Тихая ложь

Дойдя до машины, Сиван получила СМС.

Михаль: Кто-то поставил мне под дверь горшок с кактусом. Кто бы это мог быть?

Сиван: Я не знаю.

Михаль: Кто-то хотел надо мной посмеяться.

Сиван: Никто над вами не смеется. Просто кто-то сделал вам подарок.

Михаль: С чего это кому-то пришло в голову делать мне подарки?

Сиван: Потому что вы ему нравитесь.

Михаль: Вы не знаете, как называется этот кактус?

Сиван: Кишкашта.

Михаль: Хаха. Что, правда? А у меня на маске кактус.

Сиван: Может быть именно поэтому тот, кто хотел порадовать вас, купил вам кактус. Может, это Михаил? Чтобы извиниться за шум.

Михаль: Что вы морочите мне голову? Если вам нечего больше сказать, так и не говорите!

Сиван: Буду рада выпить с вами кофе когда вам захочется.

Лайла все еще не вернулась из Ашдода, и Сиван задумалась, стоит ли ей засесть за работу, или лучше побездельничать. Просидев с четверть часа тупо глядя на зеленую стену листьев за окном, она пошла в кладовку, достала стремянку, взобралась на верхнюю ступеньку и вытерла лоб тыльной стороной ладони. Пришло время включать кондиционер. Все предшествующие дни погода была приятной, но сегодня начался шарав[28 - Шарав или Хамсин – жаркая сухая погода при почти полном отсутствии ветра, наблюдаемая в южных средиземноморских странах при переходе от зимы к весне и от лета к осени.]. Ей пришлось спустить с антресолей на пол несколько тяжелых ящиков, потому что тот, который она искала, находился в самой глубине. Достав его, она пошла в свою комнату. Обычно Сиван работала за кухонным столом, но теперь ей надо было привести все фотографии в порядок до прихода Лайлы. Сначала она разложила все в хронологическом порядке, а потом снова спрятала те снимки, которыми собиралась проиллюстрировать свой рассказ. Их время еще не пришло. Лайле придется привыкать к новой реальности, и лучше всего делать это постепенно, чтобы мозг и сердце успевали адаптироваться, ведь человек, который никогда не занимался спортом не может просто так взять и пробежать марафон. Если выбора нет, и невозможно все делать последовательно, например когда надо поведать человеку о смерти супруга или ребенка, такой рассказ может привести к психическому, а иногда даже и физическому расстройству. Организм не выдерживает нагрузки, и нет лекарства, способного вернуть его в прежнее состояние. Но в данном случае речь не идет о смерти супруга или ребенка. Речь идет об умнице Лайле, у которой вся жизнь впереди, и от Сиван требуется лишь представить все, что было, как сказку или приключение с хорошим концом. Она тасовала фотографии и настолько увлеклась стоящей перед ней задачей, что только к вечеру сообразила, что Лайла так и не вернулась. Сиван позвонила ей, но телефон оказался отключен. Через час бесплодных ожиданий Сиван начала не на шутку волноваться и позвонила Маю, голос которого, как и обещала Лайла, излучал тепло и радость.

– Я слышала, что твой отец серьезно болен.

– Да, черт побери. Я уже начал привыкать, но поначалу было очень тяжело. Ладно бы он только одряхлел физически, но теперь начались еще и проблемы с головой. Он говорит со мной по итальянски. Я говорю ему: «Пап, я не понимаю итальянский», а он только тупо смотрит на меня и никак не реагирует. Все это меня очень тяготит, вот я и не стал тебе звонить.

– Не надо извиняться. Я все понимаю. А что, твой отец итальянец?

– Родители отца эмигрировали в Александрию[29 - Город в Египте.] с Корфу[30 - Остров в Греции.] когда ему был всего годик, но предки дедушки – потомки евреев, сбежавших в Италию из Испании в годы инквизиции. До шестого класса отец ходил в итальянскую школу. Ты понимаешь, он теперь снова вернулся в свое детство.

– Но хоть тебя-то он узнает? Или маму?

– Нас он все еще узнает, а вот детей путает. Он считает, что Саар – это я, а Адам – его племянник, который живет в Беэр Шеве. Дочь соседей, которую он знает с рождения, как-то зашла к нам поздороваться, и он ее не узнал. А ведь он имел феноменальную память, прекрасно разбирался в науках и был выдающимся учителем. И вдруг он не помнит ни внуков, ни соседей, а вскоре перестанет узнавать и меня с мамой. Единственное, что он помнит теперь, это немногие итальянские слова из своего детства. Его мозг умер еще до того, как умерло его тело.

Сиван вспомнила своего отца. Они давно не говорили с ним по душам. Все, до чего они добирались, были разговоры о политике, о событиях, происходящих в кибуце и о жизни вообще. Но его присутствие в ее жизни и его любовь к ней были чрезвычайно важны для нее.

– А как ты? Как твои дела? Лири рассказала мне о вашей встрече и о том, как ты помирила ее с Солом. Ты приобрела еще одного обожателя.

Слово «еще» очень понравилось Сиван, а слово «приобрела» как нельзя лучше соответствовало действительности.

– Наше обожание взаимно. Лири – совершенно особенная. Кстати, а сколько ей лет? Мне было неудобно ее спросить.

– Пятьдесят восемь.

– Я так и подумала, что она старше тебя.

– Мы познакомились когда мне было двадцать, а ей – двадцать девять. Через год мы поженились.

– Ты был еще так молод. Ты никогда ни о чем не сожалел? – это она о нем, или о себе, подумала Сиван.

– Я ни к чему не присматривался. Просто влюбился по уши.

Она тоже влюбилась по уши и тоже ни к чему не присматривалась.

– Я прекрасно понимаю тебя. О любви всей жизни нельзя сожалеть, – они говорили о двух совершенно разных вещах, но одно оставалось неизменным – о первой любви сожалеть нельзя!

По шуму, доносящемуся из динамика, Сиван поняла, что Май вышел из дома во двор или на улицу.

– Я хотела спросить, не знаешь ли ты, где Лайла.

– Она ушла полтора часа назад и сказала, что поедет в кибуц навестить дедушку. Она ничего тебе не сообщила?

– Нет. И телефон у нее выключен. Вот я и начала волноваться, – Сиван заволновалась еще больше. Если Лали сейчас в дороге, почему же она не отвечает? – Я позвоню ей снова. До встречи, Май. Пусть твой отец будет здоров.

После того как Лайла снова не ответила, Сиван позвонила отцу и узнала, что та только что пришла.

– Дай мне ее, пожалуйста. Лали? Ну где же ты?! Ты знаешь, как я волновалась?

– Я не заметила, что у меня села батарейка. Просю прощения.

– Ну, как было сегодня в Ашдоде?

– Было здорово! До обеда мы занимались серфингом, потом Май пригласил нас в ресторан на набережной, а потом мы пошли в дом к его родителям, посидели в саду, поели арбуз. И вдруг я так соскучилась по дедушке! Вот я и решила поехать в кибуц и навестить его. Завтра утром я пойду на море на часок-другой, а потом уже вернусь домой. А почему ты спрашиваешь? Что-то случилось?

Правильно, подумала Сиван. Лайле уже двадцать четыре. Даже если они живут вместе, Лайла не обязана докладывать ей о каждом своем шаге. Она вольна ехать куда ей угодно и не отчитываться поминутно о том, что произошло.

– Ничего не случилось. Просто заволновалась, – ответила она уже спокойно.

– Ялла, мам, – нетерпеливо прервала ее Лайла. – Я с дедушкой. Завтра увидимся.

– Скажи мне только, как прошло с сыном Мая? – успела спросить Сиван.

– С Адамом? Классно. Он приехал со своей подружкой Анит. Она тоже классная. Ну пока, мам. После поговорим.

Наступил вечер. На улице зажглись фонари, и их теплый желтый свет, отразившийся в окнах, осветил цветущие деревья и витраж на входной двери. Дом был окутан очарованием. Это было ее маленькое королевство, созданное ее заботами и любовью. Сиван вернулась к старым фотографиям. Наверху стопки лежали фотографии детства – в основном ее вместе с Бамби, но на них часто появлялась и ее мать – улыбающаяся, смеющаяся, позирующая с уверенном видом той, кто всегда привлекал всеобщее внимание своей красотой и хорошим вкусом. Сиван сохранила о ней самые теплые воспоминания. Ничто из того, о чем говорилось в последнее время – о тяжелой жизни детей в кибуцах, о детских садах, которые (по воспоминаниям части их бывших обитателей) больше напоминали сиротские приюты из «Давида Копперфилда» – ее не коснулось. В их кибуце дети жили с родителями до достижения совершеннолетия, а их мать, несмотря на тяжелую работу, всегда была рядом, уделяла им много внимания и воспитывала их по-старинке. Но, потеряв мать в раннем возрасте, с годами Сиван стала многое забывать. Она попыталась вспомнить их обычные дни, но на ум приходили лишь отдельные, особенные моменты. Например, тот день, когда они обе сидели на диване в гостиной, и мама спросила шестнадцатилетнюю уже Сиван, не хочет ли она, чтобы та сделала ей «найси». Когда Сиван спросила, что значит «найси», мама ответила, что это означает приятное поглаживание кончиками пальцев. Сиван протянула свою обнаженную руку и мама неустанно поглаживала ее в течение получаса. Это действительно было чертовски приятно, но гораздо больше Сиван запомнилась близость матери и интимная связь между ними. Только они вдвоем. Без Бамби. Без Долев. Только она и мама.

Другая группа фотографий. Семнадцатилетняя Бамби сворачивает косяк и закуривает его, сидя на траве прямо напротив их дома. Когда Сиван напомнила Бамби, что та нарушает правила кибуца, и что ее могут поймать, Бамби дерзко ответила: «Еще не родился на свет тот человек, который может указывать мне, что я должна делать!»

В этом и заключалась двойственность Бамби. С одной стороны она действительно никого не боялась, всеми командовала и делала что хотела, не чувствуя стыда или вины. С другой стороны она все время со страхом ждала того момента, когда откроется правда – что она лгунья, что она не такая крутая, какой представляется. Потому что она знала то, чего не знал никто – все, что она делала было лишь спектаклем, а ее душа, так же как и тело, могла в любой момент исчезнуть, и она ничего не могла с этим поделать. Она все время стремилась быть идеальной, но она же первой поняла, что это, увы, невозможно. Конфликт недоступный пониманию обычного человека. Бамби была идеальной с виду, но полностью разрушенной изнутри, и никто об этом даже не догадывался. Даже Сиван, которая кое-что подозревала, но не понимала всей мощи этих темных сил. Анорексия Бамби стала своего рода тайным культом, в котором она сама и была верховным жрецом. Внешняя красота была слишком тонкой оболочкой для такого глубокого, умного и чувствительного человека, как Бамби. Внешняя красота ничего не стоит, если под ней скрывается явное несовершенство. Эта постоянная война, которая закончилась только с ее смертью в возрасте двадцати семи лет, приносила ей успокоение, но уничтожала всех, кто находился рядом с ней, как атомный взрыв, с последствиями которого приходится бороться еще много лет. Правда в те дни она еще держалась. Падение началось тогда, когда у их матери обнаружили рак. Этого Бамби уже не смогла перенести.

Рак

С августа по ноябрь, когда Сиван призывалась в армию, сестры не разлучались ни на день. Этому периоду была посвящена самая толстая пачка черно-белых снимков.