Тихая ложь

Лето 1990-го. Раннее утро. Сиван несется к берегу, стоя на покрытой пеной доске с разведенными в стороны руками. Позади нее Бамби ловит волну. Снимок сделан профессиональной камерой с телескопическим объективом. В конце пачки – Яаль и Сиван на берегу. Сиван держит в руках свою доску, ошеломленная его вниманием – она все еще помнила волнение, сдавившее ей тогда горло – а доска Бамби лежит рядом на песке. Яаль что-то объясняет ей, немного наклонив голову. Он прислоняет к ее уху большую раковину, а его мускулистая грудь пловца слегка касается ее плеча. Это он прихватил на базе фотоаппарат, спустился на берег со своей собакой, увидел их в воде и начал снимать. Сиван обратила на него внимание уже давно, но до того дня двадцатитрехлетний Яаль был для нее лишь предметом немыслимых мечтаний.

Сиван не знала, положила ли Бамби глаз на Яаля в тот же день, или это случилось несколькими месяцами позже. В любом случае до самого призыва Сиван Бамби пропустила ее вперед и позволила ей первой испытать на Яале свои чары. Может быть, она знала, что у Сиван нет никаких шансов, и она, следующая на очереди, выиграет его без борьбы, с чистой и спокойной совестью. Увы, Бамби умерла, и спросить теперь не у кого. Но Сиван была уверена, что если бы ей удалось завоевать его сердце, Бамби была бы только рада удаче своей сестры. К сожалению, события развивались не совсем так, как планировалось. Влюбленная по уши Сиван, неуклюже стараясь обратить на себя внимание Яаля, совершала ошибку за ошибкой.

В то время шла война в Персидском заливе. В воздухе повисло напряжение и неопределенность. Никто не знал, когда на Израиль начнут сыпаться ракеты и будут ли они оснащены химическими боеголовками. В кибуце герметизировали помещения и раздавали защитные комплекты, включающие противогазы и шприцы с атропином. Сиван от всего сердца надеялась, что даже если химическая атака состоится, она не затронет их кибуц. Из-за ситуации в Ираке Яаль, несмотря на то, что служба его подходила к концу, приезжал на побывку далеко не каждые выходные, и Сиван приходилось немало трудиться, чтобы узнать его расписание. Когда он все же приезжал, он обычно бывал не один, а с девушкой – которая к радости Сиван каждый раз оказывалась другой – и на многие часы запирался с ней в одном из северных зданий. Но Сиван не сдавалась. Она надевала свои лучшие наряды и как бы ненароком встречалась с ним на одной из тропинок, затевая пустые разговоры и преграждая ему путь. Однако после нескольких неудачных попыток преследования и обмена фразами, которые не находили отклика в его сердце, ей стало скучно, и она сдалась. Самым обидным был день, когда Бамби рассказала ей, что Яаль приехал на несколько часов раньше, чтобы передать им фотографии, которые он в конце-концов напечатал, и они вдвоем искали Сиван, но не нашли. Бамби сказала, что они с Яалем немного поболтали, и что она находит его совершенно сногсшибательным. У Сиван не было сил спросить Бамби, начал ли он за ней ухаживать. Она лишь сказала себе, что она не для него, и что про него надо забыть, а вскоре началась ее служба на морской базе в Хайфе.

Однажды в пятницу Рон и Айя попросили всех трех дочерей собраться в гостиной, что случалось чрезвычайно редко, и Рон объявил, что у их матери обнаружили неизлечимый рак легких и что ей осталось жить максимум три месяца. Сиван не могла понять, как такое могло случиться – ведь их мать никогда не курила, – и отец объяснил, что врачи считают, что в детстве, когда у Айи были осложнения после воспаления легких, ей сделали слишком большое количество рентгеновских снимков.

Что происходило потом, Сиван помнила смутно. Когда она должна была оставаться на базе, Бамби сообщала ей, что с мамой все в порядке – она ходит на процедуры, у нее тошнота и слабость, но она не жалуется. Приходя домой в увольнение, Сиван старалась делить время между матерью и Долев, уделяя малышке как можно больше внимания.

А Бамби похудела еще больше.

– Что с тобой? – сердилась Сиван, которая не видела ее в течение пяти дней. – Ты хочешь умереть вместе с мамой? Ты этого хочешь? Начинай есть, или я тебя убью. Надоели мне эти твои глупости. Ты уже не ребенок.

– Я ем.

– Я тебя предупредила. Давай ешь, а не то я такое с тобой сделаю! Поняла?

– Поняла.

Сиван сердилась не часто. У нее был спокойный характер, и, как и отец, она терпеть не могла ссор и пререканий. Все случаи, когда она выходила из себя, можно было пересчитать по пальцам одной руки, а на свою сестру она не сердилась вообще никогда.

– С каких это пор ты стала такой эгоисткой? Почему именно сейчас ты тянешь на себя одеяло?

– Неправда, – попыталась урезонить ее Бамби. – Даже если я чуть-чуть похудела, это можно понять, разве не так? Ведь наша мама должна умереть. Мне ужасно тяжело.

– Тебе тяжело, и мне тяжело, и всем вокруг тяжело. И нам не нужно еще одно ярмо. Когда ты худеешь, папа и мама вынуждены заниматься тобой вместо того, чтобы помогать друг другу. Поняла? А теперь брысь на кухню. Если к следующему моему приезду ты не поправишься на три кило, я буду кормить тебя насильно. Запомни это!

Даже тогда, подумала Сиван, она не стала бы называть болезнь Бамби анорексией. В то время уже было известно и про анорексию, и про булимию, но в кибуце эти понятия были такими отвлеченными, такими далекими от их жизни, что Сиван никак не связывала эти книжные болезни с состоянием своей сестры.

Бамби не поправилась на три кило, но все-таки перестала худеть. Все снова привыкли к ее виду, продолжали поддерживать ее и лишь говорили: «Она всегда была худой», или «Такое у нее строение тела», или «Это просто обмен веществ». Она и правда была здоровой и выносливой, заботилась о матери и, пока Сиван была на службе, повсюду сопровождала ее. На Сиван всегда можно было положиться. Она была тихой, семейной и непоколебимой. Но вот что Бамби, которая никогда не интересовалась даже своей младшей сестренкой, будет заботиться о матери с такой безмерной любовью? Это было сюрпризом для всех.

На своей последней фотографии Айя запечатлена вместе с Бамби. Айя, закутанная в теплое одеяло, сидит в кресле во дворе, а рядом, склонившись к матери и глядя в камеру серьезным взглядом, сидит Бамби. Рядом с ней стоит Долев и с тоской смотрит на нее, но Бамби, кажется, совсем не замечает ее.

В начале февраля состояние Айи ухудшилось. Она попрощалась со своими дочерьми и теперь большую часть времени была поглощена своими болями. Ее положили в больницу «Ихилов» в Тель Авиве, где было специальное отделение для больних раком легких, и она попросила, чтобы никто, кроме мужа, включая и ее дочерей, ее не навещал. Ей хотелось, чтобы они запомнили ее такой, какой она была, когда все было в порядке. Сиван понимала ее. Ведь она была королевой красоты и хотела остаться такой в их памяти навсегда. Но Бамби не приняла этого. Несколько раз она пыталась убедить отца взять их с собой, но он отказался. Он продолжал работать и поначалу ездил в Тель Авив три раза в неделю, но потом, когда на центр страны начали падать «Скады», он стал навещать Айю лишь раз в неделю. Потом им сказали, что Айя уже никого не узнает, ничего не чувствует, постоянно получает морфий, и что близится конец. В это время весь Израиль говорил только о «Скадах» – химическая боеголовка или не химическая, будет множество жертв или нет.

Бамби с каждым днем становилась все более разочарованной и взволнованной.

– Послушай, – сказала она однажды. – Я больше не могу терпеть такое отношение к нашей матери. Меня мучают угрызения совести. Я не сплю по ночам. Она лежит в больнице одна, а я сижу тут на своей толстой заднице и ничего не делаю. Хватит! Я поеду навестить ее! Если хочешь, можешь поехать со мной, – и она плотно сжала губы с таким выражением, что Сиван не сомневалась: даже «Скад» с химическое боеголовкой, упавший на ее пути, не в силах остановить ее.

– Ты права, – Сиван почувствовала облегчение. – Мы должны навестить ее. Она наша мама. Я тоже думаю, что это неправильно. Я тоже все время волнуюсь. Она борется за жизнь из последних сил, а мы не с ней. Так не должно быть.

Сиван получила увольнительную, и они вдвоем с Бамби отправились на автобусе в Тель Авив. На плече у каждой – противогаз в картонной коробке, который был теперь у каждого, а на спине у Бамби – гитара. Движение в Тель Авиве было менее оживленным, чем обычно, но так как они бывали здесь не часто, они не почувствовали особенной разницы. Напротив, несмотря на то, что первые обстрелы Израиля уже состоялись, все учреждения работали как обычно. Когда они зашли в палату, где лежала Айя, Сиван поначалу показалось, что они опоздали. Дыхание Айи было едва различимым, все лицо закрывала прозрачная маска, подключенная к кислородному баллону, а тело с посеревшей кожей опутано многочисленными трубками. Глаза матери были закрыты, а руки вытянуты по сторонам тела, более худого, чем у Бамби.

Сиван и Бамби переглянулись. Бамби прикусила нижнюю губу, а Сиван часто-часто заморгала, чтобы убрать навернувшиеся на глаза слезы. Разница между тем, как Айя выглядела когда ее увозили в больницу и сегодняшним днем, была чудовищной.

Сиван опомнилась первой.

– Мама! Мамочка! – позвала она, наклонившись к ней.

– Давай сядем рядом и возьмем ее за руки, – предложила Бамби. – Так она почувствует, что мы здесь.

Они поставили стулья по обе стороны кровати и зажали руки Айи между своими ладонями. Ее руки не были холодными. Кровь все еще струилась в этом больном, измученном теле.

– Мамочка, – прошептала Сиван, – Ты помнишь, как ты любила слушать группу «The Mamas & the Papas»[31 - Американский квартет, состоящий из двух певцов и двух певиц. Просуществовал с 1965 по 1968], когда мы были маленькими, и особенно песню «Помечтай обо мне»? Бамби принесла гитару, чтобы спеть тебе все песни, которые ты любишь. Давай сделаем маленький концерт.

Легкое пожатие руки дало Сиван понять, что мама слышит их.

– Ты почувствовала? – спросила Сиван, и Бамби утвердительно кивнула.

Сиван сжала руку матери покрепче и погладила ее другой рукой. Ей было важно, чтобы мама чувствовала их присутствие всеми доступными способами. Чтобы когда придет пора уходить, она была окутана их прикосновениями, голосами, запахами. Если у нее самой будет дочь, то в назначенный судьбой час она обязательно будет рядом. В этом Сиван была абсолютно уверена. Может Бамби и не хочет иметь детей, но она точно хочет дочь. Ее уменьшенную копию, только более красивую, более умную и гораздо более уверенную в себе. Девочку, сотканную из солнечного света и морской пены. Девочку, которая подарит ей вечную жизнь, потому что она будет продолжать жить в ней. Девочку, с которой она однажды перешагнет рубеж без колебаний и страха, с радостью и любовью, потому что она будет знать, что оставляет после себя на земле что-то доброе и прекрасное.

Бамби взяла в руки гитару, и они запели песни, которые их мать особенно любила – Бамби вела своим тренированным голосом, привычным к пению на публике, а Сиван подпевала ей как могла – а Айя время от времени реагировала слабым пожатием руки. Когда в палату вошла медсестра с очередной проверкой и попросила их выйти, они обняли и поцеловали свою мать и обещали вскоре вернуться. Они сказали ей, что она всегда с ними, что они любят ее, что она замечательная мать, которой они очень гордятся и пожелали скорейшего выздоровления и возвращения домой. Она должна бороться до конца и победить, потому что ее возвращения ждут не только они с отцом, но и Долев и весь кибуц. Они произносили эти слова, а сами прекрасно знали, что у их матери нет ни единого шанса. Уходя, они поблагодарили медсестру, и она ответила им с сильным русским акцентом: «Вы – прекрасные дочери. Хорошо, что вы пришли навестить свою маму. Очень хорошо». В этой фразе, сказанной совершенно чужой им женщиной, было что-то, что заставило их чувствовать себя увереннее, будто в ней содержалось свидетельство их искренней любви к матери, которое искупало их поведение в течение последних недель, когда они прислушивались к словам чужих людей, а не к зову собственного сердца.

Любовь

Выйдя из больницы, сестры поначалу решили вернуться в кибуц, но, пройдя метров сто, Сиван предложила воспользоваться тем обстоятельством, что они находятся в Тель Авиве, и, посовещавшись, они решили сходить в «Дизенгоф-центр» и может быть даже (если кинотеатр окажется открытым) посмотреть какое-нибудь кино. Однако когда они добрались до улицы Блоха, зазвучала сирена.

– Надо зайти в герметизированное помещение и надеть противогаз.

Прохожие, которых и так было мало, куда-то исчезли. Сиван взяла Бамби за руку и потянула ее по тропинке к зданию, возле которого они находились. Она толкнула входную дверь и обнаружила, что та была не заперта.

– Что ты делаешь? – прошептала Бамби.

– То, что требуется по инструкции службы тыла. Ищу укрытие.

– У кого? Кто даст нам укрытие? – недоверчиво спросила Бамби.

Они взбежали на первый этаж и Сиван позвонила в первую попавшуюся дверь.

Им открыл мужчина, выглядевший так, будто ему было по меньшей мере лет сто.

– Слушаю.

– Можно воспользоваться вашей герметизированной комнатой? – спросила Сиван. – Вы слышите сирену?

Вопрос был явно излишним.

Из-за спины мужа высунулась женщина, которая и вовсе выглядела на все двести.

– Что такое, Пройка? Кто это?

– Незваные гости, – раздраженно ответил муж.

– Чего они хотят?

– Войти.

– Ни в коем случае! Скажи им, что это невозможно. У нас нет места. Пусть убираются.