Звери Стикса. Часть 1. Контрольная служба «Смерть»

– Это не твоя вина.

Ее слегка хриплый от долгого молчания голос вывел его из задумчивого транса.

– Чего?

Она продолжала смотреть в окно.

– Это не твоя вина, – повторила она громче.

Пес заподозрил, что она плачет и заговорила, только чтобы дать волю эмоциям. Он наклонился, и осторожно заглянул ей в лицо. Видимо, заметив и поняв его движение, она сама повернулась и посмотрела на него.

Усталая. Тусклая, какая-то выцветшая, но совершенно спокойная. Взгляд ее был не злым, не вызывающим, просто очень усталым. Ее безвольная поза, расслабленность, медлительность – все указывало на сильное утомление.

«Или она просто на транквилизаторах», – подумал он.

– Если бы ты вовремя не свернул ему шею, – он бы убил меня, – все также спокойно сказала она, по–прежнему глядя ему в глаза. – Точнее то, что из него начало вылезать убило бы меня. Мне кажется, что если бы она успела вылезти полностью, то для меня все было бы намного печальнее. А у Дждекоба, наверное, уже при любом раскладе не оставалось шансов. Марк звонил – внутри все та же черная дрянь.

Удостоверившись в адекватности женщины, пес немного расслабился, оборотился назад к дороге и кивнул. К его удивлению он почувствовал себя намного легче. Настроение сразу повеселело и раздражение как рукой сняло. Даже показалось, что в салоне стало как-то светлее.

«Все–таки я себя винил», смекнул он.

– Что у вас там случилось-то? – вопрос был чудовищно бестактным, он сразу же про себя обругал себя же старой бабкой и сплетником, но слова вырвались сами собой, он даже не успел решить, завязать разговор или нет. Видимо, избавление от тяготения выплеснуло кучу энергии, которую срочно хотелось употребить, хотя бы вот и на беседу. – В смысле из-за чего он на тебя кинулся?

Кошка с презрением ухмыльнулась.

– Будешь смеяться, но из-за тебя.

Фауст не смеялся, но глаза непроизвольно вылупились от возмущения.

– Я негодую… объясни-ка.

– Знаешь, Джейк… – она быстро справилась с накатившей дурнотой. – Он всегда был таким. Вялым, брезгливым, надменным. Но он был хорошо образован. Мы с ним познакомились в суде. Я тогда только начинала собирать материал для прибора, а он был наблюдателем из министерства. Обаятельный, галантный, с хорошим чувством юмора. А главное, его устраивали такие отношения, знаешь, без соплей и почти все время порознь. – ее взгляд слегка затуманился, она окуналась в воспоминания.

«Пусть повспоминает. При горе и потере всегда нужно какое-то время повспоминать.» – подумал пес. Он знал, что такое потеря.

– Он все время пытался пристрастить меня к гольфу. Таскал по этим зеленым лугам, пытался внушить этикет и заставлял заискивающе общаться с пожилыми развалинами, ползающими по этой отгороженной от мира площадке, как по заповедному лягушатнику. Дескать это полезно для его карьеры.

Фауст хмыкнул. Он был солидарен с кошкой – была у него пара заданий на гольфовых полях. Сама игра его не угнетала, но вот те традиции общения, которыми она обросла в современном мире… Он сделал для себя вывод, что сегодня гольф для большинства людей это социально-приемлемый способ подлизаться к начальству.

– Потом смирился, – вздохнула она, словно бы одумавшись, возвратившись с полпути из страны памяти. – Но в последнее время, он стал все-таки другим. Дерганный какой-то, нервный, его как будто лихорадило. Я думала, на работе что-то не ладится. И вот я приезжаю в тот самый день в городской музей, где была уже раз сто, а мне на охране говорят, что по специальному указанию культурного комитета меня нельзя допускать до предметов искусства. Начинаю выяснять, что и кто – и оказывается действительно, бумажка за министерской печатью, а подписана специальным помощником по вопросам культурного наследия – Джекоб Маковски. Я начала звонить и выяснила, что такие же бумажки он разослал во все основные галереи, в Оперный Дворец и даже в зоопарк зачем-то. На телефон он не отвечал, в министерстве сказали, он взял отгул по самочувствию, и я поехала. Он сидел дома, растрепанный, замызганный какой-то, два дня не мылся. Я его спрашиваю, что это за фокусы с документами в музеях, а он мне в ответ какую-то фигню про уважение, про то, что мне следует у него брать письменные разрешения всякий раз, когда я куда-то отправляюсь в ЕГО городе.

– Бред, – буркнул пес.

– Я то же самое сказала. А он как взорвался. «Вы меня ни во что не ставите», «Я что тут – никто?». А потом вообще заявляет, что ко мне как к принцессе охрану приставляют, а ему шиш с маслом, хотя он поважнее меня птица будет. Ты извини меня за бабство, Фауст, но я бы поняла, если б он меня к тебе приревновал, как к мужику. Но он ТЕБЯ ко мне приревновал получается.

Фауст в голос заржал.

– Получается так! Признаюсь, такого повода для ссоры я даже не предполагал. А что потом?

– Потом… потом мне стало не по себе. Вообще, когда он нес всю эту ахинею, мне стало не по себе, потому что чем-то очень похоже на маэстро, – ее передернуло. – И я в присущей себе манере высказала ему, что думаю по этому поводу. И про его раздутое самомнение, и про бумажки эти… – она поморщилась и запнулась, проглотив какие-то слова. – Ну и там много чего наговорила, а сама думаю, как бы мне смыться оттуда. А тут ты стучишь, словно в ответ на мои мысли. Я пошла открывать… и он кинулся.

За окнами сначала тянулись голые поля, а затем светлый березовый лесок. Под копытами Лошади скрипел песок, а наглые городские огни сменились на редко поставленные чопорные парковые фонарики. Наконец они и вовсе свернули с главной дороги.

– Куда мы едем? – наконец спросила кошка.

Фауст хотел было пошутить, что от нее много проблем и ему приказали ее тихо прирезать в лесу, но решил, что это будет неуместно в нынешних обстоятельствах. К тому же в памяти тут же возникло располосованное словно бритвой горло Джекоба.

– Хороший ты городок выбрала, чтоб перебраться.

– Ну, Блум интересный город. Одновременно и большой и деловой и какой-то курортный.

– Да, именно курортный. Вроде бы близко к Восточному побережью, а погода и климат на порядок лучше.

Кошка пожала плечами.

– Там Серая зона, а тут уже Оранжевая. И до Стикса рукой подать. К чему ты так издалека заходишь?

– К тому, что ты из квартиры не выходила четыре дня, – Кира опустила взгляд.

– Засела как редька. И район выбрала говеный. Во всем Блуме только один квартал, который просто пропах криминалом, наркотой и неблагополучием, и ты поселилась именно в нем. На тебя не похоже.

Она безразлично пожала плечами и снова отвернулась к окну. Коляска мягко покачивалась, словно баржа, отражая воздушной подушкой неровную дорогу. Сегодня она действительно вышла в город впервые. Доехала на общественной конке до набережной Черата и, пребывая в каком-то небытии, простояла несколько часов, пялясь на воду, пока не пошел дождь. К ее большому удивлению именно Фауст вывел ее из транса. Когда она уже была готова тихо сползти на мокрую мостовую и залиться слезами в приступе самоедства и печали о собственной горькой судьбе, он появился из ниоткуда, укрыл ее зонтом, подпер теплым жестким плечом и сказал «Если ты тут заревешь, я перестану тебя уважать». И ей тут же стало как-то совестно за свое поведение.

– Как будто ты знаешь, что на меня похоже, – буркнула она.

– Смею надеяться, – серьезно сказал пес, натягивая поводья. Коляска затормозила у низкой витой калитки. – Приехали.

Марк велел подобрать ей домик поуютнее среди ближайших загородных дач. Чтоб побольше цветов там и прочего хлама, успокоительно действующего на нервы. Пес подошел к вопросу ответственно и облазил в поисках подходящего места весь пригород. В итоге он остановил свой выбор на одноэтажной, но с мансардой, утопающей в зелени даче с большой плоской площадкой для отдыха на крыше, хрустящими гравийными дорожками и качелями в глубине старого сада. Дача с одной стороны была недалеко от города, а с другой находилась на отшибе, а не в центре садового поселка. Отдельным плюсом было и то, что домик был с близнецом. К левой стене строения примыкал точно такой же дом, совершенно симметричный и внутри были сообщающиеся двери. Так что он также мог устроиться с комфортом.

На дворе уже стояла ночь – холодная, свежая и прозрачная. Деревья здесь еще только начали желтеть и облетать – осень в оранжевой зоне приходила позже, чем в серой. Он донес до дверей ее две небольших сумки, удовлетворено отметив краем глаза, что Кира осматривает новое обиталище с восхищением.

Протянул ей ключ.

– Телефон, электричество, почтовый ящик. Сад. Горячая вода. Газ. На крыше площадка для пикников и наблюдений за звездным небом, – монотонно бубнил он, со скучным лицом, следуя за ней по широким холлам дома. Внизу была просторная гостиная с диванами и фиолетовым фортепиано, стеклянной дверью во всю стену, выходящую в сад. Кухня вместе со столовой и кабинет. Наверх вела аккуратная крутая лестница, завернутая винтом. – Спальня наверху, в мансарде. Вход туда либо через открытую площадку, либо через люк, – он кивнул на вторую лесенку в кухне.

Она обернулась к нему, и он запнулся, увидев на ее лице неподдельный восторг, какое-то по-детски сияющее выражение. Отчего-то по его телу пробежался рой мурашек, заставив пожать плечами и внедрив неприятное ощущение бесхозности рук.

– Я… эээммм… рад, что тебе нравится, – она энергично закивала, не переставая радостно улыбаться. Он не нашелся что ответить и указал на неприметную дверь в гостиной. – Я буду рядом, займу соседний дом.

Кира вспомнила внешний фасад зданий – левая половина, которую выбрал для себя Фауст, была откровенно заброшена, окна и двери были заколочены досками, а голубая краска во многих местах облупилась. Она задрала бровь.

– Самокритично.

Пес скривился, скрывая улыбку.

– Эти дома близнецы строились под заказ для двух братьев. В 72м году один сгинул где-то на войне, а второй съехал. С тех пор дома выставлены в аренду и на продажу. Соответственно у нас общий сад, общая веранда на крыше, он открыл смежную дверь, которая оказалась двойной. – Пожалуйста, – подчеркнул он, проходя в темный и гораздо более холодный холл своей гостиной. – Держи эту дверь незапертой. На всякий случай.

Кошка осторожно вытянула шею, заглядывая в проем, но проходить не стала. Песья сторона показалась ей совсем неживой, темной и пустой. Видимо, погибший брат жил именно там и дом дольше оставался нежилым.