Каба́

– Почему-то меня это не удивляет.– Петров улыбнулся, но улыбка была ободрительной.– Ну хорошо, твои сверстники. Одноклассники. Они много читают?

– Не знай…

И он не знал. Дело в том, что Игорь, несмотря на уверенность мамы в обратном, все-таки думал о будущем. В своем, игоревском, ключе. Он следил за собой в том плане, что он не хотел однажды утром (в будущем) проснуться и понять, что он – это не он уже. Его поработили, подчинили, оглупили, сделали массмедийным, и теперь он – докапывальщик. Он – управляем, вплоть до мыслей и чувств. Он отвечает на вопросы, как принято, он чувствует всплеск злости по сигналу, он любит стереотипно. Он – докапывальщик. Теперь он, увидев очередного Игоря, сам же будет мчаться к нему, чтобы толкнуть, чтобы тащиться позади и обзываться, чтобы сломать его размышления, чтобы не дать тому увидеть мир таков, какой он есть, без мозговых иллюзий.

Он не хотел этого, он искренне не хотел, и если ему уготована такая судьба, он будет считать, что его жизнь – полный отстой. Стать Лесным Орлом или другим каким козлом – об этом даже думать тошно. И Игорь перегибал палку. Упреждал, так сказать. Перестраховывался. Он не обращал внимания на людей, старался даже не смотреть на них, потому что взгляды – они тоже разные. Иной раз и взгляд может быть легкой формой докапывания.

Петров ничего не знал о теории докапывальщиков. (Ну, может, узнает еще). Он бы эту теорию отверг. Игорь напридумывал себе, книжки же читает. Истина проще: люди ему неинтересны. А он неинтересен им, людям. Они на разных волнах. Возможно, вообще в разных водоемах.

Да, Игорь понятия не имел, кто там чего читает из его одноклассников, соседских пацанов или партнеров-дзюдоистов. Но что-то он все же знал. Потому что, глядя себе под нос, Игорь, как уже говорилось, контролировал периметры. И по косвенным признакам он все-таки мог делать выводы. Поразмыслив, он добавил:

– Мне кажется – нет. Не много.

– Вот поэтому мне и интересно твое мнение,– подхватил Петров.– В чем ты видишь значимость литературы?

Значимость? Игорь внутренне усмехнулся. Петров – умный. Хорошее слово подобрал. Вот только он даже сам не подозревает, насколько хорошее. Ну и пусть не подозревает. Не время и не место базарить еще и об этом.

– Ну… Книги учат думать,– брякнул Игорь.– Писать правильно. Много историй, можно чему-нибудь научиться.

– Ты говоришь, как Википедия!– рассмеялся Петров. Игорь машинально насупился, а потом вдруг смекнул, что это не издевка, как он подумал. Никто над ним не смеется и не собирается. Никто не намерен чесать ему тут про будущее и советовать, чтобы он опомнился быстрее и взялся за ум. Петров приглашает его разделить смех. И тогда Игорь ухмыльнулся за компанию, продолжая залипать на окно. Как бы то ни было, Петров его раскусил.– Кто так говорит? Учитель по литературе?

– Ну… Он тоже говорит.– Игорь хмыкнул и покачал головой, согласуясь с какими-то своими внутренними мыслями.– Все вообще говорят. Я имею в виду взрослые.

– Хотя потом выясняется, что те, кто это говорит, и книгу в руках не держали,– заметил Петров.– Надеюсь, твой учитель не в счет. Пятерка тебе, Игорь, за примазывание, двойка – за собственное мнение. Я тебя хочу услышать. Не повторение чьих-то слов, а то, что думает Игорь Мещеряков.

Игорь поерзал. Неиспользуемые годами шестерни истошно заскрипели; он не привык к таким вопросам. Вернее сказать, как раз-таки привык, и уже отработал защитную реакцию, довел ее до автоматизма. Он уклонялся или отмалчивался. Он всегда знал, к чему они, эти вопросы. Вопросы служат уловкой, отвлекающим маневром, ловушкой для простаков. Это охота докапывальщиков. Любой вопрос такого рода – это сигнал охотничьего рожка, от которого свободные звери должны ссаться кипятком. Стоит открыть свои мысли, свой разум – и туда польются помои со всех сторон. Стоит открыть сердце – и в него полетят пики и копья. Больше всего докапывальщики ненавидят открытые сердца. До них они не докапываются. Их они раздирают на части.

Игорь на всякий случай, прежде чем открыть рот, стрельнул глазами в сторону Петрова. В обход галстука. Увиденное его немного расслабило. Вроде бы тот настроен слушать, и на лице – действительно интерес. Оставалось надеяться, что тот не прячет за спиной копье. Игорь еще не уничтожил в себе надежду. Он прочистил горло.

– Книги путают. Всех и всегда,– выдал он.

Петров вопросительно вскинул брови, не переставая улыбаться.

– Не совсем понимаю…

– Ну просто в книгах часто неправда. Мне так кажется.

Улыбка Петрова увяла. Ну честно, братцы, он ожидал большего. Хоть какой-то искры разума. Быть инфантилой, да еще и тупым,– реально гиблый случай. И что же он тогда там себе читает? Про трех дровосеков? Ребенок выразился бы ярче и образнее. Девочка четырех лет, он спрашивает ее, как она понимает хлеб, и та отвечает: с помощью хлеба земля нам передает свои силы и любовь. Четыре года, цифровой ребенок! А если по-игорю, то хлеб – это запеченное тесто, его кладут в рот.

Он не знал этого Игоря. Не знал его пока. Не представлял даже, в какие темные глубины души тот иногда осмеливается опускаться. И, что показательно, он возвращается. Он возвращается с почти неповрежденным разумом.

Почти…

А еще Петров не представлял, какую угрозу, далеко не книжную, представляет Игорь для окружения после этих своих нырков.

– Ну это естественно, на этом и строится художественная литература,– без энтузиазма заметил он.– На вымысле. Есть, конечно, такие писатели, которые описывают ситуации из своей жизни. Или из жизни хороших знакомых. Но даже тогда никто не мешает им приукрашивать или что-то добавлять от себя, менять имена героев и место событий, добавлять новых персонажей, вплоть до того, чтобы изменить саму суть и концовку. Если же говорить о фантастике, то там по умолчанию все неправда. И персонажи не всамделишные.

Он обнаружил, что Игорь смотрит на него удивленно, и осекся.

– Так в этом и суть,– сказал тот.

– В чем именно?

– В вымысле. Это как раз и неправильно. Все – вымысел. Но пишут так, словно это на самом деле.

– И что ж тут такого особенного?– Петров нахмурился. Теперь он видел перед собой два варианта. Либо парень туп, как литой чугунный жезл, либо туп он, Виктор Петров. Он искренне не понимал этого мутного типа.

Игорь нервно заерзал. Да, он не привык выражать свои мысли, и этот навык у него атрофированный. Теперь он явно психует, что не может подобрать слов и выразиться понятнее.

– То, что неправильные вещи выдают за правильные. И пишут так, словно это правильно. Но в реальности это не так.

– Очень интересно,– сказал Петров, не будучи уверенным в этом.– Но все слишком размыто. Можешь пример привести?

– Ага, Тим Талер,– выдал тот.

– Это кто?

– Это книга такая, по ней даже фильм в СССР сняли. «Проданный смех» называется. Не смотрели? Может, читали?

– Не смотрел и не читал,– признался Петров.– Но не суть. Что же там неправильного?

– Ну вот, Тим Талер…

Игорь воодушевился. Слегка приоткрыв разум и не заработав ушат привычных помоев в назидание, он вдруг испытал ни с чем не сравнимое наслаждение. Это сидело в нем, комом, перекрученным бельем, нарывом. Это сидело в нем и просилось наружу. Ему нужно было поговорить с кем-то об этом. Не обо всем… Далеко нет. Если он выложит Петрову разом все без утайки, это будет катастрофа для них обоих. Но хотя бы чуть-чуть. Только ради того, чтобы поделиться.

– Ну вот, Тим Талер. Это мальчик из бедной семьи. У него был самый лучший смех, очень заразительный и радостный. Потом пришел колдун и купил у него смех. Очень задорого. Тим Талер стал богатым, но не смог больше смеяться. Даже улыбнуться не мог. Он стал несчастным, понял, что ошибся, и захотел вернуть свой смех. Потом он пытается снова найти колдуна, чтобы забрать смех назад, ему помогают друзья и все такое. В конце они перехитрили колдуна и вернули Тиму Талеру его смех.

Похоже, опять сказка. Однако что-то уже нашептывало Петрову, что Игорь не воспринимает ту как сказку. И в нем зашевелилось что-то. Интуиция. В нем зашевелилась интуиция. Она, интуиция, подсказывала ему уже сейчас, что он хлебнет с этим Игорем. Он понятия не имел – хорошего хлебнет или плохого,– но парень явно возник в его жизни, чтобы не раз поставить его в тупик. Возможно, Игорь Мещеряков – это новая планка в его профессиональной деятельности.

– По-моему, прекрасная книга,– аккуратно высказался Петров, чтобы не мутить воду. Он, разумеется, не думал, что парень из тех неадекватов, которые кидаются с ножом на любого, кто позволил себе неосторожное высказывание. Просто сейчас Петров не мог для себя определить, в какую сторону склоняет их эта беседа.– И интересная, должно быть…

– Угу,– согласился Игорь.– Я за вечер прочитал.

– Но ты ее считаешь неправильной,– повторил Петров.– Почему?

Тот уставился на него. С подозрением. На мгновение он напомнил Петрову тролля. Еще этот желтый синяк его, как раз в тему. Тролль с подбитым глазом. Ночной. Ночью активничает, днем спит. А если точнее, ему показалось, что тролль – внутри Игоря. Как Фантомас, только вместо маски – игоревская личина. Сейчас парень словно просвечивал его, проверяя на предмет гнильцы, и желтый галстук уже не помогал отвлечь и спутать внимание. Его фонарно-подбитый взгляд спрашивал: кто ты, Петров? Кто ты есть на самом деле?

Он боится. Петров понял это отчетливо. Да, он боится реакции в ответ на свою философию, но это на поверхности. Он боится чего-то еще. И он – не инфантила. Он – миноискатель. Он продвигается по жизни, каждую секунду ожидая взрыва.

– Бедные люди не смеются,– осторожно пояснил Игорь. Его вид теперь был олицетворением восклицания «это же очевидно!» – В детстве – смеются. Не понимают еще. Все в детстве смеются. Потом вырастают и перестают. Мало денег, много проблем. Этот Тим Талер, он бы все равно перестал смеяться с возрастом. Пока родители о нем заботились, а потом бы стало некому. Потом бы он женился, дети бы родились, еще больше проблем. Даже если бы он продолжал радоваться жизни, все равно жена бы его доконала. А так ему богатство предложили вовремя.

Повисла пауза. Она была волглая и удушающая. Петров внезапно обнаружил, что вспотел. Он покосился на кондиционер в углу под потолком. Работает. Дело не в кондере, дело в нарастающем пыле дискуссии.

– То есть,– подытожил Петров,– мы приходим к известному выражению «лучше быть богатым и грустным, чем бедным и грустным».

– Типа того,– кивнул Игорь.– И писатель должен это знать. А пишет так, будто не знает. Будто лучше остаться бедным и сохранить смех. Но он потом все равно потеряется. Я не верю, что писатель не знает. Он специально так пишет.

– И для чего он так делает, по-твоему?