Инкубатор. Книга II

Мысль о жителях огромного множества Земель кольнула. Монтёр попытался избавиться от неясной тревоги, порождённой размышлениями о будущем, но ничего не получилось. Вместо этого вдруг пришло понимание, что от медленно раскаляющейся в сознании иглы чужой ненависти, постепенно становящейся его неотъемлемой частью, уже не освободиться никогда.

Если подумать, то, оказывается, люди давно заражают Вселенную. С упорством капели они оставляют в таких, как он, невидимые, но от этого не менее разрушительные следы своего посмертного отвержения извечного порядка, основанного на энергии любви к высшему разуму. Даже несмотря на то, что любовь эта запрограммирована в них на генном уровне! Иначе ведь кто из перворождённых знал бы о живой человеческой реакции?!

Вот, оказывается, почему всё чаще на профилактику отправляют тех, кто ещё ни разу её не проводил… И теперь он один из них. Тех, кто помечен негативным зарядом чуждой логики. Даже хуже – запятнан знанием о Добре и Зле до самого конца вечности. Да, до конца, потому что теперь ему точно известно, что нет и не может быть ничего бесконечного…

Ослепительные посреди очень длинной ночи космоса крылья Феникса начали меркнуть, растворяясь во тьме.

ВИНТОВАЯ ЛЕСТНИЦА

Вечер ничем не отличался от сотен таких же одиноких, проведенных Сергеем в стенах квартиры. За окном шелестел дождь, он сидел перед монитором, а рядом мягко светилась настольная лампа. Разве что сейчас Шевцов не напрягал мозги в угоду очередному заказчику и не мочил монстров, расслабляясь после трудов праведных, а читал письмо от Жорки, счастливо пребывающего за тридевять земель.

В нескольких коротких строчках e-mail не было и намёка на скорый апокалипсис, который время от времени ожидало местное население. Наоборот – ключом била жизнерадостность. Пасынок восторженно писал о гранте, предоставленном ему Массачусетским технологическим для продолжения исследований. Затем к радости примешивалось сожаление, что они не смогли увидеться, как планировалось. Заканчивалось послание обычным сетованием, мол, зря отчим не живёт с матерью, и пожеланием: «Найди время, придумай что-нибудь, ведь раньше было так здорово». В постскриптуме – заверения, что они обязательно встретятся в следующем году.

Ничего, абсолютно ничего в письме не намекало, что встреча эта станет смертным приговором миру. И когда Сергей впервые пробежал глазами написанное, он тоже пожалел, что Жорка не приедет на его сорокапятилетний юбилей. Потом взгляд вернулся к просьбе «придумать что-нибудь».

Шевцов откинулся на спинку кресла и невесело усмехнулся. Жорка, наивный гений, который в свои двадцать собирался перевернуть мир – причём очень похоже, что это неизбежно, – до сих пор дорог его сердцу. Как-никак, а воспитывал с двух лет и даже пытался в своё время решать пресловутую проблему отцов и детей. И это было посложнее дебрей физмата, покоривших пасынка.

* * *

…Как-то за ужином Сергей, порывшись в памяти, отыскал заумь относительно пространства-времени, которая завалялась там с институтских времён, да и осчастливил ею пацана, демонстрируя, что тоже не лыком шит. И наткнулся на изумлённый взгляд Жорки – в те годы чернявого тринадцатилетнего мальчишки с синими глазами.

– Пап, – сказал тот, – эту точку зрения похоронили еще лет двадцать назад.

– Что, серьёзно?

– Ага. – Жорка кивнул, прожевал и добавил: – Уже в те годы доминировала теория… – Увидев, как глаза отчима зашторились непониманием, оборвал себя: – А, ладно. Не твоё это, смирись.

Шевцов поперхнулся.

– Почему?!

Пасынок посмотрел на него с явным сожалением.

– Ладно, зайдём с другой стороны. Что такое винтовая лестница?

– Ну… это… – Сергей спиралеобразным движением руки показал, что понимает под винтовой лестницей, и тут же возмутился: – Да причём здесь какая-то лестница?!

Жорка снисходительно ухмыльнулся и наставительно произнёс:

– Это лестница, проекционный контур которой имеет форму окружности. В центре у неё опорная стойка, несущая всю нагрузку, а к ней по спирали лучеобразно крепятся ступени, сечёшь?

Первой, глянув на вытянувшуюся физиономию мужа, захохотала Анна. Когда ошеломлённого Шевцова отпустило, он тоже хихикнул. Правда, через силу и скорее для поддержания разговора.

Жорка же окончательно добил фразой:

– Пойми, пап, мы мыслим разными полушариями, тебе ближе образы, а мне – логика.

Окончив экстерном политех, Жорка уехал из страны. Обуреваемый юношеским максимализмом, он считал, что его талант нужен всему миру. С его точки зрения так было не просто правильно, но и в высшей степени логично.

Может, поэтому рациональный пасынок и верил свято, что стоит отчиму сделать шаг навстречу, как мать тут же броситься тому в объятия, но… Его познания в психологии весьма уступали уровню понимания той же единой теории поля. Не учитывал он, что семья – это отнюдь не послушные иксы в жёстких рамках уравнений. Уже года три Сергей с Анной жили не то, что порознь, а в разных городах. И если жалели о разрыве, то лишь в одиночестве вспоминая прошлое. По крайней мере, так случалось с ним.

Как было с Анной, он не сильно интересовался, поддерживая уже бессмысленные отношения лишь поздравлениями по праздникам. Та жила одна, находя утешение в том, что её сын действительно самый лучший. Случалось, раньше Сергей жалел, что у них нет общих детей, но, представляя, как бы они выглядели на фоне гения, говорил себе, что нет худа без добра.

Он не был лишён толики циничного рационализма, считая, что в мире и без того немало ущербных…

* * *

Тяпнуть в одиночестве Шевцову тоже не претило, а налить было самое время. Так, во всяком случае, подсказывал ему внутренний голос.

Он поднялся с кресла и отправился на кухню. Там, смакуя предвкушение, достал из навесного шкафчика початую бутылку «Борисфена» и плеснул в стакан. Подняв его, сделал заздравный жест в сторону чайника, маленькими глоточками выпил и причмокнул, чтобы полнее ощутить послевкусие.

Коньяк был довольно неплох, а вот всё остальное…

Вид двора с третьего этажа не радовал. За окном темнело, шёл дождь – апрель выдался гнусным. По стеклу ползали прозрачные амёбы капель. Мерзко дрожа под порывами ветра, они бросались на соседок, поглощали их, чтобы, в конце концов, сползти в лужу безысходности, слиться там с аморфными трупами. Это навевало мысли о конечности возможностей, быстротечности бытия и плюсиках кладбища.

Сергей налил ещё. Глоток коньяка скользнул внутрь, захотелось закурить. Вспомнилась мясистая докторша, которая, взглянув на днях на его кардиограмму, засверкала очками и начала брызгать слюной в том смысле, что ему наплевать на своё сердце.

Тогда от неожиданности он едва не свалился со стула. Ну никак не ожидал такой истеричной реакции от той, кто, казалось бы, должна по-матерински пожурить и посоветовать бег трусцой или ещё какие лечебные примочки. Но чтобы так орать!..

– К чёрту… – пробормотал Шевцов, достал из того же шкафчика распечатанную пачку сигарет, открыл обе форточки и закурил.

После первой затяжки он присел на табурет, от следующей голова закружилась не на шутку. Ещё один глоток коньяка преобразовал глухую тоску в лёгкую печаль. Ну не будет Жорки на дне рождения, и ладно. Может, оно и к лучшему. О чём с ним говорить? О матери, с которой руки не дошли развестись? Причём никак не из-за того, что оставалась надежда на реанимацию отношений. Просто жизнь незаметно растеряла мишуру, разбавила адреналин молодости формалином зрелости и не оставила фантазиям места. И не уедь он, то наверняка сейчас обсуждал бы с Анной, лениво почёсываясь, письмо Жорки и его успехи.

«Позвонить ей, что ли?» – подумал Сергей, отхлебнул коньяка, затянулся и от мысли отказался. Тогда он не мог не уехать – отец, у которого обострилась болезнь Альцгеймера, требовал постоянного ухода, и приходящая сиделка не справлялась. Анна всё прекрасно понимала и ссор не устраивала. Или ей было просто безразлично, потому что уже затвердела в роли матери гения, чёрт бы её побрал!

Почти три года с больным отцом. Безвылазно – к счастью, нашлась удалённая работа. Лекарства за бешеные деньги, подгузники, катетеры, кормежки, ненасытные лапы врачей, а потом и пролетариев от ритуальных услуг…

Шевцов налил ещё. Лёгкая печаль умерла вместе с окурком на дне пепельницы. Старая злоба заставила скрипнуть зубами. Он залпом выпил коньяк и снова закурил, жадно затянувшись. На мгновение захотелось схватить отцовский карабин, выбежать на улицу и расстрелять свинцовую тоску над головой, проливающую слёзы по его никчёмной жизни.

Однако сдержался – не стоит палить в белый свет как в копеечку. Слова, которые отец говорил ему, когда он промахивался, запомнились навсегда. Ещё старик втолковывал, что стрелять всегда надо на холодную голову – выдохнуть, прицелиться и пальнуть, превращая цель в жаркое.

Оружие лежало в надёжном месте. И будет там, пока… Ну, пока жизнь не достанет окончательно. До сих же пор соблазн сунуть дуло в рот был невелик – теплилась надежда на сердце, которое остановится вовремя вопреки настораживающей наследственности. И всё же наличие «пожарного выхода» грело душу – очень уж долго и жестоко мучился отец.

Сергей затушил сигарету, вернулся к компьютеру, включил настольную лампу и саркастически хмыкнул. Вот он – жидкокристаллический тупик, а заодно и радуга в конце туннеля. Завалить десяток-другой монстров, что ли?..

Мысли прыгнули назад, к Анне. А ведь могла бы поехать с ним! Что её держало в столице?..

Шевцов оскалился – а что она имела бы здесь? То-то же… А ты говоришь – найди время! И что он скажет? Давно не виделись? Как дела? Как жизнь? А жизнь – вот она, в директориях винта, где лежат фотографии. Тоже винтовая, чёрт бы её побрал, лестница, по которой карабкаешься в никуда!.. И перил у неё нет…

Сергей наугад открыл папку, включил слайд-шоу и уставился на экран. Снимки сменяли друг друга, как пули в ленте. Не настолько, конечно, быстро, но каждый словно оставлял дыру в завесе прожитых лет.

Сканированное детство, школа, несколько штук из института… Свадьбы знакомых, крестины, дни рождения, похороны… Анна. Он с ней. Часто.

Фотографии мелькали перед глазами, Шевцов вспоминал, вспоминал, вспоминал… А потом подспудная тоска по жене вырвалась на волю, заставила всерьёз отнестись к Жоркиному пожеланию что-нибудь придумать и напрячь мозги. Ему отчаянно захотелось посмотреть в её глаза – что-что, а настроение Анны по выражению взгляда угадывать научился безошибочно. И если там заметит хотя бы намёк…

С чего же начать?.. Идей не было. М-да, что ж, придется поднажать на акселератор!

Сергей снова отправился на кухню готовить кофе. Пока закипал чайник, он смотрел в окно, где на фоне ночи угадывался его двоящийся силуэт. И вместо того чтобы размышлять над тем, как вернуться к Анне, вдруг представил, что наблюдает за собой со стороны.