Хроники Нордланда. Грязные ангелы

– Я крестил вашу мать. – Напомнил кардинал. – И венчал ваших родителей. И крестил вас с братом. Был февраль, и в церкви святой Анны в Гранствилле было довольно холодно. Вы с братом были такие крошечные! Я, помню, увидев вас, побоялся, что и подрастая, вы будете маленькими и хрупкими… Как я ошибся! Я и не подозревал, что бывают настолько высокие… чуть не сказал, люди, хотя в вашем случае это верно только наполовину. – Он снова улыбнулся. – Я несколько раз исповедовал вашу мать, а ваш отец по сей день исповедуется только у меня. По сути – я личный духовник вашей семьи. Если вам нужна исповедь, я к вашим услугам.

– Да. – Колеблясь, всё-таки сказал Гарет. – Я прошу исповедовать меня. Я грешен, святой отец, а вчера и вовсе, такое сделал, что до сих пор тошно.

Разумеется, всего он Стотенбергу не сказал. Сады Мечты и вообще все сведения о своём брате он похоронил глубоко в сердце. Но об Анжелике, о Дикой Охоте и о казни он говорил охотно и много, признавшись, до чего отвратительно чувствует себя после казни, но считает её нужной и справедливой.

– Это не месть, – попытался он оправдаться, – это наказание, во-первых, и урок всем остальным. Но это страшно, и отвратительно, и я не могу не думать о том, что они всё ещё живы и страшно мучаются.

– Ты думаешь, что Дикая Охота подчиняется барону Драйверу? – Спросил кардинал. Гарет кивнул.

– Я это точно знаю. Я знаю и о других преступлениях барона. Мне рассказал вожак этой шайки убийц. Вопрос в том, что с этой информацией делать?..

– Посоветуйся с отцом. Я говорю это и как духовник, и как политик. Гарольд Элодисский очень умён и прозорлив. Ему никогда не хватало твоей решимости и жестокости, но ума у него не отнять. Ты ненавидишь барона, и это застит тебе глаза, мешает объективно взглянуть на ситуацию. Ненависть – один из смертных грехов, и не зря. Среди нынешней молодёжи считается ужасно модным и смелым чваниться грехами, гордиться ими, но это свойство незрелого ума. Это совсем так же, как мнение детей, которые считают, будто всё, что запрещают им взрослые – это здорово, и делает их значительнее… Но что это я?.. Привычка проповедовать, это, знаете ли, вторая натура. – Он обаятельно улыбнулся.

– Я, – колеблясь, добавил Гарет, – хотел бы ещё кое в чём покаяться. Я был на Севере, в Блэкбурге. – И он рассказал про то, как неучтиво поступил и с четой Эльдебринк, и особенно – с Софией.

– Она мне очень понравилась. – Признался совершенно искренне. – Очень понравилась. Настолько, что я охотно сделал бы ей предложение… Однако, сбежал.

– Что испугало вас?

– Она не средство. – Поколебавшись, сказал Гарет. – Каюсь, я ехал в Блэкбург с целью заручиться поддержкой Эльдебринков любой ценой, готов был дать им всё, что они попросят или потребуют: Эдессу, Габи, даже себя. Жениться на их девчонке? – даже это! Но София совсем другая. С нею так нельзя. Она… хорошая. К ней нельзя свататься так, к ней нужно приехать в силе, разобравшись со всеми проблемами самостоятельно, а не как утопающий, который хватается за неё в отчаянии.

– То есть, ты хочешь брака с нею?

– Хочу. – Твёрдо ответил Гарет. – Честно: хочу. Она замечательная. Она – сокровище. Я вообще уверен: это чудо, что на Острове есть такая девушка для меня, которая подходит мне и как будущая герцогиня Элодисская, и как милая моему сердцу супруга. Я давно готовил себя к тому, что брак мой будет государственным актом и ничего более мне от него ждать не стоит… Что я женюсь либо на толстой корове, либо на унылой швабре. Вот только, – добавил он уныло, – я, кажется, страшно сглупил. И именно с Софией мне больше ничего не светит. Герцог Анвалонский…

– Аскольд Эльдебринк – человек вспыльчивый, гордый и щепетильный. – Вздохнул Стотенберг. – Я даже пробовать не буду повлиять на него. Боюсь, если я попробую вмешаться, это возымеет обратный эффект. Вам придётся как-то решать всё это самостоятельно. – Он отпустил Гарету грехи и благословил его. – Софи написала вам письмо и прислала его мне с просьбой передать адресату. Я долго размышлял, как мне быть. Письмо Софи я не вскрывал: зная её, я уверен, что там нет ничего греховного или недостойного. Вы верно её поняли: Софи честная и чистая девочка. Выслушав вас сегодня, я передаю вам её письмо с лёгким сердцем. Ваш поступок был ребяческим и не очень хорошим, но ваши чувства делают вам честь, и я буду счастлив обвенчать вас в своё время и благословить ваш союз. А что касается вашего будущего, и ваших опасений, то позвольте мне дать пару советов. Опасаетесь вы не зря, но всё не так страшно, как вам пока кажется. Во-первых, не играйте в игру Драйвера. Он ухитрился создать для себя образ невинного вассала Хлорингов, которые ненавидят его за какую-то старую обиду, и многие верят ему, и почти все жалеют. Без веских оснований, а главное – без неопровержимых доказательств не трогайте его… по крайней мере, явно и открыто. Во-вторых, не думайте, что вы одиноки. Обратитесь к старым друзьям вашего отца, я имею в виду, прежде всего, Лайнела Еннера, Ричарда Карлфельдта, Карла Бергквиста. Напишите своим европейским друзьям. Их поддержка для вас сейчас настоящее спасение. Кое-кто из местного клира, во главе с доминиканцами, даже предлагал объявить крещение и брак эльфийки Лары Ол Таэр недействительными, и вы знаете, чем это грозило бы вам; и именно опасение разгневать ваших европейских друзей и покровителей помешало этому. Не говоря уже о вашем покорном слуге, который тоже на вашей стороне. А в-третьих, свяжитесь с вашей эльфийской роднёй. Положение крайне серьёзное, и эльфы могут его усугубить. Я опасаюсь провокаций со стороны междуреченцев; но больше того я опасаюсь, что эльфы ждут этих провокаций и готовы к ним. Нам не нужна война с эльфами, к которой мы не готовы. Жаль, что множество горячих голов на этом Острове не хочет этого понимать, и рвётся в бой с противником, которого не понимает, не знает и недооценивает. Я слышал, что у эльфов есть колдовство отвода глаз и отвода чужаков. Якобы, нежеланный гость будет сутками бродить вдоль их границ и не сможет их пересечь. Если это правда, я прошу вас постараться убедить ваших родственников применить это колдовство во избежание провокаций.

– Насчёт эльфов, ваше высокопреосвященство, я ничего обещать не могу. – Твёрдо ответил Гарет. – Я порвал отношения с ними и не собираюсь возобновлять. Я бы отложил в сторону свои гордыню и обиду, и попытаюсь связаться с ними, но в успех не верю. Вы просто не представляете, что это за бездушные, высокомерные, холодные тв… типы.

– Рад, – искренне заметил Стотенберг, – что наше отношение к эльфам не станет камнем преткновения между нами. Я не против северных эльфов, не против Фанна, но эльфы восточного побережья – это вечный источник проблем и вечная угроза войны. Эльфы безжалостны к людям. Я досконально изучил хроники десятилетней войны, знаю, как она началась, как был подписан мир, и отлично знаю, что победа людей – миф. Мир был выгоден прежде всего эльфам, они ничего не потеряли, даже выиграли. Странно для проигравших, не так ли?.. Многие обвиняют в этом Артура Хлоринга, инициатора этого мира, но я вам скажу абсолютно точно: ситуация тогда была такова, что иначе было нельзя. Просто чудо, что тогда этот мир вообще был заключён, что эльфы вообще пошли на это! Они практически не несли потерь, используя тактику скифской войны, в то время, как люди слабели, деревни разорялись, урожай гиб на корню, торговля хирела, крестьяне разорялись, Нордланд был на грани катастрофы. Эльфам нужно было только подождать, а ждать они умеют! У них в запасе вечность, а у людей?.. А что самое опасное – так это то, что людям сейчас противостоят те самые эльфы, которые воевали с нашими пра-прадедами! Эти эльфы воевали и с драконами, это опасные, умелые, безжалостные бойцы. Вы наверняка знаете, что во время войны, захватывая деревню или город, эльфы не грабили и не насиловали, но они убивали всех, до последнего старичка или грудного младенца. Я считаю, что соседство с такими существами нам ни к чему, даже мирное соседство!

Гарет промолчал. Он не совсем был согласен со Стотенбергом, но здесь, боюсь, он сознательно покривил душой. Он так рад был этому разговору! Ему было всего двадцать три года; он был молодым юношей, который оказался перед лицом таких огромных проблем, которые могли бы смутить и самого опытного и бывалого человека. Гарету так хотелось кому-то доверять, на кого-то опереться! Подобно многим близнецам, по какой-либо причине разделённым друг с другом, Гарет постоянно чувствовал пустоту рядом, ему не хватало брата, не хватало поддержки. Нет, он верил в себя и не боялся бороться и в одиночку, решимости ему хватало на двоих, но так хотелось порой расслабиться и почувствовать себя защищённым, в безопасности, переложить на кого-то хоть часть своих забот! Поверить кому-то… Стотенберг был великолепным собеседником и не зря так нравился принцу Элодисскому: он умел и говорить, и слушать, и слышать, был умён, наблюдателен, остроумен, был отличным психологом. Учился он в Датском университете, хорошо помнил Копенгаген, и они поностальгировали с Гаретом, сравнивая воспоминания – Гарет три года из десяти тоже учился там. Кардинал предостерёг Гарета и насчёт королевы, которой никогда не доверял.

– Родственные узы значат для Изабеллы весьма немного, если что-то значат вообще. Господь не дал ей детей, и это ожесточило её сердце. Её величество принадлежит к той породе людей, которые считают, будто лишения и невзгоды, истинные или мнимые, дают им право на зло. Они рассуждают примерно так: «Всем дано, а мне нет, значит, я могу позволить себе многое, это будет мне компенсация от высших сил». Так что бойтесь Изабеллы, Гарет, она непредсказуема, хитра и жестока.

– Я всех боюсь. – Признался Гарет. – Из всего мира я безоговорочно верю только Богу, брату и отцу.

Ни спрашивать ничего про брата, ни упрекать, ни переубеждать Гарета кардинал не стал, и юношу это только порадовало. Вообще же после общения со Стотенбергом Гарет ещё какое-то время ощущал душевный подъём и рассуждал, не зря ли он промолчал про Сады Мечты?.. Можно было бы рассказать о них и не упоминая брата?.. Нет, – успокоившись, решил Гарет, – если брат… КОГДА брат найдётся, это всё равно всплывёт, так или иначе. В сумерках, давно проводив Стотенберга и положив на видное место письмо Софии, но не решаясь вскрыть его, Гарет раздумывал о том, что узнал от Вепря, и на душе становилось только всё поганее и поганее. Многое стало понятным, например, то, что все дворяне юго-восточных пустошей наверняка посещают эти Сады и повязаны с Драйвером грехом и кровью. А он-то недоумевал, чем барон их держит! Но и это было не важно. И даже письмо Софии, которое и удивило, и заранее пристыдило его, отошло на задний план перед главным потрясением дня: Садами Мечты. В герцогстве его отца, в его собственном герцогстве, творится такое, что уму не постижимо, и в этом участвуют дворяне самых знаменитых старинных семей Острова! Да полное разоблачение этих чёртовых Садов Мечты способно полностью обрушить весь уклад жизни в Нордланде и посеять хаос! А там ещё ко всему прочему его брат! Потомок Бъёрга Чёрного и Карла Великого, Святого Аскольда и Карла Основателя, Ричарда Храброго и Генриха Великого! И он сейчас по сути заложник Драйвера. Стоит Гарету оступиться, напугать этого ублюдка, и всё, он уверен – брату конец. К Красной Скале и близко нельзя подходить!.. Стояла глухая ночь, на «Единороге» спали все, кроме ночной вахты. В Грачовнике тоже спали – на весь город горело всего пять-шесть окон. Поднялся ветер, и фонарь на мачте над окном каюты Гарета покачивался, играя пятном света. Вепрь рассказал, что помимо хода из дома Барр есть ещё один ход, из укромной бухточки, не видной из города ни с какой точки, где наготове всегда есть лодка. Взять Вепря проводником, и… Гарет даже Марчелло не хотел рассказывать всего, даже его не хотел делать свидетелем такого позора. Придётся идти одному. Пробираться туда через эльфийское побережье, скрываясь ото всех, даже от эльфов… Как довериться Вепрю?! А никак! Тварь и подонок… Но это единственное, что у него есть! И снова, и опять Гарет ходил и ходил по своей каюте, покусывая ноготь большого пальца. С тех пор, как Вепрь рассказал ему про Сады Мечты, Гарет не съел ни крошки, только выпил вина с кардиналом, но вино не подействовало на него никак, так силён был шок. Услышанное было настолько чудовищно, что Гарет, можно сказать, собирал себя по кускам заново. Его брат, его родной брат, Хлоринг – в притоне содомитов!!! Гарет не знал точно, что он чувствует по этому поводу. Точно он знал только одно: брат боролся, и всё, что он пережил, Гарет пережил с ним вместе. Теперь стало понятно многое из того, что с ним происходило несколько лет подряд, и это единственное, что как-то примиряло его с действительностью – если с этой действительностью вообще можно было примириться! Думать о возможной встрече с братом стало страшно: как он будет говорить с ним, зная, что он… Как смотреть друг другу в глаза, как… как прикасаться?! И Гарет ходил и ходил, бился головой о стену, стонал, стискивая зубы до скрежета, до шума в ушах, проклинал всё, всё, всех! Себя, эльфийских своих дядек, братьев матери – он же пытался обратиться к ним за помощью, когда стало ясно, что отец всё-таки отправит его в Данию. И никогда не забудет и не простит того, как они ему отказали. В сущности, они даже не соизволили облечь отказ в какие-то слова, просто заперли его и отправили известие о его местонахождении отцу! А это было ровно десять лет назад, как раз тогда, когда… Гарету тогда было так плохо, так жутко и тяжко, что он несколько раз пытался покончить с собой, и при нём днём и ночью находился двоюродный брат Глэдис, Джон – как Тиберий при отце… Он потом погиб в Силезии, до конца исполнив свой долг, и первое, что Гарет сделал, вернувшись сюда – это принёс землю с его могилы на могилу его родителей и заказал мемориальную доску в соборе Богослова.

Теперь Гарет понял, как всё происходило тогда, и каким образом Драйвер обманул отца. Он просто скрыл – и наверняка, ему помогла эта тварь, Барр, или ещё какой колдун, – брата где-то в глуши, пока тот подрос, а потом привёз, но не к себе в замок, а в дом Барр, на который никто и не думал, потому, что она явно с Драйвером не пересекалась и практически не общалась! Но что теперь от того, что он это знает?! Легче?! Чем?!

И снова, и снова одно и то же: «А если бы это не он был, а я?.. Я с собой бы покончил… И он пытался, я знаю, пытался, и не раз… Я знаю, что он пережил, я пережил это с ним… Не дай Бог, кто-нибудь узнает! Не дай Бог, узнает отец!.. Я убью Драйвера! Нет! Я его раздавлю, с дерьмом смешаю, опозорю, разорю, я… я его посажу в самую узкую и поганую нору, чтобы он в ней разогнуться не мог и сидел в собственном дерьме, пока не сдохнет!!! Господи, почему он, почему мой брат, за что?! Это же я виноват во всём, я, я, я!!! Это я пролил на него тот кипяток злосчастный, придурок косорукий, идиот!!!»

И только одного даже не промелькнуло ни в голове, ни в сердце, даже в самые чёрные мгновения: а не оставить ли всё, как есть, не похоронить ли брата и связанный с ним позор в этих самых Садах Мечты? Гарет собирался бороться за брата до конца, и теперь – с новой силой, с новым упорством. Брат стал теперь для него не абстрактной фигурой, он стал страдающим, живым и нуждающимся в его помощи и защите, как никто и никогда. Его следовало спасти от того, что куда хуже смерти и пыток… спасти, и уничтожить всех свидетелей и виновников этого позора, и уничтожить так, чтобы уцелевшие – если он кого-то пропустит, – дрожали от страха, ссали в штанишки и боялись не то, что вякнуть лишнее, но даже подумать что-то не то! Переживая позор брата, Гарет страдал не о себе, а о нём. Он боялся, что брат будет чувствовать себя неловко, стыдиться себя, и не знал, как дать ему понять сразу же, с первых мгновений встречи, в которую почти не верил, которой безумно боялся и к которой стремился всю свою жизнь, что всё не важно, они братья, были, есть и останутся, что бы ни случилось с ними обоими?! «Мы поделим это поровну, на двоих. – Мысленно обещал он брату. – Тот, кто сделал это с тобой, сделал и со мной, и мы вместе смоем этот позор таким количеством крови, какое только понадобится. Надо будет, я перережу весь Юг и не дрогну! Клянусь, мы переборем это в себе и справимся, увидишь, справимся! Никто не заставит нас с тобой опустить голову и устыдиться себя! После того, сколько ты боролся, сколько ты вынес – никто не вправе тебя в чём-то упрекнуть! Ты только дождись меня, я знаю, где ты, и я приду, даже если в ад придётся спускаться!».

Рассвело. В приоткрытую створку окошка потянуло свежестью, запели птицы, закричали чайки. Гарет, чувствуя, что всё равно не уснёт, крикнул Марчелло, потребовал принадлежности для письма и сел писать своим европейским друзьям. Его высокопреосвященство прав: не время деликатничать и чиниться, нужно хвататься за всё, что поможет удержаться на плаву. Кто-то, да ответит, кто-то чем-то, да поможет!

Наконец, Моисей получил весточку: прилетел голубь с запиской на лапке. Ганса отправили в Белозёровку, за письмом, видно, слишком объёмным для голубиной почты. Вернулся он к обеду следующего дня, привёз в самом деле объёмное и подробное послание на иврите, которого, кроме Моисея, всё равно никто бы не прочёл. Гэбриэл, пока Моисей читал, близко поднеся к глазам пергамент, сидел рядом и пожирал его глазами, пытаясь по выражению лица угадать, что там.

– Что ж. – Наконец отложив письмо, сказал Моисей. – Вести есть, и вести хорошие. Девочка твоя не с горбуньей, а с юношей, полуэльфом с голубыми глазами…

– Иво! – Воскликнул окрылённый Гэбриэл с нескрываемым облегчением.

– В замке, видно, неправильные сведения, какая-то путаница с вашим побегом. Горбунья в тот же день уплыла в Саю на клойстергемском торговом судне; этого в замке не узнали. Мои соотечественники такой информацией не делятся абы с кем. Неизвестно, как твои друзья смогли миновать все деревни и заставы по дороге к Фьяллару, но совершенно достоверно, что они были в деревне Копьево, там чуть не попали в беду, но за них заступился какой-то наёмник, и дальше они пошли с ним. Их видели в Июсе и Тальцах, это по дороге в Блумсберри и Гранствилл, они так и путешествовали втроём… Из Блумсберри пока никаких сведений, но нет никакой причины сомневаться, что они туда доберутся. Настоящая опасность была тут, вплоть до Грачовника, где кончается власть барона; но эту опасность они как-то ухитрились миновать. Возможно, им кто-то помог… Но мы так рисковать не станем. – Моисей понимал, что теперь Гэбриэл не задержится ни одной лишней минуты. – Вы с Гансом пойдёте в бухту, где ты сядешь на корабль одного моего знакомого еврея, он будет в этой бухте через три дня, и доставит тебя в Элиот. Он из моего колена, колена Левина, и не выдаст тебя даже самому папе Римскому. В Элиоте ты вот с этим письмом пойдёшь в банк Райя – мой знакомый даст тебе провожатого, – и Райя помогут тебе добраться до Гранствилла, туда постоянно ходят большие и малые суда, и с этим проблем не будет. В письме, – Моисей дал Гэбриэлу конверт, – говорится, что ты мой слуга, и я отправил тебя в банк Райя с важным поручением. Это ты покажешь, если тебя кто-то задержит; полукровок, которые служат почтенным хозяевам, не трогают и препятствий им не чинят. А это, – он дал Гэбриэлу ещё один конверт, – спрячь хорошенько где-нибудь под одеждой, это письмо Райя, отдашь ему, там мой привет и просьба помочь тебе добраться до Гранствилла. Гранствиллские евреи, возможно, даже смогут тебе помочь найти твоих друзей.

– У меня ничего нет, я никто. – Сдавленным голосом произнёс Гэбриэл. – Но если я хоть чего-то добьюсь в этой жизни, клянусь, первыми, о ком я вспомню, будете вы трое! Я никогда вас не забуду. И если… если моя благодарность хоть что-то значит, я ваш, моё сердце с вами, я помню вас… И ваши слова, о том, что добро и любовь надо искать в себе, я не забуду! Я буду, как вы… Жить и поступать так, как велит мне честь, и плевать на всех. Это вы сделали. Вы меня… сделали таким.

– Благословение мое да будет с тобою, Гэбриэл. – Моисей благословил его жестом своего народа. – Ты заслуживаешь большего, чем имел до сих пор, и, я верю, получишь это. Я пережил немало тяжёлых мгновений, выхаживая тебя, но когда ты открыл глаза и произнёс первое осмысленное слово, я был так счастлив и горд собой, что получил сполна за свои труды; ты ничего мне не должен. Но ты хороший мальчик, и мы полюбили тебя. Пусть наша любовь будет с тобою везде, куда бы ты не пошёл.

Гэбриэл молча поцеловал ему руку, весь во власти настолько горячих и сложных чувств, что не в состоянии был выразить их ни в словах, ни в междометиях. Новая жизнь и мир ждали его, наполняя дрожью предвкушения.

За несколько дней до полнолуния Алиса сделалась сама не своя. Иво тоже ощущал зов луны и земли, но, во-первых, он всё-таки был полукровка и ощущал его не так мощно, а во-вторых, у него была Гретель – утехи с нею не стали ни менее частыми, ни менее пылкими. А Алиса тосковала по Гэбриэлу, и чем ближе приближался праздник луны, тем сильнее становилась её тоска… Нэш всё это время усердно пичкал её колбасами, жирным творогом, яйцами, и добился того, что в вечер перед полнолунием Алиса слегла с жаром, жесточайшей рвотой и болями в животе. Иво всю ночь просидел с нею, держа за руку, меняя холодные полотенца на лбу и подавая тазик, а утром набросился на Нэша:

– Я же говорил, что ей нельзя это есть! Как и мне!

– Она худенькая такая… – Неловко оправдывался Нэш. – Я просто вижу, она чахнет, хотел, как лучше… Вон оно как. Что она, как?

– Плохо. – Иво выглядел несчастным. – Что я Гэбриэлу скажу?!

– Знаешь, – осторожно произнёс Нэш, – насчёт Гэбриэла вашего… Уже месяц почти прошёл. Ежели бы он был жив, то уже так или иначе появился бы. Ты погоди в меня глазами молнии-то метать! Кто, как не ты, сможет девочку утешить? Ты парень красивый, и её ровня…

– Вы не знаете Гэбриэла. – Покачал головой Иво. – Его нельзя забыть, и никто её не утешит, если она его потеряет. Если он погиб, целый мир умер вместе с ним… Это мир нашей Алисы. И я не хочу в это верить! Я буду ждать его до конца своих дней, и будьте уверены, Алиса тоже.

Алиса поправлялась несколько дней. Травяные чаи с мёдом постепенно привели её в норму, но только физически. В бреду она увидела Гэбриэла, утыканного стрелами, с окровавленным лицом, зовущего её, и утратила покой и сон.

– Иво, я чувствую, что это правда! – твердила она каждый вечер. – Он ранен и страдает! Иво, сходи в этот Гранствилл, постарайся что-то узнать, пожалуйста! Что, если он, как и мы, пробрался какими-то тропинками и уже там?! А мы – здесь, и ждём его…

– Я обещал защищать тебя. – Колебался Иво.

– Что со мной случится? Нэш и Марта так заботятся обо мне! Пожалуйста, пожалуйста, Иво, я так больше не могу! Он такой заметный, если он там ищет нас, он рискует каждый день, ты же понимаешь, понимаешь!

Иво не смог дальше отказываться – он и сам об этом думал. Нэш тоже был не против. Они с Мартой дали Иво смирную лошадку и кучу поручений в большой город, назвали адрес, где его примут, и дали денег. Заблудиться он не мог – мощёная дорога шла до самого Гранствилла, и была такая всего одна.

– Что ты так цепляешься за эту девчонку? – Ревниво спросила Марта, когда они с Нэшем готовились ко сну. Тот вытирал могучие руки и торс мокрым полотенцем, замер:

– А ты сама ничего такого не замечаешь, нет?

– Да уж кое-что замечаю…

– Только не то, что нужно, бабья твоя голова. Не видишь, как пышно сад и огород разрослись, что животные здоровы и лоснятся, молодняк растёт, как на дрожжах, и ни один паршивый гусёнок не умер? Нет?

– Нэш! – Марта села, глаза округлились. – Да неужто… Да разве они ещё есть?!

– Тише! Даже вслух не произноси! Да, одна каким-то образом уцелела. Она сама не знает, кто она такая, пока не знает. И никто не знает, кроме нас с тобой. Ты знаешь, как за ними охотились; есть, есть ещё такие, кто их помнит! Поэтому молчи, Марта, молчи, даже наедине со мной не говори о ней! Сама знаешь – малейшее подозрение, слух…

– Да уж знаю! Ох, Нэш, вот повезло-то! И она рада, ей здесь хорошо… Вот повезло! Хорошо ты про святую землю придумал, люди верят… Но, Нэш, а когда жених-то её…

– Не вернётся её жених. Слишком много времени прошло. Даже если он ранен был и задержался, время упущено, его схватили. Если он выжил. А если нет… надо сделать, чтобы они не встретились, да и всё.