскликнула барышня.

– Студенты, студенты! Товарищ говорит правду, – подошел к нему один из молодых людей, тот, что нас встретил. – Эх, вы, Фома неверующий!.. Хотите спросить у хозяйки?

– Что вы! Бож-же сохрани!.. Ни за какие тыщи!.. – испугался Лопатин. – Я вам верю!.. Я – чтоб крепче было!.. Простите меня.

Когда дело уладилось, я спросил:

– Расскажите, пожалуйста, что за фальшивые бумаги ходят по народу?

– Таких бумаг нет, – сказал мне второй парень, постарше. Он все время молчал, приглядываясь к нам через очки. – Это выдумка.

– Чья?