Каба́

– Не знай.

Все ты знаешь, подумал про себя Петров, начиная, наконец, впервые осознавать, что за крендель перед ним тут судачит. Все-то ты знаешь. По меньшей мере, для себя ты определил ответ. Просто делиться не спешишь.

Что-то не то, подумал он тут же следом. Что-то в нем не то, в Игоре. Это помимо его ночных прогулок. Словно какой-то опасностью веет. В фильмах такого ощущения добиваются эффектом тревожной музыки. Актер сидит себе, как пень, или смотрит пронзительно, как пень с глазами, но вот музыка делает из этой деревянной сцены мурашки. Здесь музыки нет. Но Петрову все же тревожно.

Теперь поерзал он. Покосился на монитор. Тот погас уже, черный экран, спящий режим. Ему нестерпимо захотелось поводить мышкой, чтобы зажечь экран. Он сдержал себя. Жесты неуверенности – вовсе не то, что сейчас ему нужно.

– Ох уж эти сказки, ох уж эти сказочники,– невнятно обронил он, собираясь с мыслями.– Ну а что в конце? Тим Талер вернул свой смех, что дальше? Он действительно перестал смеяться? Дай угадаю: сказка закончилась, правильно?

Игорь мотнул головой.

– Закончилась, да, но немного не так. Вернул смех и богатство сохранил. Повезло просто.

– Так может, смысл истории в том, что по-настоящему ценить мы можем то, что потеряли?

– Может.– Игорь с легкостью согласился.– Я думал об этом.

– Или могу тебе подкинуть еще один смысл,– продолжал Петров.– То, что теряется со временем – теряется незаметно. Я имею в виду, что люди перестают радоваться жизни не в один день. И даже не в один год. Это процесс многих лет. Сначала человек перестает улыбаться по утрам, встречая новый день. Потом он перестает улыбаться знакомым. Потому что кто-то из знакомых поставил ему подножку, и он теперь переводит это отношение на остальных. Дальше он перестает реагировать на шутки, потому что в этот момент у него голова забита совсем другим. Так лет через десять человек смотрит на себя в зеркало и внезапно не узнает. Этот Тим Талер, он осознал боль потери, потому что это произошло резко. Другие люди – обычные, не сказочные,– даже не могут осознать, что они теряют.

– Так вот об этом и следовало писать!– обрадованно воскликнул Игорь. – Как оно на самом деле бывает.

– Об этом тоже пишут,– возразил Петров.– Я имею в виду, есть книги, и их немало, которые отражают именно эту проблему. Просто здесь история другая.

– Может быть. Но в других книгах – другая неправда.

– То есть примеров у тебя – масса?– улыбнулся Петров.

– Да легко!– Игорь тоже улыбнулся, вдохновленный тем, что его слушают, тем, что его понимают, и самое главное – тем, что его не считают дундуком без будущего. И – на минутку!– паря перестал пялиться в свое долбаное окно. Хоть он и не смотрел на своего визави, а смотрел попеременно то на галстук, то на погасший монитор, то на айфон на краю стола, то на свои руки, сидел он теперь лицом к Петрову.– Из Гриммов. Был один король, которого заколдовали. Ну и он должен был ходить в лохмотьях девять лет, и все над ним прикалывались. Наказание такое. Один раз король этот зашел в трактир погреться. Люди его увидели, стали ругаться, сидит такой в лохмотьях и воняет на весь трактир. Трактирщик его выгнал. Потом этот король опять стал королем. Наказание кончилось, он вернулся в свой дворец. А потом он поехал в тот самый город и стал раздавать милостыню нищим на улице. Какой-то нищий ему помог, когда он в лохмотьях ходил, вот он теперь всех благодарил за это. И он специально прошел мимо того трактирщика и ничего ему не дал. Типа, на тебе, выкуси. И снова пишут так, как будто это правильно.

– А что неправильного? – Петров сам не заметил, как увлекся.– То, что король из-за одного доброго нищего стал благодарить всех? Или что не подобает королю делать различия, он должен был и трактирщику что-то дать? Проявить, так сказать, свою милость?

– Это – да, но не только! Думать, что все нищие одинаковы, – это неправильно, конечно. Но король должен был понимать, что трактирщик – не король. У него нет богатства, дворцов, он обычный человек, которому нужно зарабатывать деньги. Семью кормить. И что было бы, если бы он не выгнал этого в лохмотьях? Ушли бы все другие посетители, он бы ничего не заработал.

– Ты ставишь корыстный интерес впереди сострадания?– уточнил Петров.

– При чем тут корыстный интерес?!– возмутился Игорь от его бестолковости.– Трактирщику просто нужно выжить. А нищий – он что делает? Ничего не делает. Они просто просят милостыню, ни о ком не заботятся. И где здесь сострадание? Один нищий – не в счет. Тот, который ему помог – один, а другие что сделали? Почему они все хорошие, и король их награждает?

Чувак прямо-таки излучение всевозможных сказок. Аж слепит. Сказочный аналитик в вакууме. Интересно, это у них в школе учитель литературы такой педагогический гений, что склоняет детей к недетским размышлениям? Или Игорь сам такой вылупился?

– На мой взгляд, все логично,– сказал Петров.– Каждая история чему-то учит. Здесь мы наблюдаем взаимоотношения персонажей. Кто-то может быть прав, кто-то не прав. На то и даны книги. Показатель хорошей книги – тот факт, что она заставляет думать. Если прочитал книгу и тут же забыл – это дрянная книга, она ничему тебя не научила. Я здесь не вижу проблемы.

– Писатель пишет так, словно король прав,– вновь вежливо пояснил Игорь, как для тупого.– Как будто трактирщик заслуживает того, чтобы быть наказанным.

Петров открыл рот, готовый к следующей схватке, но вдруг захлопнул его вновь и задумался.

Чертяка прав! Автор книги ведет читателя. В какой-то мере навязывает ему свое мнение. Трактирщик в довесок награждается отвратительным характером и мерзкой мордой. А нищий – наоборот, рассказывает слезливую историю о том, какой он хороший чел и как ему в жизни не повезло. Дети ведутся. Дети особенно машинально подстраиваются под точку зрения того, кто пишет. В процессе чтения они начинают видеть глазами писателя, неосознанно, и если писатель всячески демонстрирует, что вот этот господин – хороший, читатель склоняется к такой же оценке.

А что взрослые, чем-то разве отличаются? Возможно, но в частностях. Суть в том, что человек, читающий книгу, зачастую не видит за героями самого писателя. Как выразился сам Петров только что: книги даны для того, чтобы думать и анализировать персонажей. Но при этом не принято видеть за персонажами самого писателя. А Игорь видит.

Состоявшийся, признанный писатель-классик,– это нечто вроде незыблемой глыбы. Если он пишет, то он наверняка несет в массы некую глобальную и мудрую идею, и давайте, дети, все вместе подумаем, что хотел выразить классик своим произведением. Да ничего он не хотел выразить. Ничего толкового. Просто однажды, когда он был нищим непризнанным гением, он забрел в трактир, и хозяин трактира вышвырнул его на улицу за то, что тот не смог заплатить за суп или пиво. И теперь он просто мстит. Ну а поскольку он ни с какой стороны не король, и у него нет казны и возможностей, он мстит единственным способом, до которого дотягиваются его мстительные ручонки: пером и бумагой.

Вот только Игорь не должен ничего этого видеть. Сейчас он должен максимум голых теток на мониторе разглядывать и мечтать о том, как вырастет, напишет песню в стиле гангста-рэп, заработает бабла и купит крутую тачку. Ему 13 лет, его родители – примитивы. Он сам окружен всеми прелестями провинции с его затхлой атмосферой. У него нет друзей, по его собственному признанию, у него нет авторитета, у него нет гуру. Посредственный школьник, никакой спортсмен. Увлечений, помимо книг, нет.

Что-то не то. Что-то с ним не так, в очередной раз подумал Петров и поежился.

– Ты думаешь, писатель мстит трактирщику?– спросил он Игоря.– Это был какой-то человек из его жизни?

– Хуже,– невозмутимо ответствовал тот.– Он так пишет, чтобы другие тоже так делали. Чтобы все мстили трактирщику. И другие верят и начинают мстить. Как этот король. Никто не думает о самом трактирщике.

– Только о себе думают, так?

– И о себе не думают,– сказал Игорь уверенно, войдя в раж полемики.– Просто делают. На автомате. Как собачки. Прочитали одно, потом другое. И так незаметно делают, как в книгах. Их же много, таких историй. Есть книги про французских королей. Дюма писал. Морис Дрюон.

Петров улыбнулся. Кажется, не только сказки читает. Возможно, он специально со сказок начал. Так сказать, с того, что полегче. С него станется.

– Здесь мы с тобой на одной волне. Я сам в детстве Дюма до дыр зачитывал. Да и многие ребята.

– Там все совсем неправильно,– продолжал Игорь.– Люди сами себе придумывают вещи, и ради этих вещей могут даже жизнь отдать. Или отнять. Хотя легче никому не становится от этого, все только страдают.

– Так в этом и смысл!– вновь зацепился Петров.– Страдание – это часть литературной классики. Любой классики, в особенности русской. Через страдание мы познаем мир, познаем себя. Страдания нас меняют, поднимают на новую ступень. Если, конечно, мы правильно принимаем страдание и совершаем правильные поступки, делаем правильные выводы.

– Зачем тогда выдумывать себе всякую ересь?– Игорь пожал плечами.– Почему всегда нужен повод? Почему нужно всегда называть как-то по-другому, не как оно есть на самом деле? Хотят страдать – пусть страдают себе на здоровье. Но только это не они выдумывают. Не герои книги. Это писатель выдумывает. А чтобы люди лучше ему поверили, он свои выдумки подкрепляет страданиями. Так лучше в мозги пробиться.

– Игорь, сколько книг ты прочитал?– серьезно спросил Петров.

Тот на миг оторопел, потом снова пожал плечами.

– Да незнай… Никогда не считал. Да и как считать? Много же сборников. Это за одну книгу брать или за несколько?

– В электронном варианте читаешь?

– Угу.– Игорь кивнул.– Покупать дорого слишком.

– Все-таки с этой стороны сейчас удивительное время.– Нахлынула легкая меланхолия. И еще он сам не заметил, как начал испытывать лютую приязнь к этому молодому человеку. Который пытается понять жизнь в силу своего возраста и опыта. Который задает жизни вопросы и психует, потому что жизнь никогда не торопится отвечать. Который переворачивает понятия с ног на голову – как это и принято в подростковом возрасте. Который несет в руках флаг революции. За этой приязнью Петров уже не замечал желтеющий фингал у него под глазом.– Я помню, как многие мне в классе завидовали, потому что у меня дома был трехтомник «Виконт де Бражелон». От отца еще остался. И так получилось, что все читали и «Мушкетеров» и «Двадцать лет спустя», а третью часть читал только я. А сам я завидовал одному парню, потому что у него был «Айвенго». А другому завидовал за «Семь подземных королей».

– А попросить почитать?– удивился Игорь.– Не?

– «Не», Игорь. Именно «не». И чтобы понять, нужно было жить тогда. В то время раздобыть хорошую книгу – это как выиграть в лотерею. Доставали из-под полы у спекулянтов и очень задорого. Любая художественная книга дома была на вес золота, и родители категорически запрещали давать их кому-то читать. Не дай бог с книгой что-нибудь случится. Родители мои хоть и не запрещали, но я говорил, что запрещают. Даже представить не мог, что кто-нибудь прольет на книгу суп или оставит на страницах пятна от шоколада. Потому я и говорю, что сейчас удивительное время. Потому что можно двумя кликами скачать себе целую библиографию. Хотя вживую читать книгу не в пример приятнее.– Петров тряхнул головой, отрываясь от далекого прошлого.– Ну, хорошо. Не суть. Какие же неправильные вещи придумывали французские классики, по-твоему?

– Честь, например,– был ответ.

Как он и предполагал, в Игоре сейчас происходит ломка ценностей, ломка стереотипов. Он несколько опередил свой возраст. Обычно это происходит в 16-17 лет. Хотя в нынешнее время трудно прогнозировать, обилие информации рушит все графики.

– Ты считаешь, честь – это плохо?– Несмотря на вспыхнувшее расположение к Игорю, Петров напомнил себе причину его появления в этом кабинете. И он до сих пор не определил для себя, с кем имеет дело. Этот Игорь… Он может оказаться в итоге и святым, и таким забавным типом, который в выходные отрывает лапы живым кошкам. Ну, чтобы проверить, правильно ли пишут в книгах. Им реально больно, кошкам, или так, врут все писатели. Он может оказаться кем угодно. Интеллигентность – не показатель здравости рассудка.

– Я не знаю…– Игорь смешался.

– У тебя разве нет чести?