Повесть о днях моей жизни

– Ее свирепинские парни провожают!.. – продолжал, прыская, Климка. – Которые свистят во след-от, глаза лопни!..

Толпа захаровцев, свирепинцев, осташковцев подошла, гудя, к нашей избе.

– Хоз-зява!.. Дома ай нет?

В раму застучали палки, кулаки, к стеклу прилипли расплющенные рожи.

Вместе с домашними я выскочил на крыльцо, столкнувшись на пороге с барышней.

– Наконец-то! – чуть не со слезами воскликнула она, протягивая ко мне руки.

И по тому, как измученная поисками и любопытными расспросами барышня обрадовалась мне, как бросилась навстречу и как крепко сжала мои руки, все окончательно уверились в том, что приехавшая – моя крымская полюбовница.

– Не с брюхом ли?.. Петре Лаврентьичу внучка!.. – фыркали из сеней.

– Он, поди, как змей теперь шипит!.. Мужик сурьезный, взбаломошный, горячий…

– К вечеру беспременно произойдет сраженье!..

– Ваньтя-то! – моталась в толпе Чиказенчиха. – Услыхал, что прикатила, в лице переменился, побледнел, глазами туды-суды, сам не знает куды!.. Пришпилила молодчика!..

– Шахтер, – увидал я Петю, – разгони их, сволочей!.. Что они, как собаки, лезут?

– Да я, Вань, не могу, – смущенно замялся Петя. – Их дьяволов, полна улица… Чего ты, скажут, задаешься? Свою ждешь? – Он осклабился.

– Это же городская барышня!.. Осел!.. «Свою ждешь»!

– Как? – разинул шахтер рот. – Это которая бумаги составляет? – Лицо его побагровело, ноздри раздулись. – На какую, право, беду без соображенья можно напороться… Ведь это даже удивительно!..

Схватив дубовый пест, он зверем выпрыгнул из сеней в середину толпы.

– Марш!..

Полетели пинки, затрещины, поднялся визг; через минуту под окнами на измятом снегу валялась только кем-то оброненная сандального цвета однопалая варежка.

– Скажи Прохору, что приехала стриженая барышня, – шепнул я Насте. – Беги одним духом… Это неправда, что полюбовница!..

Когда барышня сняла шапку и все увидали, что она по-солдатски стрижена, мать горько заплакала.

– Ваня!.. Милый!.. Что же ты наделал?.. Стыдобушка моя!..

– Отстань, мать! – досадливо закричал я. – Что ты в наших делах смыслишь?.. Чайку бы вот надо… Отец, ты не сходишь за водой?

– Нет, не схожу, – с глубоким презрением глядя на барышню, ответил он. – У меня для вас чаю не наготовлено. Да, – стукнул отец по лавке кулаком, – не наготовлено! Богат – в трактир веди свою дворянку, а в моем доме не имеешь правов распоряжаться!.. Наш-шел курву!.. – Сжимая кулаки, он шагнул вперед. – Вон из моей хаты!.. Я х-хозяин!..

Если бы не Прохор с Настей, с шумом влетевшие в этот момент в избу, у нас бы действительно загорелось такое сражение, что от отцовской хаты не осталось бы и щепок.

– Поглядим, какую ты правду говоришь! – по-детски захлебываясь, еще из сеней визжал Прохор. – Ежели ты, кляча крученая, обманула, косу оторву! Где она тут, мошенница?.. Ваня, жив-здоров? Где барышня?.. Ах ты, мать чесная, отец праведный!..

Перебравшись через порог, маньчжурец столкнулся нос к носу с барышней.

– Так и есть, – промолвил он, роняя костыли. – Как же это?..

Смущенный, посеревший, он прижался в дверях к Пете.

– Ты уж, Петруш, здесь? Успел? Какой ты хитрый!.. Здравствуйте, барышня!.. Проведать нас приехали? Все ли живы-здоровы?..

Глядя на шахтера, на меня, на Настю, он счастливо хихикал, морща испитое лицо свое.

– Пойдем, Галкин, к тебе в избу, – сказал я, одеваясь. – На наших черт насел, чтоб им лопнуть!.. Барышня, захватите свой дипломатик!..

А по деревне звонили:

– Петрушке-то Володимерову счастье: деньги, поди, приперла – несусветную силу!

– Где он ее, шельму, подцепил? Вот тебе и Ваньтя!

– Нет, та-то дура: на мужика полестилась!.. Привередница!..

До глубокой полночи барышня беседовала с нами… Устала, охрипла, язык не ворочается, бесперечь пила воду, а мы все приставали:

– Еще немного, барышня, еще чуть-чуть.

– Не зовите меня барышней, – просила она, – зовите товарищем.

Мы поправлялись:

– Ну-к, еще про что-нибудь, товарищ-барышня!

– Какие вы все странные, – смеялась она.

И мы смеялись.

– Главная статья: нет привычки… Барышня – это постоянно, кого ни встретишь в дипломате, а товарищ… Мужик мужика, конечно… это дело десятое!..

– Мужик мужика променял на быка, – передразнивал Галкин. – Нет привычки, надобно стараться!

Он всеми силами старался помочь барышне, в особо интересных местах рассказа гладил ее по голове, заставил сесть на подушку, чтобы было мягче, как ребенок, смеялся, когда она улыбалась чему-нибудь, шипел на всех.

Было поздно. Сквозь забитые одеждой окна мягко гудел колокол: церковный сторож отбивал часы; скрипел снег под ногами колотушечника. Лица товарищей возбужденно счастливы.

Через день-два после отъезда барышни по Осташкову разнеслась весть, что в смежном с нами уезде «началось».

С отрядами казаков и стражников по деревням ездил губернатор, драл мужиков розгами. В одной деревне наводил суд и расправу, а «это», как головня, перебрасывалось в соседнюю: там и тут зловеще вспыхивали зарева. Ульяныч, мещанин-щетинник, рассказывая, только крутил головою от изумления.

– Теперь никогда не поеду торговать туда, а то и мне достанется.

– Там уж тебя ждут! – смеялись над ним.