Хроники Нордланда. Грязные ангелы

– Я покажу. – Сказал так же хмуро. – Только вы потом заберите меня с собой, а то мне здесь не жить.

– Дайте ему коня. – Приказал Гарет. – Двое останутся в деревне, на случай неожиданностей всяких. Особенно следите за теми, кто вдруг решит срочно покинуть деревню. Пока мы не вернёмся, чтобы все были здесь!

Дорога кончилась сразу за деревней. Остались направления, по одному из которых и повёл Гарета с его людьми охотник, которого, как оказалось, звали Хьюго. Поля закончились лентой деревьев, ивняка и орешника, дальше была пустошь Злого Глаза. Бурьян, сосны, корявые и стойкие, как сорняки, камни, осыпи, овраги и дюны. Следы копыт легко было различить на влажной после недавних дождей земле; и даже там, где они терялись на камнях, их легко было найти вновь.

«Охотники», добравшись до заранее облюбованного места, вытряхнули из мешков запуганных, плачущих жертв, объезжая их вокруг и насмехаясь.

– Вы можете спастись. – Сказал один из охотников. Нижняя часть лица у него, как и у остальных, была завязана чёрным платком, глаза над платком поблёскивали красными искрами. – Вон там – лес. Добежите до него – вас догонять никто не станет. Мы дадим вам фору. – Трое всадников спешились и сорвали с детей одежду. – Ну же! Бегом!

– Стоять! – На гребень дюны взлетел всадник, поднял на дыбы вороного коня. – Расклад поменялся. – Произнес тише, когда конь под ним немного успокоился. – Побежите теперь вы.

– Ты кто такой? – Вепрь вышел вперед, абсолютно уверенный в своей безнаказанности. Ну, рыцарь какой-то. Но они и рыцарей убивали пару раз, и ничего, Хозяин как-то это дело решал. Правда, ору с его стороны было… Но Вепрь давно перестал бояться – еще будучи пацаном в Конюшне. Ни криком, ни оружием, ни болью его было уже давно не удивить и не напугать.

Рядом с вороным жеребцом на гребне холма возник гнедой мерин, и его всадник, с длинной пикой, на которой вился значок с незнакомым Вепрю гербом: лилия, грифон и меч, – произнес:

– Мы тоже охотники. – С акцентом, который Вепрь уже прежде слышал, хоть и не знал, чей он. Да и не хотел знать. Бойцы, тоже въехавшие на гребень, выглядели так, что Вепрь напрягся.

– Мы ничего противозаконного не делаем. – Он был не глуп, и знал, что ни он, ни его подельники с профессионалами не справятся. А это были именно профессионалы, не наймиты какого-нибудь мелкого рыцаренка, как и его люди, привыкшие иметь дело с крестьянами, горожанами или, в худшем случае, с городской стражей. Спокойные, уверенные лица, отличное снаряжение… Не-ет, это был кто-то очень значительный. Один жеребец под главным всадником, кстати, о, диво – полукровкой! – стоил примерно столько же, сколько весь Найнпорт со всеми пригородами. Вепрь о таком коне и мечтать не мечтал, и видел-то впервые. Олджернон, но даже круче, чем белоснежный Туман Хозяина.

– А эти дети? – Спросил всадник. В глазах его горел знакомый Вепрю огонек. Этот всадник без драки не уедет, Вепрь чуял это всей кожей.

– Мы их честно купили. – Сказал, тем не менее, спокойно, отчаянно обдумывая каждое свое слово и каждую возможность. Врассыпную. – Пришла мысль. – Единственный шанс – в рассыпную. Главное, чтобы этот, на вороном, за ним не погнался – от этого жеребца не уйти, да и от всадника его – тоже.

– В Элодисе запрещено покупать и продавать детей. – Полукровка паскудно ухмыльнулся. Играет, куражится. Он уже все решил, на морде написано, и не что-то, а смертный приговор.

– Запрещено?! – Засмеялся Вепрь. – Эй, ты где был последние двести лет, вашество? – Его подельники, в отличие от него, ничего еще не понимающие и уверенные в себе, загоготали.

– У меня здесь запрещенная работорговля, – спокойно, даже ласково произнес полукровка, – насилие над малолетками, содомия, глумление и что еще, Марчелло? – Он глянул на всадника с пикой.

– Дерзость в отношении особы королевской крови, патрон.– Ответил тот.

– Королевской?! – Похолодел Вепрь.

– Слышь, ты! – Неожиданно вылез вперед один из его подельников, Хват. – Здесь главный – наш Хозяин, и если ты…

– Заткнись! – Вызверился на него Вепрь. – Нет у нас никакого Хозяина! Мы сами по себе, и…

– Бродяги, значит! – Перебил хозяин вороного жеребца. – То есть, к общей куче преступлений у нас добавилось бродяжничество… Красота-то какая. – Он перебрал повод, готовясь. – Сами сдадитесь, или как? К примеру, вон там – лес. Только обещаю: фору не дам и догонять – стану.

Чего у Дикой Охоты было не отнять – так это отваги и спеси. Врассыпную не получилось – нападающие это учли и пресекли в первые же мгновения. Тогда Дикая Охота не только приняла бой, но и сражалась, как бешеная… Только тщетно. Они не смоги не только убить, но даже серьёзно ранить хоть одного из напавших, а вот напавшие в первые же секунды боя проредили их ряды, уменьшив десятку до четвёрки. И только когда Гарет крикнул, что ему нужны живые, резня прекратилась, и начались азартные гонки по поляне. Гарет, верно угадав в Вепре главаря, схватился с ним и не сразу, но сумел оглушить рукоятью меча. От его удара, в который Гарет вложил слишком много души, Вепрь рухнул кулём, глаза закатились так, что видны стали одни белки. Гарет позвал Марчелло, который осматривал освобождённых детей, успокаивая их и обещая, что их сейчас же увезут домой. Тот подошёл, согнулся над распростёртым на земле Вепрем, оттянул веко:

– Жив, патрон. Сотрясение мозга. В тенёк его, и скоро придёт в себя, хотя чувствовать себя он будет скверно.

– И всё же лучше, чем Анжелика. – Зло сплюнул Гарет. – К сожалению.

– Ты, чельфяк! – Глянул на Гарета снизу вверх один из кватронцев, которые сидели на земле, связанные попарно спина к спине, все тот же Хват. – Ты хоть пони…

– Как ты говоришь с Хлорингом, свинья! – Армигер Гарета, Роберт Лесли, ударил его по лицу так, что дёрнулась голова. – Перед тобой особа королевской крови!

– А кровь у всех, – кватронец попытался вытереть кровь из носа о плечо, – красная. Ваша королевская кровавость, поди, не знает, что его титул на этой земле – взять и обосра… – Получил ещё один удар и захлебнулся кровью, нагнул голову вниз, чтобы она свободно лилась на землю, потеряв всякое желание разговаривать. Гарет спешился, подошёл к ним, встал, заслонив солнце и похлопывая себя по бедру хлыстом:

– И кому же вы такому служите, – спросил напряжённо, – что так в себе уверены?

Кватронцы переглянулись, но промолчали, опустив глаза в землю. В этот момент зашевелился Вепрь, с глухим стоном приподнял голову, держа её немного боком. Взглянул на своих связанных товарищей, на светлоусого кнехта, который ловко рубил головы мёртвым, скидывая затем эти головы в большой мешок, и его вырвало. Гарет подошёл, скривился, взглянув на него, повернулся к Марчелло:

– Окати его водой, стоять рядом невозможно.

От воды Вепрю стало немного легче, хотя та сторона головы и даже плечо, по которым пришёлся удар Гарета, онемели и болели тупо, но сильно.

– Кому ты служишь? – Спросил Гарет.

– Никому. – Прохрипел Вепрь. – Собрал ватагу, развлекаюсь. А ты кто?

– Тот, кто посадит тебя на кол. – Ответил Гарет. – На котором ты будешь подыхать, учитывая твою живучесть, не меньше недели.

– Судить нас должен местный хозяин, барон Драйвер, а не пришлый…– Получив удар, едва не отправивший его обратно в беспамятство, Вепрь услышал от кого-то рядом:

– Перед тобой сиятельный граф Гранствиллский и Ашфилдский, сын его высочества Гарольда Элодисского, Гарет Агловаль Хлоринг! – И зажмурился, стиснув зубы. Он знал, кто такие Хлоринги, и понимал куда лучше, чем его подельники, что это всё, конец. Даже Драйвер от Хлоринга их не спасёт… Ему почему-то вспомнилась недавняя девчонка на рынке, обречённость и ужас в её глазах, и детское: «Мамочка…». Сейчас он вдруг почувствовал то же самое.

Глава четвёртая: Гэбриэл

Всё самое страшное, что видел Гэбриэл в жизни и что, со свойственным ему терпеливым мужеством, заставил себя похоронить в тайниках души, в бреду, освободившись, вернулось и терзало его. Он был привязан к кольцам в стене, а у него на глазах били и насиловали Кая, его друга… Дрожала и рыдала первая избитая и изнасилованная им девочка, её круглые светло-карие глаза с недоумением и ужасом заглядывали ему в лицо. Сет с выколотыми глазами, из которых по щекам текла кровь, с красным ободранным черепом, хрипел, и изо рта его лезла кровавая пена, а из разреза на животе выпирали сизые окровавленные внутренности, сильнее, сильнее, и с тошнотворным шлепком падали в лужу крови на полу… Козёл насиловал то Лизу, то эльфийку Ол Донна, и Гэбриэл бился и кричал; а Аякс уже тащил за волосы визжащую Алису, швырял её на алтарь и хватал своими лапищами её хрупкие бёдра. Гэбриэла кто-то звал, пытался помочь, но он был во власти кошмаров, боли и ужаса. Жизнь трепетала в нём, как свеча на ветру, готовая угаснуть от любого неосторожного прикосновения, и если бы не самоотверженность Моисея, он не выжил бы. Так прошло почти три недели; наконец, вечером, при помощи Ганса, Моисей в очередной раз разрезал повязку на бедре Гэбриэла и увидел вздувшийся чёрный бугор, неприятно лоснящийся при свете свечи. Вскрыл его, и оттуда хлынул такой зловонный гной, что даже привычного Моисея чуть не вырвало. Тряпки летели в огонь одна за другой, а гной шёл и шёл, сначала зеленоватый, густой, потом розоватый, почти прозрачный, но ещё более зловонный. Когда он иссяк, Гэбриэл ещё целую вечность колебался между жизнью и смертью – боль ушла вместе с гноем, но он был так слаб и так измучен, что ему всё ещё было плохо. Он часто и мелко дышал, напрягшись, и Моисей молился, сжимая его руку… На рассвете, когда запела первая птичка, Гэбриэл глубоко вздохнул, расслабился, и спокойно задышал, погрузившись в спасительный сон. Прослезившись, Моисей произнёс благодарственную молитву, и вместе с Тильдой и Гансом, бодрствующими сегодня вместе с ним, они поменяли провонявший тюфяк, постель и повязки, открыли окна, развесили везде пучки ароматных трав и убрались в комнате. Гэбриэл спал.

Он потратил столько сил на борьбу со смертью, что их не осталось больше ни на что. Три дня он лежал тихий, похудевший, осунувшийся, безразличный ко всему. Ни одной мысли в голове, ни одного желания; его не интересовало, ни где он, ни что с ним, ни даже – кто он. Лёжа по большей части с закрытыми глазами, он чуть слышно отвечал «да» или «нет» на вопросы о том, хочет ли он пить, или о естественной надобности, безропотно позволял ухаживать за собой, глотал то, что лили ему в рот, и хотел только одного: покоя. Его истерзанные болью душа и тело жаждали неподвижности и покоя, и больше ничего. Понимая это, Моисей, Тильда и Ганс вели себя тихо-тихо, оберегая его покой. Тильда затемнила окна, Ганс сложил для неё во дворе временный очаг, чтобы она готовила, не тревожа больного; в башне они ходили на цыпочках и говорили в полголоса. Даже раны его Моисей старался пока не трогать, не тревожить выздоравливающего понапрасну, надеясь, что долго это не продлится… И на четвёртый день Гэбриэл наконец-то окончательно очнулся.

Он проснулся на рассвете, в полном сознании, только очень слабым. Настолько слабым, что не в силах был даже повернуть голову. Всё тело онемело, правая рука была чем-то обмотана и лежала тяжело и неподвижно, но не болела… Ничто не болело. Оставался только фантом боли, память о ней – тело помнило и боялось движения, боялось разбудить эту жуткую боль. Может, та только притаилась на время?.. Гэбриэл полежал с закрытыми глазами, чувствуя, что происходит что-то странное, что-то неправильное. Незнакомые звуки и запахи насторожили его. Пели птицы… Бормотали куры. Позвякивал колокольчик. Гэбриэл открыл глаза. Над ним с потолочной балки свисали пучки травы с мелкими жёлтыми цветами; плясала золотая пыль; пролетела муха.

«Это не Сады». – Понял он. – «Я не в Садах. Где я?».

Помнил он только, как ушёл от Алисы, которая спрашивала: «Ты так и уйдёшь? Не поцелуешь?». Смутно вспоминалось что-то… Мост, лошадь… Собаки! Вспомнив, как эти твари вцепились ему в руку и бедро, он застонал и скрипнул зубами, и тут же над ним склонился бородатый старик с печальными чёрными еврейскими глазами. Сказал с облегчением:

– Ну, уже таки здравствуйте, молодой человек!

Гэбриэл несколько секунд смотрел на него, не понимая, как тот здесь очутился, потом прошелестел чуть слышно, не узнав своего голоса:

– Кто вы?

Старик взял его здоровую руку в свои:

– Я Моисей Левин. – Он говорил со странным акцентом, забавным, но приятным. – Три недели, как я нашёл тебя под скалой, у ручья, всего израненного, и три недели, как ты лежишь тут, между жизнью и смертью.

Гэбриэл прикрыл уставшие смотреть глаза, с трудом сглотнул сухим горлом:

– Так… долго?

– Уже таки да, мой мальчик. И скажу тебе прямо, за то, что ты не очнёшься никогда, я готов был сказать больше, чем за наоборот!

Гэбриэл с усилием взглянул на него: