Книга скорпиона

– Ты любишь убивать, – полуутвердительно, полувопросительно произнёс префект.

– Я люблю устанавливать справедливость, – отрубил Маркус. – Что со Странником?

Кровник сделал несколько шагов по приёмной зале.

Глаза Метателя непроизвольно вернулись к свежей фреске на стене. Смерть младенца. Ночное факельное шествие. Суровые, сдержанные лица. Белый комок неживой плоти на дорогих подушках. Он не успел сделать ничего для Ромы, и потому будет погребён в темноте[123 - По древнеримскому обычаю младенцев хоронили ночью, и родителям считалось неприличным выжать своё горе.]. Это был его сын. Уже третий ребёнок, не проживший и года.

Смерть полюбила моих детей.

Боль исказила черты лица Метателя. Чтобы скрыть это, он отвернулся.

Маркус упёрся взглядом в складки тоги на его спине. Рассеянный луч света, шедший из дверного проёма, отгораживал мужчин друг от друга.

– Он готов, но он должен попрощаться, – не оборачиваясь, сказал Метатель.

– Зачем? Его заметят и могут схватить.

Префект повернулся, и Маркус, к своему удивлению, заметил, как он постарел.

Смерть дарит вечную молодость тем, к кому она приходит, но старит их близких.

– Ты не понял главного, – медленно начал Метатель. – Мы его спасаем не потому, что он может нам пригодиться.

Мужчины встретились взглядами. В глазах Маркуса был вопрос, а синие Понтиуса Метателя были наполнены чем-то далёким и нездешним, и Кровнику почудилось, что от них изнутри исходит свет и приятное тепло. «Видно утреннее солнце шалит», – подумал Маркус.

– Он действительно Посланник, – продолжил Метатель. – И ни ты, ни я не можем ни помешать ему, ни помочь. Случится так, как должно.

Маркус усмехнулся:

– А зачем тогда мы всё это делаем? Мне было бы спокойней и проще зарезать его, а труп скормить казарменным псам. А я делаю то, что не сделал бы ни для кого. Даже для тебя, игемон, хотя ты принял меня в фамилию. Я лжец. Я предаю Родину и себя. Ради него? Да в нём есть свет, и свет этот виден многим, но в том распятом сумасшедшем тоже был свет. Он смотрел на меня своими опухшими, гноящимися глазами, молился и благодарил своего бога. Представляешь, на кресте?

Метатель отвернулся резко, почти брезгливо. Кровник замолчал.

– Ты должен снять его до ночи, – после небольшой паузы, сухо сказал префект, глядя на приторно зелёные верхушки деревьев, оправленных в каменную раму дверного прохода. Неспешно направился туда. – По городу могут пойти слухи…

Маркус, зашагавший рядом, угрюмо кивнул:

– Да, конечно.

Оба задумались о своём и замолчали. Дойдя до дверей, Хранитель коротко бросил:

– Иди, я хочу остаться один.

Кровник с показной уверенностью зашагал прочь. Метатель, проводив его взглядом, с облегчением вздохнул.

Маркус

Он торопливо отдавал приказы солдатам, чтоб те снимали осуждённых с крестов. Была в этой торопливости особенная, несвойственная Кровнику фальшь. Её почувствовали и легионеры оцепления и зрители.

Маркус не умел врать. Когда он взял у воина пилум и занялся тем, чем не должен был заниматься по рангу – добиванием распятых, несколько человек в толпе очень внимательно наблюдали за ним. Солдаты же особо не удивлялись: им были знакомы странные повадки Кровника. Он лично прикончил каждого из троих.

Маркус знал свою работу. Узкий наконечник резким ударом загоняется под рёбра, ладони несколько раз проворачивают древко, сначала ввинчивая копьё в рану, потом, наоборот, вынимая. Остриё после каждого убийства, отмывалось в большой глиняной миске с водой – кровь одного казнённого не должна была смешиваться с кровью другого – таков обычай казни.

Потом трупы спустили с крестов, замотали в специально приготовленные серые саваны и стащили под гору на радость местным собакам. Солдаты знали многих псов-трупоедов и давали им забавные клички. Маленькая рыжая собачонка с паленой шерстью на боку была Геркулесом, а крупный похотливый кобель, задиристый и кроющий всех сук в стае, Йовисом[124 - Йовис (Jovis) – Юпитер, глава древнеримского пантеона.].

Уже в сумерках Маркус с отрядом воинов вошёл через северо-западные ворота в город. Стражу тут несли сирийцы и их светлые платки, обмотанные вокруг шлемов, в наступавшей тьме были как плавающие маяки.

Добравшись до Башни, Кровник отдал последние распоряжения, и, решив, что идти домой в темноте одному почти через весь город небезопасно, остался ночевать здесь. В северо-западном крыле, между арсеналом и писцовой библиотекой был пыточный зал. Там он решил устроиться на ночлег. Можно было спуститься вниз в казармы стражи, но там наверняка было шумно и людно – солдатам всё равно какой праздник отмечать, и они веселились вовсю, а Кровник любил одиночество и тишину. Особенно после убийств.

Если бы кто-нибудь вошёл сейчас в зал он был бы удивлён. На широкой скамье, между разбросанных пыточных инструментов, закутавшись в плащ, лежал мужчина. На его грубоватом лице светилась детская улыбка. Романец спал крепким сном без сновидений. Сегодня был трудный день, и он устал.

Весь город спал. Завтра – праздник, и каждый хотел хорошо выглядеть. Этой весенней, тёплой, как ладонь младенца, ночью группа людей, переговаривавшаяся меж собой на арамейском, погрузила на телеги тела троих казнённых и осторожно, опасаясь конных разъездов и проверок, выехала на иерихонскую дорогу. Благополучно миновав патрули, они свернули с главной дороги на узкую боковую колею, и вскоре въехали в сад. Остановились.

Тела бережно спустили с телеги. Приехавших уже ждали: с полдесятка людей во главе с немолодым мужчиной в богатых одеждах. Как только поднесли факелы и осветили то, что осталось от тел троих, он зарыдал. Старика увели под руки, а трупы омыли благовониями, посыпали цветами, и, так как невозможно было по останкам определить кто есть кто, захоронили всех в одной могиле в глубине сада. Копатели работали в полном молчании. После того, как всё было сделано, один из них прочитал короткую молитву. Потом мужчины, бросив прогоревшие факелы, в полной темноте пошли к чёрному силуэту дома, видневшемуся меж деревьями, откуда доносился чей-то глухой, прерывистый плач (наверно плакали, уткнувшись во что-то) и успокаивающий женский голос, из которого можно было понять только два слова: «Он жив… он жив»…

Встречи

Его видели несколько раз днем в городе. Родились слухи, что он поднял себя из мертвых. Как позже донесли Маркусу соглядатаи из местных, он был и на Мертвой голове. Поздно вечером. Наверное, искал остатки того, который был распят за него.

Утром его видели женщины из тех, кто раньше слушал его проповеди, которые пришли поклониться ему к месту казни. Они не узнали его – по требованию Метателя он обрил бороду и постриг волосы. Когда он заговорил с женщинами, они поняли, кто он, испугались и бросились прочь.

Йудеи, даже те, которые не верили в его проповеди, стали говорить, что он был колдун, и дух его остался на земле. Жрецы послали людей найти остатки трупов казненных, но те ничего не нашли. На Мертвую голову стали приходить люди. Они забирали с собой щепки с крестов, землю и камни с площадки казни. Маркус велел поставить стражу и никого не пускать. Потом иеросолимские жрецы нашли человека, который вывез тела из трупной ямы под Мертвой головой и донесли Метателю. Жрецы требовали наказать его. Маркус готов был крестовать варвара за то, что увез тела без разрешения романской власти. Но Метатель сказал жрецам, что разрешил тому увезти труп. Тогда жрецы потребовали показать им тело, но тот человек сказал, что оно исчезло из гробницы, в которую они его положили. Жрецы сказали всем, что труп был захоронен в другом месте, а всё остальное пустые выдумки.

Тот человек был отцом одного из распятых. Маркус узнал это позже от Метателя. Префект и в самом деле разрешил тому забрать тело единственного сына. «Он родил одного, а похоронил троих», – пошутил Маркус. Все, что осталось от казненных уместилось в одиночной могиле. Позднее, тот человек, отец казненного, сошел с ума. До него дошли слухи, что сын его жив, и он стал везде ему мерещиться.

В последний раз Поднявшегося видели у северных ворот. Якобы, он ехал на осле из города. Йудейские жрецы сочли это хорошим знаком. Дух колдуна покинул Иеросолиму. Еще, говорят, его вроде бы видели в Халялейе, но это утверждали те, кто раньше ходил вместе с ним и почти никто им не верил.

Иешуа

– Ты готов?

Вопрос Метателя был резонен, но застал Иешуа врасплох.

– Да. Да, кажется, – неуверенно ответил он.

– Что случилось?

Префект подошёл ближе.

– Я не знаю, правильно ли я поступаю, – сказал Иешуа.

– Ты поступил так, как считал нужным, – с нажимом произнёс Метатель. – Думаешь, лучше было бы, если эти, – он сделал пренебрежительный жест ладонью, – кричали и плевали в тебя? Только жизнь позволяет стать лучше.

Тяжёлая рука романца легла на худое плечо Иешуа.

– Жизнь – она как костёр, затопчешь – и ничего не будет.

– Я знаю, знаю, – торопливо сказал Иешуа. – Но как же те, кто был со мной. Я видел их и говорил с ними. И они…говорили обо мне странные вещи, – Иешуа с трудом подбирал слова на койне.